Сейчас обняла бы её и сказала: «Мама, не плачь! Во всём виноват мой неразборчивый почерк! Это не буква «м» и не «мать». Только те, кто не любит родителей, говорит о них «мать», «отец», отстранённо. Я же всегда говорила «мама», «папа», или в шутку: «предки», «черепа», «шнурки»… – и мы вместе смеялись. В дневнике написано: «ненавижу лгать». Ну вот же, видишь, точно такие «г» галками ниже в словах «говно» и «гаснет». Как ты могла прочитать плохое?». И мы бы никогда не поссорились так страшно.

Но я была не той, что сейчас. Визжала на всю комнату, что нечестно читать чужие дневники, нужно просто быть рядом. А после до рассвета собирала мозаику, пытаясь понять, что же произошло между нами, прочувствовать силу отчаяния. Точно язык отнялся, и среди множества бесполезных слов, как в коробке с мозаикой, затерялся единственный нужный квадратик со словом «Прости!».

Потом я ей всё объяснила, но потом – значит «слишком поздно». Что-то треснуло между нами в ту ночь, из отношений исчезли тепло и откровенность. Что-то важное, что уже не склеить, было утрачено.

Может, поэтому и продолжаю вести дневник: надо же хоть кому-то довериться, даже если этот кто-то – ты сама.

Звонок в дверь. Длинная трель и сразу короткая. Марат.

С порога:

– Ну что, напишешь, как договаривались?

– А деньги принёс?

Потоптался на коврике, извлёк из-за пазухи блестящую коробочку.

– Вот.

Открыла.

– А почему тени розовые тронуты? У мамы скоммуниздил?

Впрочем, из всего набора косметики пригодятся только квадратики с чёрными и фиолетовыми тенями и пудра – белая. Лучше б деньги принёс, придурок, купила бы в секонд-хенде кожаную кепку под Клауса Майне.

– Да ты офигела! Набор – прямо из дьюти фри. Где ты в нашей дыре такое достанешь?

– Ладно, сдую, щёточкой почищу. Проходи.

Уселся на диване в моей комнате. Бегло осмотрел рок-н-ролльные плакаты и уставился на сиськи Сабрины. Специально для них повесила. Пока мечтают, могу спокойно сосредоточиться – и написать. А финский «Rolling Stone» не дам ему листать, святое.

Помню, мама частенько штукатурилась перед моим трюмо: комната на солнечную сторону, а трюмо папа сделал из верстака и самого большого зеркала, которое тогда удалось достать в магазинах. Удобнее не придумаешь. Стену напротив окна я и украсила плакатами. Мама увидела искажённые экстазом рожи вопящих на концерте рокеров в зеркале за спиной – чуть припадок с ней не случился от страха. Больше не приходит. Красится в ванной, там тоже свет ничего, яркий.

Хотя рок-н-ролл в семье у всех в крови. И свадьбу в студенческом общежитии они играли не под Мендельсона, а под популярную рок-композицию конца семидесятых, о которой все думали, что она о любви, а на самом деле – о тяжкой жизни индейцев в резервации. Но об этом мои родители узнали через много лет счастливой супружеской жизни. Это мы сейчас об Америке мечтаем, а они в школе учили немецкий.

«Close your eyes and I'll try to get in… 'cos I was born to touch your feelings…», – засунула кассету «Scorpions» в магнитофон – они всегда меня вдохновляли.

Ещё летом отправила в городскую газету стихи:

«Просто сумерки,

И не ночь, и не вечер.

И без умолку

Ветер на ухо шепчет

Те слова, что стесняюсь сказать…

Взять бы под руку ночь, да пойти гулять!

Переулками,

Звёзды накинув на плечи…»

Красиво же? А они не напечатали. Даже не позвонили.

И теперь пишу для одноклассников и дружков из моего квартала розовые записочки вроде: «Ты мне сегодня приснилась…» или «Я вижу, как твои руки обнимают меня…».

Пацаны их переписывают – с ошибками, своим почерком, чтобы никто уж точно ни о чём не догадался, и суют в карманы пальто в школьном гардеробе или в почтовые ящики всяким прыщавым, но грудастым девкам.

А для крутых, вроде Марата, сочиняю коронные фразы – что нужно сказать, чтобы дали прямо в подъезде. Он их наизусть заучивает. У кого из властителей дум, интересно, власти больше: у драматургов или у писателей? Не важно, все они, из школьной программы, умирали в нищете и забвении, а я процветаю. Потому что талант изначально был мерой золота. Это потом его закопали в землю и превратили в недоказуемый миф. Говорят, в знании – сила. Я считаю: свобода. Всякий волен выбирать, на что употребить свой талант, если он есть.

Когда меня пытались отчислить из школы за порубленные топором джинсы, наша классная кричала маме: «Дочитались! Жанна, девочка из интеллигентной семьи, ходит в школу хуже бомжа одета, куда уж свободнее! Беспредел!». Утверждает, что читать за пределами школьной программы – преступление, то же самое, что за взрослыми подглядывать.

А мама свято верит: если человек читает, всё у него в жизни так или иначе, рано или поздно сложится. Дома у нас почти александрийская библиотека, запрещённых книг в семье нет, читаю что хочу. Твердит только: «Береги глаза! Не читай в темноте!». Как секретарь мама имеет доступ к ксероксу на работе. Года три трудилась: отксеренные пачками талоны на водку меняла на раритетные книги. Так что теперь стеллажи доверху забиты самиздатовскими диссидентами, иностранкой и подписными журналами «Юность» и «Новый мир».

Потом в старших классах в школе объявили свободную форму, а мама решила, что родительские собрания её тонкая нервная система гуманитария не выдержит. И теперь туда, как на каторгу, каждый месяц ходит папа. На семейном совете постановили: раз классная алгебру и геометрию преподаёт, папе-математику легче будет найти с ней общий язык.

Караулю его на лестничной площадке, тайком покуривая.

«Ну как?». Он тяжело вздыхает: «Всё то же». И добавляет заговорщицким тоном: «Но мы не будем расстраивать маму».

Отчего мне всё время кажется, что в книгах правду пишут, а по жизни лгут?

– Готово? – трясёт за плечо Марат.

– На, читай.

– Ощутить трепет твоих век на губах… Это ещё что за хрень?

– Она закрывает глаза, а ты целуешь её в сомкнутые веки, она тебе доверилась – и ты принимаешь этот дар. Полное растворение друг в друге. Есть такое состояние, как абсолютная близость. Когда закрываешь глаза, и… любимый человек может делать с тобой всё, что захочет, хоть кусочки плоти вырезать себе на амулеты. Высшая степень доверия, понимаешь? Она расслабится – и тут ты бери её тёпленькой, голыми руками.

– Круто! Тебе надо на психолога пойти учиться после школы. А вообще – грейт сенкс. Много понаписала. Половину использую для Инги, а другую – для Майки. Пусть будет запасной вариант на Хеллоуин.

Ушёл довольный.

Лучше бы они говорили и писали то, что думают. Но когда они это делают, девки их посылают нах. Ясное дело: ни хаты свободной, ни денег, чтоб напоить девку до беспамятства, нет. А тут медленный такой период созревания в подъезде у почтового ящика.

И почему Инга? Майка-то понятно, кто её только не. А Инга – странная. Тихоня невысокого роста. И взгляд… будто сквозь тебя смотрит куда-то в иные измерения. Так и подмывает спросить: «У меня что, привидение за спиной?».

Ещё подумалось, что трахаться в подъездах могут позволить себе только рок-звёзды. Их никто не осудит: всего в жизни добились – недосягаемая для обывательской морали высота. Для них падение – ещё один полёт. А если ты никто, то лучше и не падать. Грязь отвратительна. Как болото: сильный проскачет по кочкам на другой берег, слабого засосёт.

Я вот не собираюсь сидеть на скамейке запасных. Когда человек любит по-настоящему, отдаёт всё до капли, и не может быть никаких «вариантов».

И вообще: нельзя писать о любви! Потому что невозможно. Не получится обойтись без пошлости. Только ощутить трепет сомкнутых век …