– Вы говорили, что нам суждено всегда быть вместе, и что последнее, что мы будем видеть перед смертью – это лица друг друга. Вы даже не допускали мысли, что наши жизни могут сложиться иначе. Я не могу быть вашей, Артур. Вы же знаете. Знаете, потому что наши семьи отнюдь не поддерживают эту связь. Вы живете так, будто для вас закон не писан, без оглядки на мнения общества, словно не в этом времени. Вы думаете только о будущем, говорите о прогрессе и о том, что будет когда-то, но как же «здесь и сейчас»? Это вас не интересует? Я не такая, как вы. Я хочу, чтобы вы остановились и услышали меня, потому что я так больше не могу… Я устала от такой… такой… – она не могла подобрать нужного слова, в полной мере характеризующего их отношения. Бросаться громким словом «любовь» она не была готова. Ни возраст, ни титул ей этого не позволяли, к тому же она была ума столь же редкого, сколь и ее красота.

Молодой человек не спеша вздохнул. Можно было подумать, будто ему все равно на то, что он промок до нитки. Торопить ее он не собирался, судя по всему, подобный выплеск негодования со стороны юной особы доставлял ему удовольствие и был вполне ожидаем. Она продолжила:

– Я смею просить вас не приезжать больше к нам и не слать мне письма. У меня нет чувств к вам.

Последние слова она проговорила на одном выдохе, опустила глаза и замолчала. Бархатное, кофейного цвета платье с кружевными воротничком и манжетами изящно подчеркивало ее тоненький силуэт. Оно было искусно сшито и сидело идеально, его дополняла того же цвета шляпка со спадающей вуалью, которая сейчас была поднята, и не затененные большие глаза заметно дрожали, боясь уронить слезы. Странно, но именно мысли об этом платье витали у него в голове. Ее слова, казалось, не относились к нему, и он лишь разглядывал то, во что она была одета.

– Вы не помните, кто это сказал? – наконец начал Артур.

Он говорил неторопливо, не обращая внимания ни на дождь, ни на цыкающего извозчика, ни на дрожащие слезы своей молоденькой спутницы. Он закрыл глаза, усиленно вспоминая то, что его волновало больше скучного разговора.

– Ну, кто же, кто же это сказал? Ну, те слова про желания… «Благодарение Богу за то, что я всегда желаю большего, чем могу достичь».

Она растерянно посмотрела. Он понял, что не вспомнит.

– Вы что-то хотите услышать? – продолжил он.

Ее большие серые глаза, как у фарфоровой куклы, потерянно бегали по его лицу, цепляясь то и дело за легкий шрам на левом виске, который придавал его образу особое очарование. Она так долго репетировала эти слова, оттачивала их перед зеркалом, и все равно сказала не так и не то, но хуже всего, что теперь она вдруг об этом жалела. А его спокойствие, притворное равнодушие и этот проклятый дождь разбивали в дребезги весь их разговор, заводя в тупик каждую ее фразу.

– Моя дорогая Катрин, моей первой и единственной радостью в жизни было, есть и вечно будет ваше счастье. Если ваша душа желает больше никогда не видеть меня рядом, я похороню свои желания о вас, и поклянусь больше не тревожить ни своими письмами, ни, должно быть, слишком частыми визитами, что смели вас так смутить. Но все это было – и мечты, и разговоры о будущем, лишь потому, что я, очевидно, немножечко сошел с ума от любви к вам.

Он продолжал грустно улыбаться, и волна его очарования заставляла девушку молчать. Сердце ее колотилось, щеки пылали, а молодой человек по ту сторону дождя медленно выпрямился и нежно сжал беленькую атласную ручку между холодными ладонями.

– Больно ли мне? – продолжал он. – Несомненно, но часть меня счастлива, наконец, избавиться от этого дурмана, виной которому была ваша невообразимая красота. Вы обвинили меня в том, что я мечтаю, не потому ли, сударыня, что вы сами не способны мечтать, и желать вы способны только то, что в состоянии достичь! Я любил вас, превознося ваше имя, не замечая, насколько вы на самом деле земны и обыкновенны. Мы могли бы быть счастливы, разве нет? Только мы, наперекор всему миру, потому что для меня нет ничего важнее, чем вы, и мне неважно, что будут говорить. Но вы выбираете не меня, не мою любовь, а признание всей этой своры, которая не в состоянии оторваться от своих родовых дворцов, своих капиталов, своих репутаций, своих чинов. Быть заложником общества, плыть по течению, вместо того чтобы взять в руки весла – это ваш выбор, но ваш выбор по-прежнему для меня закон, так что прощайте!

Он на мгновение прижал ее ладонь к своим губам, но затем, обхватив тонкую изящную шейку, притянул к себе залитое слезами лицо и впился в ее дрожащие алые губки со всей возможной на тот момент страстью. Она оттолкнула его и с недоумением посмотрела, но он уже преодолел парадный двор, обогнул фонтан и взбежал по лестнице. Он даже не оглянулся на черный, утопающий в ночном дожде экипаж. Дверь за ним захлопнулась, и здесь, в сухости и тепле, он был, наконец, спасен.

– Фу, ну и дура! – заметил Артур, отряхивая воду с волос.

Он аккуратно снял обувь и передал свое мокрое пальто подоспевшему слуге. В прихожую с диким восторгом и неприятным цоканьем по паркету вбежал шотландский сеттер и почти полностью запрыгнул на хозяина.

– Ну, дружочек, здравствуй, – ласково обратился он к счастливой собаке. – Опять я с тобой не прогулялся сегодня, а ведь обещал, плохой я хозяин, очень плохой. Но что поделать, когда приходиться терпеть этих несносных куриц. Лучше бы я с тобой этот день провел, честное слово, ты лучше всех. Ну, ничего, через пару выходных мы с тобой поедем уток постреляем в Озерках.

Он игриво погладил пса, который все не унимался, больно ударяя хвостом несчастного слугу, который многозначительно свел губы.

– Все тут уже? – не глядя обратился Артур к старому управляющему.

– Да, ждут вас, Артур Францевич. Доложить о прибытии?

– Да, скажи, что я спущусь сейчас, в сухое только переоденусь, приготовишь?

– Сию минуту, ваше сиятельство.

Артур мигом взбежал по мраморной лестнице, укрытой багровой ковровой дорожкой, и, прошмыгнув в свою комнату, стянув с себя все мокрое, схватился за полотенце. Сеттер проскакал за ним и, виляя хвостом, принялся терзать предназначенную для него подушку.

Тем временем в гостиной, освещенной гулким электрическим светом, разместилась компания гостей. Молодые люди, одного возраста, а главное, одного круга, расселись за овальным столом, предназначавшимся для карточных игр. Судя по оживленности беседы, находились они здесь уже давно, и чувствовали себя как дома, хотя и не являлись хозяевами. Наливая коньяк и обрезая сигары одну за другой, они то и дело кидали друг другу фамилии настолько выдающиеся и цифры настолько невообразимые, что со стороны могло показаться, что это какая-то игра, где на этот раз всех обыграл радушный хозяин.

– Графиня Екатерина Андреевна Остен-Сакен сегодня оставила меня, господа.

Появившись в дверях, Артур грустно картинно опустил голову и развел руками, наслаждаясь прикованным к нему немым вниманием. Потом, убедившись, что все восприняли его новость как должно, он поднял голову и со своей характерной асимметричной улыбкой оглядел присутствующих. Затянувшееся молчание прервалось восторженными замечаниями.

– Я думаю, что никто не будет возражать, если я объявлю, что сегодня, июля десятого дня одна тысяча девятьсот четырнадцатого года, барон Фридрих-Артур Францевич фон Эссен превзошел всех нас в нашем нелегком деле, – с трудом выговорил уже подвыпивший молодой человек с маленькими усиками и поднял рюмку с коньяком над головой. Его примеру последовали все остальные, послышался звон бокалов и одобрительные похлопывания по спине.

– Ну что вы, господа, не стоит, – улыбнулся Артур.

– Да ну, – протянули остальные. – Все-таки графиня Остен-Сакен! Шутка ли?

– Ну, графиня… Разве это предел?!

Артур вытянул со стола дорогую сигару и жестом приказал одному из друзей дать прикурить.

– Ну-ну, я c удовольствием посмотрел бы, как вы собираетесь охмурять коронованных особ. Попробуйте сохранить хоть каплю достоинства, фон Эссен – усталым тоном протянул высокий худой брюнет, раскинувшийся на софе.