Ласкарёв слез с коня, к нему, низко изогнувшись в поклоне, рысцой подбежал один из острожных стражников.

– Где еретики? – гневно спросил Дмитрий.

– Дык в клетях, где держали их, там и нашли – лежат они тама, мёртвые уже.

– Веди.

Боярин скрылся в тёмном чреве острога, в след за ним шагнули два его дружинника, остальные вои все спешились, кроме связанного Беклемишева, который один так и остался в седле. Ещё перед Богоявленскими воротами он пытался крикнуть сонной городской страже, чтобы его освободили. Но скакавший рядом детина незаметно для всех, резко хряснул его по носу, а потом беззлобно затолкал ему в рот свою громадную рукавицу.

– Так-то потише будет, – миролюбиво прогудел он, сверкнув зелёными кошачьими глазами.

Сейчас этот детина, встал к морде его коня и взял животину под уздцы.

Один из острожных сторожей, с уродливо обожженной половиной лица, по-видимому, решив, что зеленоглазый за старшего, горбясь от холодного ветра, подошёл нетвёрдой походкой.

– Ну и чудной у тебя хозяин. Вы же одними конями могли смердов божедомных потоптать, и спросу никакого! – выпалил он, обернувшемуся к нему вою.

– Дурень…, – глядя сверху вниз, буркнул воин.

– Отчего же дурень-то? Рази не так заведено, коли смерд на боярина крысится – ему конец, – продолжал суетиться жжёный острожный.

– Вот от того ты и дурень, что энтакие словеса мне рекёшь. Иди отсель, покуда не «приголубил» тебя.

– Почто гонишь? Можа, я твоему хозяину…, поведать чего важного хочу?

Воин смерил уродливого с лица стражника пренебрежительным взглядом:

– Ну, коли важного, то жди. Токмо, рядом будь… Тут, пред взором моим.

Острожный кивнул, и встал справа от зеленоглазого.

Утренний мороз щипал за щёки и заползал за шиворот. Жжёный переминался с ноги на ногу, хлопал себя рукавицами по плечам.

– Я энто…, – снова подступил он к воину, – вижу вы, уже кого-то по утряни притащили, это к нам на сидение? – стражник заискивающе посмотрел на зеленоглазого.

– А вот это не твоего ума дела – отрезал воин, и нахмурился. Этот острожный ему не нравился. Вид его был отталкивающий: чёрная борода, хоть и немного скрывала уродство лица, но росла клоками, да и статью этот стражник был похож на старый лесной пень – руки ноги как корневища.

Из тюремного чрева скорым шагом вышел Дмитрий, он уже собирался подняться в седло своего скакуна и тут встретился взглядом с зеленоглазым. Воин кивком указал в сторону переминающегося рядом корявого острожного служку с обожжённым лицом.

Ласкарёв бросил поводья и, обойдя своего коня, приблизился к месту, где, не то от холода, не то от страха трясся странный острожный.

– Чего поведать – то хочешь? – строго спросил Дмитрий.

– Дак…, это…, – жжёный стянул с головы свой поношенный колпак и обнажил заросшую черным волосом голову с заметными отметинами старых рубцов, … – может и важно сие будет тебе, господине, – промямлил он, глядя снизу-вверх.

– Ну, отойди-кось в сторонку, да говори, но берегись! Ежели слова твои пустые…, – Ласкарёв, покосился на зеленоглазого и вслед за уродливым острожным отошёл к караулке.

– Не гневайся господине, вижу, ты хоть годами и молод, но зело умён и справедлив и не обидишь простого человека…, – начал заунывным голосом корявый острожный.

– Ты это брось, господь одарил меня терпением, но оно не безгранично, говори по делу! – резко оборвал Дмитрий.

– А я вот, по делу…, по делу и говорю, – затряс спутанной кольцами чёрной клочковатой бородой острожный, и, дыхнув запахом хмельного перегара, качнулся ближе к Дмитрию и зашептал:

– Вчерась, ввечеру, наш голова Епифаний сам ходил проведывать сидельцев, что опосля богу душу отдали, и еду им сам относил, а к ночи вдруг со двора сам-конь отъехал. Напоследок, мне в воротах бросил, что мол-де до завтрева его не будет…, по делу он.

– То, и без тебя вестимо, уже, – раздражённо бросил молодой Ласкарёв.

– А…, ну да, ну да…, – закивал головой странный острожный, – но, я так помыслю, что он сызнова поехал туды.… Ну, это…, скарб³⁶, который с сидельцев обирает, на монету менять. Это он, тама всегда делает…, – острожный указал рукой куда-то вбок – У хвелей³⁷, на гнилом двору.

– Что-что? Где это?

– Да тут недалече, всего с дюжину верст буде. Я туда, вместе с ним, един раз ездил. Коли будет, какая награда, то укажу…

– Ты вот что…, как звать тебя? – Дмитрий смерил доносчика взглядом.

– Тихоном меня крестили, а люди прозвали Тишак, – дрогнул уродливым лицом острожный.

– Так вот что, Тишак, коли укажешь, где Епишка хоронится, будет тебе награда, коли брешешь…, – шкуру твою палёную с живого сдеру и так по Москве гулять отправлю, понял?

– Понял, понял, господине…, – согнулся в поклоне острожный.

Дмитрий скорым шагом вернулся к своему коню и рывком поднялся в седло.

– Дайте коня, этому…, – махнул он рукой, в сторону сгорбившегося Тишака. – Устин, веди воев вслед за указчиком, – сказал Ласкарёв зеленоглазому, – я вас догоню, только тут кое с кем перемолвлюсь.

Зеленоглазый понятливо качнул головой и развернул своего коня, а Дмитрий подъехал к Берсеню. Резко выдернул у него изо рта кляп.

– Ну что, боярин? Сам зришь, недосуг было мне, – молодой Ласкарь без тени улыбки качнул головой в сторону входа в острог. – Я, пожалуй, сейчас тебя отпущу и езжай поздорову домой, а о том, что утром было никому не сказывай – куры и те засмеют.

– А ты мне не указывай греческий выродень, – развязывай, да верни саблю, и поглядим, кого засмеют. – Яростно сверкая глазами, выпалил в ответ Берсень.

– Эх…, ничего ты не понял, боярин, – миролюбиво, со вздохом, сказал Дмитрий.

– А тут и понимать неча, греческая ищейка на русского боярина руку подняла!

– Вроде годами ты не мал, а речи твои как у несмышлёныша, коли не прекратишь лаяться – возьму в энтот острог запру, там посидишь, одумаешься.

– С вас, греков станется, только не из таковских мы, чтобы за себя не постояли!

– Грозишь?

– А ну развяжи, али боиссся? – заёрзал в седле Беклемишев.

– Дурень, зачем мне тебя развязывать, коли ты шипишь? Всё утро о деле хотел пытать, а теперь вместо этого, токмо глупостью от тебя разит, – с насмешливой укоризной проговорил Дмитрий. – Однако, мне всё ещё недосуг, а потому решай: или даёшь слово боярское, что забудешь обо всём или…

– Что? Убьёшь, как пленников, что под покровом своей тайной службы в острогах морите? – выпалил Берсень.

– Дурень, – повторил Ласкарёв, сам удивляясь своему спокойствию, – от смерти хотели мы спасти слугу твоего Силантия и брата его, потому и держали их тут тайно, но видать…, те, кто боялся, что они нам что-то расскажут, добрались до них и здесь.

– Как Силантия? – опешил Беклемишев, так это их… тут… – Но, я за энтим вас – греков и искал, чтобы…, – перебивая, сам себя затараторил Берсень. Он даже не сразу заметил, как Дмитрий начал освобождать его от верёвки. – И что же теперь, всё? – заглянул он в глаза греку.

– Возвращайся домой боярин, а мне надо по следу убийцы идти, далее…, – пробурчал грек, запрыгивая в седло.

– Так, я с тобой…, – повёл заиндевевшими плечами Беклемишев.

– Эва как! – удивился Ласкарёв. – Тебе то это на кой?

– А за тем же, что и тебе, – огрызнулся Берсень.

– Чудно мне это, но нет… Не обессудь, с собой не возьму, – Дмитрий ударил пятками в лошадиные бока и зарысил с острожного подворья догонять свой отряд.

Берсень же, соскользнул с коня и вошёл в грязные острожные двери. Ему было преградили дорогу, но Иван резко со злостью толкнул плечом одного стражника и дёрнул за шиворот второго.

– А ну, показывай, где тут у вас новопреставленные, – прорычал он в самое лицо опешившего острожного. Прибежавшая на шум стража, увидела Беклемишева, и, памятуя, с кем он прибыл на острожный двор, расступилась, пропуская его в тёмное и вонючее нутро острога. Идя вслед за острожным стражем, Берсень спустился в подземелье, где возле шаткой лестницы увидел два тела, лежавшие рядом, накрытые одной большой дерюгой. Иван вырвал факел из рук острожного и, наклонившись над покойниками, резко сдёрнул дерюгу. В лицо ему ударил резкий запах пота и мочи, что исходил от тел. Боярин на мгновение зажмурился, но тут же разлепил веки и осмотрел лица покойников, приблизив к ним затрещавший факел.