– Шестнадцать? Прекрасный возраст! Все пути открыты. Но скоро песочные часы тряхнёт впервые, и время начнёт ускользать сквозь пальцы – не остановишь.

Сумасшедший, подумала, надо бы валить отсюда. Но ноги не слушались.

Вдали раздался протяжный гудок.

– Молоко привезли, хочешь? – спросил он.

– Нет, спасибо, – отшатнулась в ужасе.

Он вылез через дыру наружу. Присела передохнуть на минутку у забора, а когда выбралась в поле, увидела только ветер. Ветер легко увидеть, если трава волнуется, как жёлтое море, а деревья кланяются, как швейцары пятизвёздочных отелей или грешники на причастии. Не видела ни того, ни другого, ни третьего. Да и старика, как пишется, след простыл. Удивительная способность перемещаться в пространстве! Был – и нет его. Куда можно подеваться в открытом поле?

Дома принялась разглядывать себя в зеркале. Если и викинг, то вырождающийся. Цыплёнок, если быть честной. Мини-юбки противопоказаны, только джинсы клёш. Монгольские скулы, явно не северные. Оттенок волос называют русым, я называю мышиным. Белая тонкая кожа, капилляры близко – краснею по поводу и без, пудры на маскировку тонну извела! А глаза – да, того самого цвета нашего моря-озера – синь серебра. Считается вторым по величине на европейском континенте. Но хочется быть первой и единственной. Хочется быть Геро… Может, и волосы выкрасить в синий цвет?

– Ужин готов! – позвала мама с кухни.

– Я не буду! – прокричала в ответ в открытую дверь.

И снова уставилась в зеркало. Но теперь мы там отражались вдвоём. У мамы тоже дар телепортироваться по дому. Скрестила руки на груди, пристально разглядывая меня.

– Никаких диет, некуда мне худеть, – успокоила её.

– Тогда пошли есть.

– Сегодня лягу спать без ужина. Бабушка рассказывала, на голодный желудок цыгане снятся.

– Он не один, а со всем табором придёт! – рассмеялась мама.

Догадалась.

– Больше не поеду на Зареку, – пообещала ей.

– Езди куда хочешь, но будь осторожна.

Инге бы так не ответили. Всё-таки повезло мне с родителями. Сидели у неё однажды дома, пили чай на кухне, смеялись. А потом пришла её мама… Инга вскочила со стула так, словно мы курили траву. Помню, отчитывала Ингу в коридоре, не понижая голоса, чтобы и я услышала: «Не приводи в дом барабашек! Крест в ухе, немыслимо! Сама скатишься!». А моя мама взвесила на ладони алюминиевый крест и рассудила, что такой лёгкий ухо мне не оттянет, и разрешила носить. А Инге ничего не позволят, дышать не дают спокойно, за каждую тройку ругают. Марат её несвободой воспользуется, возьмёт «на слабо». Мне уже впаривал: рок – музыка твоих предков, «ты так несовременна рядом со мной», рейв слушай, винил носи… А я смотрю на афиши и не понимаю, что такого сделали все эти диджеи: чужую музыку перекроили?

Марат сообщил: убитый возле Универа бизнесмен – хозяин бывшего ресторана на Озёрном проспекте, который теперь Питер переоборудовал под новый ночной клуб, «Неосад» называется, моднее не будет в городе. Забрали помещение, не заплатив и трети, когда потребовал своё – пристрелили. Для столиц наш городок – чухонское окно в Европу, и на пересечении дорог сильных мира сего войны не прекращаются. Городок замер, ждёт: кто победит, кому жопу лизать и бабло отстёгивать. Тихий северный край. Надо бы Ингу предупредить насчёт Марата. По уши в криминале, готовит себе светлое будущее после школы. Повторяет за старшим братом: «Конец века – разграбление империи, великий беспредел. В обнулившемся мире будут новые законы, а пока будущее не предопределено, надо успеть набить карманы».

– Как же вы мне надоели оба, созерцатели застеколья! – вклинилась мама в мои размышления.

– Застеколья?

– Один в монитор компьютера смотрит, другая – в зеркало! А ужин стынет!

Да, быть дочерью учёного – привилегия. У нас даже видеомагнитофона, как у всех обеспеченных семей, нет, а компьютер есть. «Отцу на работе выделили, не приближайся, сломаешь – не рассчитаемся!». Включаем тайком с дружками, когда папа уезжает на свои конференции, чтобы посмотреть, как мелькают белые цифры на синем экране. Будто в космос летим, загружаем будущее. А будущее продаётся: фенечки из кожи и бисера для меня плетут за возможность взглянуть хоть одним глазком.

Поужинаю – придёт моё «я» из будущего мучить меня вопросами о смысле жизни. Останусь голодной – есть шанс увидеть, как табор уходит в небо. А ты будешь танцевать на облаках, мять их босыми ногами, как виноград. Во сне на земле пойдёт кровавый дождь, как в фильмах ужасов, и лишь я буду знать, что твоя кровь на самом деле вино.

Возле плиты стояла бутылка с характерным узким горлышком: тёмное стекло, красное вино. Хлебнула залпом, пока мама с папой суетились вокруг стола. «Боже! Это подсолнечное масло! Худшей гадости…».

– Радуйся, что не уксус, – упрекнул папа, пока промывала рот над раковиной.

– Неправильно мы с отцом тебя воспитываем, – вздохнула мама.

– Наоборот правильно, – возразил папа, – растим свободного человека новой эпохи, а не узника страны советов. Без ошибок не обойтись.

Он математик и знает, сколько неправильных решений нужно перебрать, чтобы найти одно – правильное. Мама с ним не спорит. В нашей литературе вообще не принято отвечать на вопросы, только задавать.

Ответить придётся читателю. Пишут же: утро вечера мудренее. А главное – оно всегда настаёт, сколько ни откладывай.

– Сейчас Жанна прочтёт доклад о романе Евгения Замятина «Мы» и ответит на ваши вопросы, – объявила литераторша и посмотрела на меня по-кошачьи.

Я на секунду прикрыла глаза – глупая детская привычка прятаться: кажется, если ты никого не видишь, то и тебя не поймают.

– У нас с тобой уговор, – сказала она.

Кошки всегда получают желаемое, надо бы у них поучиться.

Снова это тошнотворное чувство беспомощности, как в кабинете у зубного: «девочка, скажи «а-а-а», деваться некуда, придётся разинуть рот.

Уговор заключался в следующем: она покрывает мои прогулы, а я готовлю доклады по внеклассному чтению. Наша школа объявила себя лицеем, и меня чуть не отчислили после девятого класса, когда всех, кто портил общую картину успеваемости, в том числе по поведению, разгоняли по просто школам и ПТУ. Литераторша с историчкой убедили всех, что у меня способности к гуманитарным наукам, размахивая перед носом директора моей медалью за сочинение о «Преступлении и наказании» Достоевского для городской олимпиады. Медаль была одна, их всего двое, а проступков и замечаний в моём дневнике – уйма, но гуманитарии всё-таки обладают даром убеждать. Их послушали. Мне дали зелёный свет в старшие классы и университетское будущее.

Алиска поступила в кораблестроительное училище. Но уже ко второму курсу выяснилось, что никакие корабли они там не строят, а без присмотра балду гоняют по коридорам. Второй год балдеет без чужой указки!

– Старый парк аттракционов скоро закроют. Может, на зиму, а может, навсегда, – сообщила мне по секрету. – Надо успеть!

Я вспомнила своё последнее первое сентября. Выпускной лицейский – до невозможности пустой класс! Надписи и рисунки на партах закрасили, под ногами не доски, а новенький линолеум, а главное – лица в окружении гладиолусов! Никогда не любила этот гербарий, ничем не пахнет и ассоциируется с концом лета и свободы. С концом всему. Сидели за партами: «ровная осанка – правильный статус». Сами как гладиолусы: прилизанные, отглаженные, точно свободную форму объявили для меня одной. Оглядела класс: единственные из выживших близких – Марат, Коста, Инга. Остальных ещё год назад слили и долили чужаками из других классов.

Марат причёску соорудил под «Depeche Mode». Ангел изменчивой моды. В детском саду воспитатели называли его «амурчиком» за «нежные щёчки», ещё тогда мерещилось в нём что-то подленькое, лживое, как в любом идеале. Срифмовала амур с лемуром. Смотрит не мигая, и никто не знает, что у него на уме. Лапкой хвать – и полмира в руинах. А после того, как в первом классе попросил прыгнуть на незапечатанную крышку колодца во дворе – чуть не перевернулась! – уже не сомневалась, кто он на самом деле. На Косту, прямо у нас за столом, опрокинул вскипевший чайник – как бы невзначай. Коста теперь красавчик, крутой барабанщик рок-группы, но мама однажды грустно сказала, что жениться он вряд ли сможет, и девчонки за ним бегают зря.