ПАВЛА.
ШУРА.
ВАСЬКА.
Кухонька моя… Так сказано не потому, что она мала, а потому, что я ее люблю… Кухонька не мала. Просто заставлена черт-те чем – не протиснуться. Все в ней вверх дном. Видно, съезжать надумали: полбарахла собрали и в тюки повязали, а половину – так бросили.
За столом сидит ПАВЛА, она в беленьком платочке, повязанном вокруг головы. На другом конце – печальный ВАСЬКА пьет молоко и плюется пенками.
ПАВЛА. Говорит Москва! Московское время – двадцать три часа, то есть по-русски: одиннадцать, двенадцатый пошел. Как была молода, слыхала я песню «Катюшу», с тех пор не сплю, не ем, еще раз услышать обожаю. Отыщите ее в ваших шкапах и заведите ее для меня. Выполняем! (Расплакалась.) А вдруг она не придет?
ВАСЬКА. Как это – не придет?
ПАВЛА. А передумает, вот как.
ВАСЬКА. Хоть бы не пришла.
ПАВЛА. Обещалась. Жди, говорит, Павла, как одиннадцать трахать начнет – я на твоем пороге.
ВАСЬКА. Одиннадцать не трахает, из ума выжила. В двенадцать трахают. С песнею. А про одиннадцать – только словами.
ПАВЛА. А ее нет. Хоть бы не пришла.
Грохот тазов и цинковых корыт. Из-за шкафа-гардероба появляется ШУРА. У нее авоська с яблоками, а под мышкой – картонная коробка из-под ботинок.
ШУРА (кричит). Яблоки! В рубель сорок!
ПАВЛА (радостно). А я за счетчик заплатила!
ШУРА. Вот глупая! Зачем это – за счетчик платить? Баловство это!
ПАВЛА. А как же?
ШУРА. Хватит. Отплатились. Пускай теперь другие платят!
ПАВЛА. Соседям платить пришлось бы. Они обо мне плохо подумают.
ШУРА. К людям зубами стоять надо! Я когда в трамвае ему, народ в углу от меня хоронится – считай, поработала старушка локтями. А кто с книжкой – так прямо по очкам. Невзначай, конечно, извинившись, – не дикари же мы!
ПАВЛА (смеясь). Зачем ты, Шура, на себя наговариваешь? Ты в магазине что почем – уж переспросить не посмеешь. А сейчас говоришь, что, мол, – по очкам! Не люблю я, когда выхаживаются.
Молчание.
ШУРА (вздохнув). Зато я сегодня в ванне так намылась. У соседки весь шампунь извела, ничего ей не оставила. Праздновала.
ПАВЛА. А та что?
ШУРА. А та не видала.
ПАВЛА. Увидит.
ШУРА. Увидит. Теперь мне туда возврата нет.
Пауза.
ПАВЛА. Купила яблок?
ШУРА. В рубель сорок яблоки.
ПАВЛА. И – что?
ШУРА. И – ничего.
Пауза.
Я, видишь, в газовом платочке сегодня вышла. А они трясут мордами, по кассам своим сидючи, хохочут. Магазинские. А я им говорю – я в Крым нынче, девушки, уезжаю! Вот так. Озлобились. Как застучат по своим кассам, как чеки заобрывают – ужас как!
Пауза.
ВАСЬКА. Крым. На Черном море стоит.
ШУРА. Сегодня, говорю, и отъезжаю.
ПАВЛА. В Крым.
Пауза.
ПАВЛА развязывает платочек на голове, а под ним – бигуди. Она их снимает, расправляя жидкие кудельки. Медленно, один за другим, бросает бигуди в мусорное ведро, стоящее посреди кухни.
Я в горошек надену, ничего? Крепдешиновое. Ты-то в чем будешь?
ШУРА. В этом.
ПАВЛА. Ага! Я, значит, в крепдешине, а ты, значит, в этом? Не надо, Шура, выхаживаться, очень тебя прошу, не надо.
ШУРА. А кто выхаживается-то? В крепдешиновом, главно-дело.
ПАВЛА накладывает на лицо бумажки с вырезанными контурами бровей. Мажет черной краской.
ПАВЛА. Со второго этажа. Эта. Померла. Очень тяжело, говорят, помирала, не дай Бог. Так кричала, так кричала. Соседи уж жаловаться хотели.
ШУРА. Куда?
ПАВЛА. В партию.
ШУРА. Пожаловались?
ПАВЛА. Не успели. Поесть попросила, съела все, что в доме было, – крикнула, что есть мочи, и…
Пауза.
Я, знаешь, Шура, на ноги полботинки надену, ничего?
ШУРА. Нет уж! Я – туфли. Не гвоздем, конечно, но тоже ничего. Вот и будешь, как дура, в крепдешине с полботинками.
ВАСЬКА захохотал.
ПАВЛА. Ты чего?
ВАСЬКА. Ничего. Дура в полботинках!
ШУРА бьет его по затылку. ВАСЬКИНО веселье как рукой сняло. Хлюпает носом. Но в голос реветь не хочет.
ПАВЛА (ласково). Как, Васька, любовь твоя поживает?
ВАСЬКА. Какая еще любовь?
ПАВЛА. Лизка.
ВАСЬКА. Ничего не любовь. Она злая. Мы с ней недавно по крыше гуляли. Знаешь, как царапалась?
ПАВЛА яркой помадой мажет тонкие губы. Отплевывается.
ШУРА (качая головой). Ты еще маникюр наведи.
ПАВЛА. А что? Наведу.
ШУРА. Вот и наведи.
Пауза.
ПАВЛА (рассмеялась). А где наши яблочки?
ШУРА. В рубель сорок?
ПАВЛА. Крымские. Медовые.
ШУРА высыпает из авоськи яблоки. Они, как заведенные, скачут по столу, кружатся.
Старухи развеселились.
Мыть ли?
ШУРА. Еще чего!
ПАВЛА. А если дизентерия?
ШУРА. Откуда?
ПАВЛА. Тиф!
ШУРА (грустно). Тифа, милушка, давно уж нет на свете. Вспомнила!
Молчат. По столу яблоки катают.
Ты с кольцом так и будешь?
ПАВЛА. А оно не снимается. Что ж сделаешь?
ШУРА. Пустяковое кольцо. Так себе.
ПАВЛА. Не золото. А не снимается.
ШУРА. Я тогда сережки вдену.
Молчат.
ПАВЛА. Вот у меня девятеро мужиков было, а греха не знала.
ШУРА (хохочет). Девятеро – и не знала?
ПАВЛА. Это не грех, я так считаю. Это, Шура, – хлопоты.
ШУРА. А я грешна, врать не стану.
ПАВЛА. Ты-то?
ШУРА. Ну! Задал мне один такого щупака, страшно сказать. Однажды. Это раз. Второй. Фамилию не помню. Веришь ли, девушка, я с ним в постель легла. Ага! Только он перед тем две бутылки выпил и ничего со мною делать не взялся. Тужился было, но не смог. Фамилию забыла.
ПАВЛА. Раздевшись оба были?
ШУРА. А как же. Все честь по чести, как надо.
ПАВЛА. И все?
ШУРА. Все. Фамилию забыла. Я ее долго помнила, а вот забыла. И больше того раза я его ни разу не видела.
ПАВЛА. Это не грех.
ШУРА. Обидеть хочешь? (Вскрикивает.) Ой, что же это мы при Ваське-то, Павла? (Хохочет.)
Вдруг ПАВЛА заломила руки над головой, да так, что хруст пошел… Растворила дверки огромного гардероба, раскрыла его черную пасть, его пыльную глотку… Легко вскочила в него и ушла в глубину.
ПАВЛА (из гардероба). Платье – крепдешиновое. Чулки фильдеперсовые. На шее чтоб – газовый платочек. И полботинки, конечно.
А ШУРА вынула из коробки туфельки, дунула на них – пыль столбом. Вынула из них комки желтых газет. Надела и притопнула. Газеты на столе разгладила. Губами шевелит, читает.
ШУРА. Ох! Не взаправдашние времена. Не взаправдашние. Фамилию забыла.
На пороге гардероба появляется ПАВЛА. На ней платье в горошек.
ПАВЛА. Как яблоки пахнут.
ШУРА. Видала туфельки? (Притоптывает.) Не гвоздем, конечно.
ПАВЛА кладет голову на стол. Руками обнимает яблоки. Закрывает глаза.
ПАВЛА. Как прелостью-трухой тянет. Будто даже и неприятно. Конечно, если торопиться – так и мимо проскочить можно, не понравится. Легонько надо, слой за слоем, по шажочечку. Сладость чувствуешь? Но это – так себе, пряничная сладость, нарочная. Это летний слой, пустячный. Китайка золотая – хорошего вкуса мичуринский сорт! Осторожно надо, не торопясь, по верхам не шарахаясь. Через горчину, через окислость. До осеннего слоя. Арапка. Царский шип. Анисы. Легонько так если расслоить. Вот. Вот запах. Белый зимний восковой.
Нащупывает одно яблоко. Берет его в ладонь.
