Но в Орлеане изменилось все...
Мой отец... Он... Был убит. Не знаю, можешь ли ты понять, что я тогда чувствовал. Мне было всего тринадцать, но я уже сражался, знал, что такое война. Я постоянно видел смерть, научился ее не бояться, не сожалеть. Но когда раненый отец испускал последний вздох у меня на руках, поверишь ли, я первый и последний раз в жизни заплакал, – было тяжело говорить, голос срывался, на минуту Генрих прервал свой монолог, закрывая глаза.
Вновь в сознании возникали все события. Он помнил это так хорошо, как будто это было вчера...
Светловолосый мальчишка стоит на коленях подле ложа умирающего мужчины. Тот все еще слабо улыбается, его рука в ладонях сына. Он находит в себе последние силы, чтобы дать ему наставления на прощание. Генрих все слушает, запоминая на всю жизнь каждое слово, каждую интонацию. Ему хочется быть сильным, но сейчас его на это почти не хватает.
– Папа...– шепчет он, когда мужчина откидывается на подушки и глаза его начинают медленно закрываться.
Сердце наполняется отчаянием, ему так хочется не позволить отцу сейчас умереть. Юноша был бы готов на все, только бы отвоевать его у смерти.
– Отомсти... – последнее слово тихим шепотом срывается с побледневших губ.
Вместе с этим призывом вылетает душа из бренного тела.
И Генриху резко становится так одиноко и страшно. Что теперь? Отца больше нет. Отныне он сам крайний, отныне он глава клана. Но главное не это. Его идеал, тот, кого он любил больше всего на свете уже никогда не погладит его по голове, не произнесет мудрых речей. Генрих теперь один. Сам за себя. И он страшится этого.
Одинокая скупая слеза скользит по его щеке.
А в следующий миг ему уже за это стыдно. Мужчины не плачут. Он не имеет права на слабость. Самое время вспомнить, чему учил его покойный. У него была последняя воля, и священный долг сына ее исполнить.
"Клянусь", – шепчет он.
И точно знает, что отныне это главное.
Гиза отрезвило прикосновение пальцев Марго к его руке. В ее глазах стояли слезы, она смотрела на него с таким пониманием и участием. Тогда он нашел в себе силы продолжить:
– Когда он умирал, я поклялся, что отомщу за него. И я знал кому. Не было сомнений в том, что убийство подстроил Колиньи.
– Что?! – вот этого она не ожидала. – Но мне говорили, что это ложь, и он здесь не при чем.
– И ты поверила? Нет, здесь все однозначно. Его оправдали, это верно. Мы не добились правосудия. Должно быть, твоя мать сочла, что есть вещи важнее, нежели правосудие за смерть того, кто, возможно, сохранил престол ей и ее детям, – злая, горькая ирония была в его голосе. – Самое абсурдное, что в ответ на обвинения Колиньи даже не отрицал своей причастности к убийству. Он был горд этим. Можешь ли ты теперь представить мою ненависть к нему? И, как следствие, желание уничтожить проклятых еретиков! Они убили моего отца! И я не мог оставаться спокоен. Свой подъем я начал с целью мести и во что бы то ни стало добьюсь ее. Она и есть мой единственный смысл, моя правда и стремления.
К тому же, стать полноправным главой клана Гизов и всей радикально-католической партии я могу только отомстив за своего предшественника. Люди ждут от меня этого. И не только моя личная ненависть, но и их ожидание играет здесь роль.
Теперь ты меня понимаешь? Ты можешь меня осуждать, но знай, что я ни за что не отступлюсь. Я буду жестоким, буду убийцей. Кем угодно, это не важно. Средства не имеют значения. Но я уже в который раз клянусь, что Колиньи умрет в страшных муках, будь он проклят!
В комнате повисло молчание. Маргарита не отпускала руку Генриха.
Он отвернулся в другую сторону, но когда Гиз говорил, она видела его глаза в которых была отчаянная решимость, безграничная вера в одно-единственное, что имеет для него значение. Никакие слова не могли красноречивее выразить все это, чем его взгляд. Здесь было больше нечего дополнить.
– Я не осуждаю тебя, – наконец прошептала она, вкладывая в эти слова всю ту силу, которой она могла с ним поделиться, отдавая себя без остатка, совершая все, что она могла сделать для него. – И... Что бы ты не делал, я всегда с тобой.
========== Глава 47. Время пришло ==========
Анри беспечно сидел на мраморной балюстраде дворцовой галереи, которая выходила в сад, и, болтая свесившейся ногой, прикрыв глаза, подставив лицо солнцу, размышлял о последних днях. Нельзя сказать, что бы что-то сильно его беспокоило, он просто придавался воспоминаниям недавно произошедшего и немного безучастно поражался размерам изменений в его жизни.
Во-первых, он теперь был женат. Правда мужем от этого король Наваррский себя не почувствовал, но кольцо на пальце придавало некоторой солидности. Он сразу ощутил себя старше и опытнее. К тому же, торжествовало его тщеславие, ведь он имел в женах французскую принцессу!
Во-вторых, с той самой ночи после свадьбы, с которой минуло уже два дня, юноша имел расположение самой прекрасной при дворе женщины, по его мнению, которая принимала его в своих покоях каждую ночь. Шарлотта была великолепна, и Анри уже начало казаться, что он влюбляется.
В-третьих, он сдружился с герцогом Алансонским. Вчера он нашел его в попытках выяснить, что же было ночью и совместными усилиями они вспомнили те события. За этим достаточно долгим разговором они многое другое о друге узнали и, кажется, остались довольны. По крайней мере этим утром, за завтраком, они продолжили общение. Правда в полдень Франсуа пришлось удалиться по каким-то делам, а наваррец остался в одиночестве гулять по Лувру.
Несмотря на статус правителя целого государства, дел он практически не имел. Все государственные вопросы решали Колиньи и прочие советники, Анри отчего-то даже не задавался вопросом почему так происходит. Он был слишком молод и легкомысленнен, чтобы думать о подобных вещах.
Возможно, именно поэтому к нему так хорошо относился Карл, увидев в некотором роде родственную душу. Несмотря на различие характеров и менталитетов, они были похожи. Оба практически ничего не решали, оба имели в сердце затаенную грусть (Карл из-за многих своих потерь, Анри из-за недавной кончины матери), оба находились в плену у двора и Франции, а главное, оба даже не представляли своего будущего.
Карл практически не правил государством, королем которого являлся, и постоянно находился в страхе, что однажды он станет просто не нужен на престоле. Какой от него толк? Стоит только захотеть кому-нибудь его сместить, и можно организовать переворот.
А Наваррский даже не знал, отпустят ли его в родную страну; не понимал, для чего все это делается. Одним словом, ему было неизвестно практически ничего.
Это все их роднило.
Однако сейчас король находился на очередном совете, и Анри даже не знал, куда себя деть.
"Быть может, найти Конде?" – подумалось ему.
Но он сразу же отказался от этой мысли. Во-первых, его друг тоже недавно женился и постоянно был занят молодой супругой. Ей стала Мария Клевская. Будучи вполне себе в курсе большинства дворцовых сплетен, король Наваррский знал, что некогда она была любовницей герцога Анжуйского. Но Конде не имел об этом никакого понятия, и он решил ему этого не сообщать. К тому же, в последнее время Генрих* вел себя странно, постоянно делал какие-то намеки по поводу смерти Жанны. Конечно, у Анри были и свои соображения на этот счет, но он старался их не озвучивать.
И тут, за рядом кустов на дорожке он увидел знакомое лицо.
– Адмирал! – крикнул Анри.
– Ваше Величество, – поклонился тот.
– Полно вам, – фыркнул он. – С самого момента становления меня королем, я твержу, чтобы вы меня так не называли!
– Простите меня, мой юный друг, – улыбнулся Колиньи. – Постараюсь исправиться.
– Идите сюда, составьте мне компанию!
– Прошу простить меня, но я иду на королевский совет.
– Ох! Все на этом совете! – разочарованно протянул беарнец. – Ладно, идите скорее, а то опоздаете, а Мое Величество продолжит свои страдания в одиночестве.
