– Твои желания не имеют значения, ведь ты здесь по воле божьей, – ответил ему боярин.

– Не повинны мы ни в чём. Всё не так, как ты об этом думаешь, – отходя дальше к стене, залепетал Силантий.

– Да? – принял удивлённый вид молодой боярин. – А вот брат твой изрекает другое: он признался в соучастии в заговоре, и ещё рассказал, какие поручения давал тебе. И кроме того, сказал, что это ты удавил Лукомского по его указке.

Силантий затравлено прижался к стене.

– Как видишь, мы всё и так проведали, и от тебя уже никаких слов не потребно. Тебе осталось только принять кару и всё, – спокойным голосом продолжил молодой Ласкарёв. – Но я знаю тебя и, вижу, что ты не совсем пропащий человек…. Понимаю – ты хотел спасти своего брата, и даже бежал от нас, чтобы предупредить его, а вот он все вины переложил на тебя.

– Не слушайте моего брата, он не разумеет, что речёт. Безумен он…, – провыл Силантий.

– Хорошо, тогда расскажи нам о том, что знаешь ты.

Силантий тяжело задышал и стал скрести ногтями по стене.

– Ну вот, теперь ты молчишь, – грустно вздохнул Ласкарёв. – Что ж…, ты сам знаешь, что будет далее. Завтра твой брат будет на спросе с пристрастием. Ну, ты понимаешь, что он мог что-то утаить. Ведь ты и сам не раз развязывал языки. Теперь сия участь ждёт его, – подытожил боярин.

Силантий в ответ лишь шумно засопел и ошалело завращал глазами.

– Ну так как? Сам скажешь или обождём, что завтра молвит твой брат? – с досадой спросил молодой Ласкарь.

– Нет-нет, не надо! Он же немощен телесно и слаб умом, скорбен он…, – Силантий рухнул на колени.

– То наказание за его грехи и я, печалусь за него и молю господа даровать ему и тебе просветление, – твёрдо сказал Ласкарёв. – Ежели оно завтра к обедне не наступит, то уж не взыщи Силантий, – добавил боярин и резко повернувшись на месте, вышел в коридор. Вслед за молодым Ласкарёвым вышли и прочие.

Дверь в поруб закрылась и, Силантий остался один в темноте.

– А, ведь он, – этот грек молодший, у старого монаха то в эту ночь и не был. Как от Силантия вышел, так сразу со всеми своими людьми и уехал, – закончил свой рассказ горбун.

– Так-так, греки…. Решили поторопить события. Ну, что ж…, – задумчиво пробормотал государев дьяк Фёдор Курицын. – А ведь дело и впрямь важное, – дьяк сделал шаг навстречу горбуну. Тот осклабился гнилыми зубами, закивал своей седеющей курчавой шевелюрой. – Дело важное и завершить его должно тебе, – взглянув с прищуром на Епишку, твёрдо вымолвил Курицын. – Сам понимаешь, распустить своя языки кат Силантий и его полоумный брат не должны, – утвердительно добавил дьяк и покачал пальцем с тяжелым перстнем перед носом горбуна.

– Аха, это оно конечно, – закивал Епишка. Но тут же, как будто что-то вспомнил и напрягся. – Дак, ведь они покуда и так безмолвствуют, – недоумённо пошевелил своими опалёнными бровями он.

– Пока… безмолвствуют, – поправил его дьяк. – И мне хотелось бы иметь верную надёжу, что так будет и далее. Вот ты и сделай всё, чтобы так всё и было. Али впервой тебе? – Дьяк снова почувствовал тяжёлый запах, исходивший от переминающегося с ноги на ногу горбуна, и сморщившись отступил назад. – Что хочешь за свою последнюю службу?

– Боязно мне господине. Кабы не греки, я бы и награды не просил, а с энтими…, – начал канючить Епишка. – Верить даже своей острожной страже не могу. От, вчерась, двух новых сторожей к воротам на службу из приказа прислали. И гадаю я: не послухи ли они греческие. Один вроде совсем с воровской рожей, таких греки на службу к себе не возьмут, а второй-то, ну аки херувим – лицом пригож, а глазищами так и шныряет…. В опаске я, повсюду чужие глаза и уши. В лихое время живём, ох в лихое….

– Вот держи, – Фёдор Курицын бросил горбуну кошель из красной кожи, который тот поймал на лету, – тут сто серебряных, а по завершении дела получишь ещё два раза по столько.

– Благослови тебя Никола-угодник, господине, – снова показал гнилые зубы Епишка, – с таким богатством я нигде не пропаду.

– Верно, не пропадёшь, – поддакнул дьяк, – но дело надо вершить сегодня же, ты понял?

– Как не понять-то? – тряхнул головой Епишка, – да и мне долго задерживаться на Москве нет охоты, будь покоен всё исполню….

– Как мыслишь управиться? – спросил горбуна Фёдор Курицын.

– Да… как господь подскажет, – Епишка затрясся в беззвучном смехе.

– Вот, – дьяк бросил горбуну тёмную коробочку, – подмешай это в еду обоим, только пусть будет побольше еды, не скупись, средство верное! А крови не надо, пусть греки гадают над их кончиной, да и от себя подозрения отведёшь. И как покончишь с делом, езжай на постоялый двор, что у хвелей. Там получишь свою награду, тебя сыщет мой человек.

– Благодарствую господине! – до земли поклонился горбун.

– Прощай Епишка. Сейчас жди здесь, тебя выведут, а мне пора. – сказал Фёдор Курицын и, не оглядываясь, вышел во двор.

Епишка вернулся в свою каморку в остроге не сразу. Перед этим, он, на торге купил нового коня со сбруей и припасов в дорогу. Мысли в его голове скакали как чёртики. Он думал о том, что вместе с теми деньгами, которые посулил дьяк, его собственных монет, собранных за годы службы острожным головой, хватит на то, чтобы устроиться в Литве или подале. И не просто устроиться, а жить как знатный господин. Здесь, в Москве такое немыслимо, вмиг донесут и тогда все его труды пойдут прахом вместе с его отрубленной головой скатятся с плахи. С такими думами горбун достал коробочку, что дал ему Фёдор Курицын. «Эх, не сказал дьяк, сразу забирает отрава или чуть погодя. Лучше бы не сразу. Тогда, успел бы унести ноги, а что будет дальше уже не моя забота».

– Эй! Кто там? – крикнул он, приоткрыв дверь в тёмный коридор.

На пороге тут же возник один из острожных сторожей.

– Ну…, что у нас за ночь-день нового? Как сидельцы?

– А что им будет…, – тихонько сидят себе по клетям и подвалам иногда ворохтаются. Бо, студёно в остроге то, – согнувшись в поклоне, ответил стражник.

– Эт да, – с косой ухмылкой согласился Епишка. Тяжело сев на лавку, он выдохнул и вдруг прищурившись, спросил: – а новые сторожа у ворот как?

– Дык, как и все – стоят в карауле, – не понял вопроса стражник.

– Ну, ладноть… Пущай стоят. Про наших «особых гостей», что поведаешь? Кормили сегодня? – властно спросил горбун.

– Так пока не велено, как всегда ждём твоего слова, а коли забудешь нам это слово сказать, знать, пора переждать им с кормёжкой, – хитро подмигнув, рассмеялся страж.

– Верно-верно, молодцы, службу знаете, – довольно закивал Епишка.

– Ты вот что, приготовь для них чего-неть похлебать, а я пойду их попроведаю и заодно, снесу. Пусть поедят, может разговорчивее станут.

– Ага, понял-понял, – усмехнулся в усы страж. – Чичас отволоку им варева.

– Нет! – оборвал его Епишка, – сюды неси, я сам им дам, заодно, можа и выведаю чего.

– Как прикажешь, хозяин, – пятясь назад, пробурчал стражник.

Чуть погодя он вернулся с двумя мисками отвратительно смердящего варева и поставил их на лавку подле единственного окна в Епишкиной каморке.

– Вот она снедь то, – продолжил хитро улыбаться страж, – как отведают, через полдня разгорится в их жажда, за глоток воды всё скажут, я туда рассолу, что от селёдок остался не пожалел, весь вылил.

– Ай, молодец, вот держи, – горбун подбросил монету, которую страж ловко поймал и снова, хитро подмигнув, удалился.

– Соль, это хорошо…, соль всё присолит…, – пробормотал себе под нос Епишка. Он открыл коробочку с ядом и начал трясти над миской. Порошок оказался очень лёгким и горбун не рассчитав, сыпанул большую его часть в одну из мисок.

– А ч-чёрт, – досадливо вырвалось у Епишки. Он посмотрел на остатки порошка на дне коробочки. «Ну, ничего, для старого дурня и этого хватит», – подумал он и высыпал все, что осталось во вторую миску. «Теперь главное не перепутать», – мелькнуло у него в голове. Горбун взял обе миски и осторожно вышел из своей каморки.