– Как вы все знаете, – начала она собрание, когда большинство заполнило актовый зал, – осенью нас ждет потрясающее событие – пятидесятилетие нашего детского дома.

Из группы «опасных» девчонок вдруг вскинулась рука.

– Простите, мне казалось, что дом открыли в мае 65-го? А сейчас у нас вроде 2014 год. Почему осенью?

– В мае сюда приехали первые сироты, но само здание было передано детскому дому в сентябре 1964 года, особым постановлением ленинградского горисполкома. Именно эту дату принято считать днем рождения нашего дома. Но ты молодец, как всегда, из истории ты ничего не упустишь.

Кривцова улыбнулась. Ольга закатила глаза и тайком вставила в уши наушники, скрыв их за волосами и капюшоном толстовки. Слушать этот бред про организацию весьма сомнительного, на ее взгляд, праздника она не собиралась.

– Я хочу, чтобы все мы с вами приняли участие в этом исключительном мероприятии. История дома насчитывает множество удивительных моментов. Это не только дети, которые выросли в этих стенах, и которых мы обязательно позовем, не только педагоги, повара, директора и завучи, которые были здесь до нас с вами, но и те люди, которым принадлежал этот особняк задолго то того, как он был передан детскому дому. Только представьте, когда-то в этих стенах жили люди, которых уже давно нет, но они были, любили, радовались чему-то, как мы с вами. Наш долг помнить о них, беречь их наследие. Кто это был, вы знаете?

Рука девочки снова поднялась вверх.

– Я знаю.

– Ну, конечно… – слишком явно вырвалось у Ольги, не рассчитавшей громкость своей речи из-за наушника.

Кривцова переменилась в лице, заметив презрение Ольги и торчащие из ушей провода.

– Иванова, бананы из ушей достала, быстро!

Помедлив, Ольга выполнила просьбу. Брезгливо закатить глаза – это единственное оружие, каким она обладала, и выглядело это жалко. Самое худшее было то, что теперь все были в курсе ее плеера, ее сокровища. Кривцова тяжело вздохнула. Ей тоже надоела эта война, этот негатив со стороны Ольги, который только слепой не мог заметить. Она продолжила совсем в другом тоне.

– Это здание было построено графом Снегиревым для своей семьи в середине 19 века. Но в конце 70-х годов семью постигло неслыханное горе. Что же произошло, Иванова?

Ольга почувствовала, как закипает внутри ненависть. По меньшей мере, 60 пар глаз было направлено на нее в тот момент, когда она не знала ответ.

– Большая часть две младшие дочери и супруга князя умерли. Почему, Оль?

Молчание. Сизов предательски что-то подсказывал. Разобрать было невозможно, но зато это доказывало, что ответ на вопрос был известен даже восьмикласснику.

– Ровно 100 лет назад в 1914 году и до самой революции здесь жила княгиня Белогорская, она сошла с ума в этих стенах, почему? Ничего? Нет файлов в голове?

Тишина стала сменяться легкими смешками в адрес Ольги.

– Вы серьезно? – заметила Ольга. – Да по фигу мне… Почему мне должно быть не все равно, из-за чего они сдохли или свихнулись?! Зачем оно мне вообще? Мне абсолютно наплевать, кто жил и подыхал в этих стенах.

– Ну как же, Оля?

У Кривцовой не находилось слов. Она давила на Ольгу не из желания чему-то научить, а от отчаяния. Попытки достучаться, разбудить что-то в глубине сложного подростка предпринимались с ее стороны не раз. Очередная неудача и испорченные нервы.

– Вы только что собирались праздник устраивать, а не поминки… Или я что-то путаю? На хрена вот это все помнить?

– Это часть нашей истории, Оля, мы обязаны это помнить.

– Да? Кто сказал? Вы считаете, все мы должны поклоняться каким-то там мертвякам или как их там… ветеранам? Тут и так не очень-то уютно жить, к вашему сведению! Давайте, напомните нам кого тут разорвало или кто тут от голода загнулся… Итак каждый год со своими ветеранами и блокадниками пристаете на 9 мая… Мало вам?! Когда уже в покое оставишь… Овца…

Последнее слово было произнесено вполголоса, но все же отчетливо различимо для всех присутствующих.

– Пошла вон! – тихо произнесла Кривцова.

Ольга вышла. Следом проследовала девочка, та, что поднимала руку и хорошо разбиралась в истории. Догнав Ольгу в коридоре, она, недолго думая, прижала ее к стене и в мгновение отобрала плеер. Попытки орать и сопротивляться были проигнорированы.

– Верну твой идиотский плеер, когда отдашь долг.

– Что угодно! – умоляла Ольга. – Скажите, как вы зарабатываете?

– Мы со Шнуром поем в метро, – с улыбкой делился Сизов. – Вернее, я на гитаре играю, а он поет, но вообще-то он не очень в этом, если хочешь, можешь с нами поработать… У тебя голос красивый, не то что у Шнура. Ходить по вагонам не будем, в переходе просто, на Садовой и Техноложке в основном. Себе треть берем, а остальное – в общак. Навар хороший получается, ну, конечно, смотря что петь…

– А что петь? Разве не все равно?

– Нет. Мы поем старые детские песни или песни из кинофильмов, тоже старых советских.

– Фу, а почему?

– Потому что трогательные, люди платят больше на них. Особенно «Прекрасное далеко», не знаю почему, но на ней прямо все кошельки открывают.

Он покопался в тумбочке, достал оттуда сложенные тетрадные листы и протянул Ольге.

– Вот тексты, за два дня сможешь выучить?

Она кивнула.

#5

– Как вам понравилась эта его наглость, Антон Карлович?

Золотницкий закручивал свой ус, чинно развалившись в большом кожаном кресле. Гобелены, изображавшие сцены охоты и разодранной дичи, делали и без того мрачную комнату неуютной. Обычно собрания их «клуба» проходили в особняке фон Эссена на Фонтанке, но сегодня, без ведома Артура, важную встречу решили провести здесь, на Садовой, в квартире Белогорского, в которую он перебрался на днях, но уже успел обставить по собственному вкусу. Всюду пахло чучелами и порохом. В охоте он находил единственную отраду, быть может, поэтому в свои тридцать семь он все еще был не женат.

Ралль и Золотницкий томились в ожидании хозяина квартиры, который должен был появиться с минуты на минуту.

– Он слишком много о себе возомнил, и уже не отдает никакого отчета о том, что он делает.

Ралль говорил тихо, как и всегда, и в этой мягкости было во сто крат больше осуждения, нежели в выкриках Золотницкого.

– Нет, ну сколько это может продолжаться? Эти его издевательства над барышнями, и вообще, когда он в карты играет, я уверен, что он жульничает! – возмущался Золотницкий.

– Он не жульничает, ему везет, и я слышал, он неплохо считает.

– Нет, я думаю, жульничает, не бывает такого, чтобы всегда везло, и его умение считать тут абсолютно ни при чем. Поверьте, за время учебы с ним мне вовсе не показалось, что он многим одареннее остальных в этом вопросе.

– Ну, я слышал, что ваш Белогорский тоже никогда не проигрывает.

– А я разве говорил, что Белогорский всегда честен? Что мы, по-вашему, тут делаем?

– На что вы намекаете, Золотницкий? – поинтересовался Ралль. – Вы что-то хотите предложить?

– Я хочу, чтобы Белогорский сыграл партию с фон Эссеном, и, если понадобится, пусть оставит этого мерзавца с носом, но так, чтобы по-крупному. Мы можем этому поспособствовать?

– Боже, вы меня удивляете, друг мой… Вы за этим меня сюда позвали, Ванно? Браво! – разочарованно отозвался Ралль. – Попахивает подлостью, Золотницкий, не ожидал от вас…

– Подлостью? А с его стороны не подлость загубить всех хорошеньких барышень в столице? Он же все у меня отобрал, даже портсигар мой, между прочим, подарок маменьки!

– Ну, это ваша вина насчет портсигара, нечего было ставить, он выиграл эту вещь по-честному…

В коридоре, наконец, послышались шаги хозяина квартиры, и через мгновение могучая фигура Белогорского появилась перед своими гостями.

– Впрочем, – продолжил Ралль, – я не сказал, что мне не нравится ваша идея…

С хорошим настроением вставать намного проще. Ольга подорвалась с кровати и уже через час стояла у подножья высоченной башни. Сооружение представляло собой изрядно проржавевший каркас из стальных листов и заклепок, с заколоченными входами и окнами, и выглядело довольно уныло. В народе она звалась не иначе как «железка». Башня была установлена еще в 1916 году в честь чего-то там, о чем свидетельствовала забытая табличка у входа. Свою функцию радиовышки это сооружение перестало выполнять очень давно. После войны делались попытки ремонта, но по неведомым причинам в середине 50-х годов город принялся за строительство новой башни уже на Аптекарском острове. И сейчас «железка» служила разве что ориентиром для влюбленных парочек, которые встречались в ее тени и шли гулять в прилегающий парк. Сейчас вокруг башни все чаще скапливались активисты, которые организовали пикеты с требованием разобрать сооружение и вернуть парку исторический вид с озером, которое пришлось ликвидировать при строительстве. В чем, собственно, историческая ценность этого озера не всем было понятно, но ветхая конструкция представляла опасность, а двухсот сорокаметровое пространство между смотровой площадкой и землей нагоняло жути на местные пятиэтажки. За те полвека, что башня стояла в запустении, она успела обрасти слухами и страшилками, что только придавало ей привлекательности в глазах школьниц вроде Ольги.