Маргарита в это время спрыгнула с кровати и медленно подошла у окну. Сейчас в лучах солнца ее хрупкая фигурка в коконе из простыни смотрелась как никогда легкой, неземной.

Генрих так же медленно подошел и остановился позади.

– Зачем? – вдруг, тихо промолвила она. – Это ведь так бессмысленно.

– Что ты имеешь ввиду?

– Одни люди убивают других. Французы убивают французов. Их различают только несколько догматов в писании, до которых, по сути, им и дела нет. Возможно, для них существеннее то, что у них у всех есть свои цели и стремления, нескончаемая жажда власти, богатства и прочих привилегий. Интересы одних не могут паралелльно учитываться с интересами других. Поэтому они не могут сделать ничего, кроме как враждовать. И поэтому они ненавидят друг друга. Хотя, догадываюсь, что некоторые и сами не знают почему. Вот, например ты, – девушка резко развернулась к нему, поднимая голову, чтобы их взгляды пересеклись, – почему ты ненавидишь гугенотов?

Вопрос, с одной стороны, был так банален, а с другой – так сложен для него. Нельзя сказать, чтобы раньше Генрих об этом не задумывался. Просто до этого никто у него не спрашивал. И ему не приходилось никому отвечать.

– Тебе действительно так важны нюансы в религии? Ты боишься, что господь будет разгневан на половину Франции, переживаешь, как бы учение Кальвина не затронуло умы католиков?

Ничего глупее он в жизни не слышал. Громко рассмеявшись, герцог отвернулся и отошел к камину, опираясь рукой на мраморную облицовку.

– Или, быть может, тебе на самом деле так важна борьба разных политических партий? – продолжала строить догадки королева, вновь устремляя взгляд в окно. – Но ведь с моей семьей у тебя тоже возникает скрытое противостояние! Почему же ты тогда нас не ненавидишь?

В этой упомянутой ей причине была доля правды, но она сама же так верно ее опровергла, что тут даже не нужно было ничего объяснять.

– Так в чем же причина? Скажи мне. Или ты сам признаешь бессмысленность? В конце концов, наверное, так и есть, просто ты не говоришь. Смысл в этой такой жестокой борьбе был бы только если бы ты имел личную причину. Но какие они здесь могут быть?

Он вздохнул. Должно быть, пришла пора ей рассказать, открыться. Позволить хоть кому-то узнать и эту его сторону. Так странно признаваться в том, что для тебя практически важнее всего, надежно спрятано в душе. Раньше он никогда никому не рассказывал о своей истинной цели, к которой стремился уже столько лет. Знали только Эжен, некоторые родные. Одним словом те, кто изначально был с ним, являлся участником давних событий. А рассказывать кому-то, попутно воскрешая все в памяти... Никогда Генрих не встречал человека, которому ты мог доверить это. Но сейчас, возможно, нужно сделать это. В конце концов, если Марго для него так важна – она имеет право знать.

– Как раз-таки по на счет личных причин ты очень ошибаешься, – наконец, промолвил он.

– То есть? Я чего-то не знаю?

– Скажем так, тебе известно не все. Но я расскажу.

Гиз жестом пригласил ее присесть обратно на кровать, поскольку история должна была быть достаточно долгой.

Марго послушно села и устремила на него вопросительный взгляд.

Оба позабыли о завтраке, который Жюли принесла во время их разговора. Сейчас были вещи куда важнее.

– Ты же примерно знаешь, как началось противостояние между двумя конфессиями во Франции?

– Да. Об этом много говорят, конечно, мне известно.

– В таком случае, ты должна помнить, что все началось еще при твоем отце. Точнее, началось раньше, но начало обретать обороты и создавать сложности именно в его правление, – начал лотарингец свой рассказ. – Твой отец был достаточно мудрым человеком и понимал насколько опасно для короны возникновение нового учения. До этого правители держали государство в подчинении во многом благодаря церкви. Люди верили ей, считали ее своим законом и центром жизни, и через религию можно было воздействовать на них, управлять ими. Однако, при возникновении другой конфессии возможность эта уменьшалась, появлялась угроза возникновения вольнодумств. Где больше свободы – там и они. А вольнодумства, в конце концов, могут погубить власть. Перед лицом правительства был печальный пример Германии, которая разделилась на княжества из-за раздробления на католиков и протестантов. Король не мог допустить потерю Франции. Единая страна – единая вера. Этот закон нельзя было нарушить. Нужно было любой ценой искоренить злой корень ереси в самом его начале. Надо сказать, что Его Величество Генрих II использовал довольно-таки жесткие способы. Он не скупился ни на пытки, ни на запреты. Но что же еще можно было сделать? Его опасения как нельзя более понятны.

Мой отец, известный тебе Франсуа де Гиз, был приближен к королю. Он был знаменитым военначальником немеренных талантов. И я так говорю не потому что являюсь его сыном, а потому что действительно это было так. Стоит только вспомнить Итальянские войны или же взятие Кале. Что и говорить, человеком он был очень храбрым, достойным. И, как преданный короне подданный, он не мог не поддержать твоего отца в защите престола. Он оказывал ему содействие в начинающейся борьбе с гугенотами. Однако тогда еще никто не знал к чему это приведет.

Я не буду тебе рассказывать всю историю религиозных войн, тебе она известна самой. Просто я хочу тебе сказать, что не мы, католики, развязали это войну, как многие утверждают. Нельзя определить, кто первый начал. Но, заметь, первый действительно сильный удар нанесли они. Помнишь Амбуазский заговор 1560 года? Я уверен, что тебе рассказывали. И вот тут стоит кое-что прояснить. Время было неспокойное, неоднозначное. После трагической кончины твоего отца у власти оказались твой не очень-то способный править брат и мать. Я не скажу, что она плохой политик. Позже она доказала свои способности. Но дело в том, что в то время никому не было практически ничего про нее известно. Кто мог бы поверить в то, что одна женщина из рода итальянских банкиров справится с государством, которое вот-вот придет ко внутренним междоусобицам? И кто мог видеть будущего правителя в твоем слабом больном брате Франциске? Злые языки говорят, что мое семейство в то время практически узурпировало власть в стране. Не скрою, мой отец был властолюбив, как и всякий влиятельный богатый человек, обладающим такими многими талантами и стоящий так близко к престолу. Да и сам я такой же. Но к чему осуждать такие стремления? В конце концов, все мы люди. К тому же, здесь не было ничего незаконного. Да, Гизы имели огромную власть на юного короля, но они не совершали никакого переворота. Конечно, не забывая и о своих собственных интересах, они все же помогали и Франции. В конце концов, если бы не они, мы не знаем, что вообще было бы!

А протестанты были другого мнения. К тому времени они уже набрали достаточно силы, вопреки стараниям твоего отца и сами встали на путь борьбы. Устраивая заговор против Гизов и короля, они как раз и стремились совершить переворот! Как католики могли не ответить на этот вызов? Отдать Францию без боя? Нужно было сражаться, выбирать крайности, но только не покоряться. Говорить могут теперь что угодно, но надо понимать, что тогда вариантов было немного.

Принца Конде арестовали, начались гонения. Этого и следовало ожидать. Гугеноты пошли на риск и получили по заслугам. Но и после этого они не успокоились.

При этом, со стороны Испании тоже шли угрозы. Это было давление с двух противоположных сторон.

После смерти Франциска королева-мать все-таки стала регентом при Карле, пыталась продвигать веротерпимость, но мой отец видел, что это не помогает! Он должен был хоть что-то сделать, спасти государство. Не было других вариантов, нужно было выбирать: либо свержение во Франции Валуа и воцарение кальвинизма, либо война. Екатерина Медичи металась между одним и другим, пытаясь найти компромисс. Но это не могло продолжаться вечно. Гизы выбрали второе.

1 марта 1562 мой отец организовал избиение протестантов, что и послужило началом религиозных войн. Я помню это очень хорошо. Тогда я был еще ребенком, но уже все понимал. Я знал, что угрожает Франции, осознавал, что приоритеты расставлены единственный возможным способом. С детства отец учил меня военному делу, но, что еще важнее, он учил меня жизни. Уметь рисковать, всегда делать верный выбор, добиваться своих целей. Он тогда казался мне идеалом и каждое его слово становилось для меня законом. Но детства у меня не было. Меня постоянно окружала война. Когда ты уже привыкаешь видеть горы трупов, реки крови и слышать предсмертные крики людей, падающих под клинком, крепко зажатым в твоей руке, постепенно теряешь в себе нечто важное. Человечность, что ли. Жизнь уже не кажется чем-то святым, лишаешь её легко, одну жертву за другой. Но я привык с этим мириться, потому что мне всегда твердили, что иначе никак... Под предводительством моей семьи были взяты Руан, Бурж, гугеноты были разбиты при Дре, и отец подошел к Орлеану. Успех был сокрушительный. Если бы так продолжилось и дальше, протестанты могли бы быть уничтожены.