Глубоко вдохнув и отвернувшись от окна, он подошёл к зеркалу. Кадетский китель получить он не успел и потому чувствовал себя неуютно среди окружающей элегантной строгости в белом камзоле, расшитом серебром, и с брыжжами батиста у горла — мода столицы немного отличалась от той, что царила в остальных частях Гесории. Здесь, на Тардосе, предпочитали строгость, а ближе к окраинам и вовсе царствовал минимализм — многие ограничивались обыкновенными комбинезонами цвета компании, в которой работали.
Эйлерт едва успел оправить кружевные манжеты, когда в дверь постучали.
Надежда, что на пороге стоит кто-то из персонала — а ещё лучше, гонец из столицы, приехавший забрать его домой — угасла довольно быстро.
Стоило открыть дверь, как Эйлерт увидел перед собой сверкающее улыбкой лицо Волфганга Рейнхардта, которое не раз уже изучал на фотографиях — в основном чтобы выяснить, что из себя представляет этот человек.
Волфганг был ожидаемо красив, и всё же камерам не удалось передать особое, тягостное обаяние обречённости, поселившееся между его бровей. Глаза его имели тёмно-синий, как глубокие воды сапфира, цвет и в сумраке могли показаться почти чёрными. Чёрные волосы элегантной волной лежали на плечах, явно тщательно уложенные с утра.
Глядя на аккуратные завитки его локонов, Эйлерт испытал неутолимое желание спросить: «Как, вас уже выпустили?» — потому что плохо представлял, чтобы на гауптвахте можно было так тщательно следить за собой.
— Стало быть, вы — мой новый сосед? — поинтересовался Рейнхардт.
Эйлерт медлил, не зная до конца, насколько тот осведомлён. Но если Волфганг и понимал, зачем он здесь, то, очевидно, не собирался говорить об этом в лоб.
«Уже хорошо», — подумал Эйлерт, которому по-прежнему ни капли не нравился этот визит.
— Да, — Эйлерт едва заметно кивнул, изображая подобие поклона, — тьютор сбежал, обещав, что вы покажете мне где здесь что.
Рейнхардт улыбнулся уголком губ и протянул руку — такую же холёную, как и всё в нём.
— Почту за честь. Если вы посчитаете возможным доверить мне свой досуг.
Эйлерт испытал невыносимое желание закатить глаза и воззвать к небесам, но смолчал.
«Он меня клеит?» — задал он сам себе риторический вопрос.
Вопреки всякой логике Рейнхардт симпатии у него не вызывал. Да, он был красив, но Эйлерт не чувствовал в нём ничего, что могло бы его заинтересовать.
— С удовольствием, — Эйлерт протянул руку, предлагая взяться за неё. — Для начала я бы посмотрел парк. Слава о нём идёт по всей Гесории.
— И это неспроста.
Приняв предложенную руку, Волфганг повёл его вниз, на первый этаж. Сначала он показал парк из окна. Потом вывел Эйлерта на крыльцо, украшенное стройной колоннадой, и принялся рассказывать о том, как он был устроен — в память о героях прошедших войн.
Эйлерт откровенно скучал. Он не мог избавиться от чувства, что попал на великосветский приём, который грозит продлиться до ночи, а потом продолжиться с утра… И, похоже, не закончится вообще никогда.
Они спустились по мраморным ступенькам и, миновав лабиринт аллей, вышли на небольшую площадь-поляну, от которой дорожки разбегались пятилучевой звездой, а в нишах между ними стояли скульптуры Божественных Звёзд.
— Они похожи на вас, — сказал Волфганг, закончив рассказывать про каждого из них.
— Да? Вы мне льстите, — ответил машинально Эйлерт. Он слушал вполуха. Всё выходило слишком просто. Вряд ли Волфганг в самом деле влюбился в него — но, по-видимому, оказался достаточно разумен, чтобы подыграть.
«Слишком разумен», — подумал Эйлерт со вздохом. Ему не хотелось всё своё существование в Академии превращать в бесконечную дуэль из подколок и интриг.
— Простите, Волфганг, — сказал он наконец, — я не могу понять. Как такой человек, как вы, мог ввязаться в столь идиотскую игру?
— Вы о гонках в астероидном кольце? — усмешка, появившаяся на лице наследника, заметно отличалась от той, которую видел Эйлерт до сих пор. Она выглядела высокомерной и злой. — Вы хорошо знаете, что представляет из себя Ролан фон Крауз?
— Не более, чем можно услышать, оставаясь при дворе, — признался Эйлерт.
— Узнаете, — уверенно сказал Волфганг, — и поймёте меня. Но, может быть, мы не будем говорить о нём?
— Может быть, — согласился Эйлерт, и снова волны истории, преобразованной языком Волфганга в ласкающие слух слова, унесло его куда-то далеко.
Как ни старался, Ролан не мог унять обиду и злость. Два рода — Крауз и Рейнхардт — в самом деле были опорой Гесории всегда. Конечно, были и другие, но именно их семьи сыграли решающую роль в прошедшей войне. «Так как вышло так, что Консул решил поддержать Рейнхардтов?» — спрашивал он себя. Категорически отказываясь признаваться даже самому себе в том, что на самом деле его куда более беспокоит другое: «Как можно было отдать Эйлерта Волфгангу?»
Вопрос истерзал его вконец. Чтобы развеяться он кое-как добрался до окна и устроился на подоконнике передохнуть. Когда нижний край алого солнца Тардоса коснулся глади моря, и в его закатных лучах на посыпанной гравием дорожке парка показались два силуэта — черноволосого Рейнхардта и светлого, как сама звезда, Эйлерта Коскинена.
Рейнхардт держал Коскинена под руку, мягко, но уверенно вёл его вперёд. Лицо Коскинена было равнодушным, и Ролану показалось, что новичок мыслями находится где-то далеко.
На мгновение взгляд его скользнул по глади залива и замер, глядя в глаза Ролану сквозь стекло.
Ролану показалось, что по всему телу его пронеслась волна пламени. Взгляд держал крепко, как когти хищного зверя, так что если бы Ролан и хотел — не смог бы отвести глаз. Он не хотел.
