– А вот оно что, – заулыбались бояре.

– Но почему у него завязаны оба глаза? – не унимался Берсень.

– Он решил вторым глазом посмотреть, кто ткнул, – пояснил настоятель, незаметно показывая улыбнувшемуся служке свой пухлый кулак. – Да хорошенько как ткнули…, – отворачиваясь от привратника, сказал отец Михаил, … – потому, как с прошлой недели дух зловонный он него идёт, загноились видать очи. То наказанье господне, за его грехи, – настоятель со вздохом поднял глаза к небу.

– А, почто-ж, мы всё тут-то во дворе? Идёмте скорее в мои покои, – заторопился он. Бояре, сдерживая улыбки, проследовали за ним.

В покоях настоятеля было светло.

Солнечные лучи через высокие сводчатые окна падали прямо на середину просторной комнаты, рассыпались широкими полосами по длинному столу из морёного дуба, отражались от множества светильников и лампад, блаженным светом освещали десятки больших и малых икон на стенах.

Все расселись за большим столом настоятеля и Берсень украдкой стал разглядывать отца Михаила, которого вблизи не видел уже давно. С тех пор в нём кое-что изменилось. Вместо стройного русобородого мужа, во главе восседал тучный совершенно седой старик с широкой окладистой бородой, большим мясистым носом и кустистыми бровями.

Когда удалились служки, настоятель тяжело откинулся на спинку своего кресла и ласково посмотрел на бояр, как бы приглашая к разговору.

– Бьём челом тебе отче, – начал за всех Семён Васильевич, по делу мы, вельми важному, как к другу и как к отцу нашему духовному.

– Да ладно уж, прям как к отцу, – продолжая улыбаться, ворчливо ответил довольный Михаил, – небось, молодой боярин без надобности так и не проведал бы, сколь годов уже изредка на службу забежит и фьють – только его и видели. Эх молодость – молодость… Но, давайте к делу, коли уж так.

Бояре переглянулись между собой. Заметив их нерешительность, настоятель кивнул Ивану: – ты младшой говори.

Берсень начал свой рассказ. Вначале он говорил спокойно и размеренно. Но чем дальше, тем сильнее распалялся, и под конец своего повествования, он вскочил и стал метаться вдоль стола, показывая жестами, и как он безуспешно пытался найти следы похищенных с их двора людей, и как его отвадили на подворье Ласкарёвых. А о своей встрече с Дмитрием Ласкарёвым он умолчал. Желая оставить это на потом….

Братья Семён Васильевич и Никита Васильевич, во время рассказа, только подтверждающее кивали головами, а отец Михаил успел несколько раз перекреститься и вытереть со лба пот.

– … А, когда дядя поведал, что видел Силантия здесь, мы поспешили к тебе отче, бьём челом, чтобы ты дозволил поговорить со своим узником, – закончил Берсень и сел на лавку рядом с отцом.

Воцарилась напряжённая тишина. Бояре в три пары глаз уставились на настоятеля, который задумчиво молчал.

– Та-а-к, – наконец протянул он, поднимая глаза и щурясь, как будто от солнечного света. – Это хорошо, что господь вразумил вас прийти ко мне, ибо сейчас такое время, что можно угодить в большие неприятности, настолько большие, что любого человека смолотят в муку. И хотя, я не должен вам этого говорить, но дабы уберечь ваши головы скажу – дело из которого вы не как не хотите вылезти – есть государева забота, а паче того ещё и церковное. Да-да дети мои, ибо человек, о котором вы спрашиваете – преступник и еретик. И этого, я вам сказывать не должен. Но, дабы внести ясность, всё же возьму на себя сей грех: сидельца того, о ком вы просите, вместе с его братом Силантием, забрали ещё с неделю назад государевы люди. А я, на радостях, что избавился от этой чёрной ноши, не только отслужил благодарственный молебен в этом храме, но и испросив соизволения митрополита, совершил паломничество в скит. Там денно и нощно молился об избавлении от скверны, ибо собор наш не темница и держать в нём злодеев не след. Ноне, вернувшись, и услыхав ваш сказ, понимаю, что господь хранит меня, а вас и подавно, ибо за ослушание нашего государя – кара! Но вас она миновала. И мой вам совет: не искушайте господа нашего – отступитесь!

Бояре молчали. Распалённый Берсень вскочил с места:

– Отче! С рождения знаешь ты меня, но ведь не за ради себя я хочу сие дело до конца довесть! Ведь чувствую, что тут крамола гнездится!

– До какого конца? Ты о чём сыне? Где тот конец-то? Послушать тебя, так ты как будто миску глупости съел. Никакого конца в этом деле нет и быть не может, ибо испокон веку есть борьба с ворогами за нашу веру и за нашу землю.

– Но, ведь Силантий то, как от греков ушёл, то не вернулся на наш двор, а зачем-то пришёл к тебе? – перебил настоятеля вопросом Берсень.

Это вывело отца Михаила из равновесия. Он пристукнул кулаком по столу, так что все трое бояр вжали головы в плечи.

– Молчать! Я вам, о чём тут толкую? А? Это дело не по вашему уму! Всё, государь сказал своё слово, и оно свято! Ты юнец рад должен быть, что в сём деле поучаствовал и великую пользу принёс. Но на этом хватит задавать вопросы, на которые не получишь ответы. Не кличь на себя беду! Разумел?

– Про беду то я понял, но как же так, отче, грекам, значит дело по уму, а мне нет, чую я, что здесь что-то не так….

– Молчи! Молчи – прокляну, – выкрикнул отец Михаил. – Не прикидывайся дурнеем, Иван! И вот что я тебе ещё скажу: причина многих жизненных ошибок в том, что мы чувствуем там, где нужно думать – и думаем там, где нужно чувствовать. Отринь от себя все мысли об этом деле, ибо они ведут во тьму! А вы…, – отец Михаил указал рукой на отца и дядю Ивана, – вы, ещё более грешны, чем сей молодец! Уже бороды давно поседели, государевым делом не раз занимались, посольство правили и в боях были, а всё не обрели житейской мудрости. Глаза-то раскройте, да оглядитесь окрест! Война сколь годов не прекращается, а с ней вокруг Москвы мечутся тёмные тени и дурманная ересь, что как гниль поражает тех, кто на миг оступился и упал во тьму собственных желаний и г-о-р-д-ы-н-и, – последнее слово отец Михаил почти пропел, повышая и без того громкий голос.

– Что ж, отче, спасибо тебе за всё, коли так, то мы с твоего соизволения удалимся восвояси, – Семён Васильевич встал со своего места и поклонился настоятелю, в след за ним поднялись и молча, отвесили поклон Никита Васильевич и Берсень.

– Куда ж вы так сразу, а трапезничать? – притворно огорчился отец Михаил.

– Благодарствуем отче, токмо ноне ещё служивые дела в приказе государевом, – подал голос Никита Васильевич.

– А-а-а…, понимаю, – сдержанно сказал настоятель, – что ж, коли служба торопит, то ступайте с моим благословением. А, ты, молодший, – перст отца Михаила указал на Ивана. – Почаще бывай в церкви. Ибо не хорошо заботится только о теле, забывая о душе. Сие дело не шутейное, особливо, коли в твоей голове, то и дело бесы своими хвостами крутят.

Берсень, в ответ, полукивнул и тут же шагнул за порог, не дожидаясь окончания крестного знамения настоятеля.

«А ведь и у тебя тут святым духом и не пахнет святой отец. Почитай изворотлее греков ты будешь. Но я всё одно узнаю…. Всё вызнаю. Мне б теперь только, до этого старика добраться», – думал про себя Иван, вихрем несясь вниз по ступеням из покоев настоятеля.

– Ты что ли меня дожидаешь? – голос боярыни Мирославы был резок, она не любила неожиданных встреч.

Из темноты холодных дворовых сеней навстречу ей шагнул совсем ещё молодой человек и учтиво поклонился.

– От Фёдора Ласкарёва, – проговорил он чистым голосом с лёгким акцентом.

Мирослава мельком взглянула на него, сверкнула хищными глазами, но ничего не ответила, на секунду задумалась и опасливо посмотрела по сторонам. Люда вокруг было много. Тут всегда так, на то он и задний двор государевых палат. По скрипучим доскам сенного пола волокли какие-то тяжёлые мешки, топали надворники со связками дров, тяжёлыми мерными шагами прогибали половые доски служки с огромным окованным железом сундуком. Кому служат все эти люди известно, а вот кому доносят – нет.