Джанет, в нашем веке
После второго звонка в дверь Джанет на цыпочках пробежала по квартире, щёлкая выключателями света. Звонили тихо, но настойчиво. Стражи порядка? Когда соседи-гастарбайтеры теряют ключи, жмут так, что штукатурка с потолка сыпется. А звонящий – человек вежливый, но явно по её душу. И знает, что дома.
Третий звонок.
Джанет замерла у окна, напряжённо вглядываясь в антрацитовый вечер. Светящаяся тьма. Фонарь пульсировал в ветвях каштана на ветру, как сердце дикобраза на анимированном рентгеновском снимке.
Откуда возникает страх перед людьми за дверью? Никогда не отпирала, чтобы понять, а двери на съёмных квартирах как на подбор либо не имели глазка, либо выходили в общую прихожую, и невозможно было узнать, кто за дверью, не обнаружив своего присутствия.
Четвёртый звонок. Так на краю памяти звонил лишь один, но его не могло быть сейчас за дверью. Из прошлого не возвращаются.
Она же, очнувшись от тишины, вернулась к компьютеру. Авиабилет до Неаполя за сто пятьдесят евро. Забронировать? Да. Чтобы стать свободной, нужно выдумать кучу правил и неукоснительно их соблюдать, иначе будешь жить по чужим. Первое правило гласит: хочешь счастья – избегай зимы.
После детства на севере Джанет гналась за летом. Сентябрь в Москве – эпидемия суеты и нервозности. Словно вчерашним отпускникам объявили, что они доживают последние дни. Пора, вновь решила она. На сей раз – в Сорренто. Город над морем из далёкого сна, где по-прежнему реяли буревестники Горького. Девяносто заветных дней, а дальше до безвизового Туниса через пролив рукой подать.
И скрываться ей незачем. Ничьих законов Джанет не нарушала, жила по своим. Не убийца, не вор, не преступник. Просто выдумщик, или как сейчас принято говорить: креатор. «Я пишу сказки», – уклончиво отвечала она на вопрос о занятиях. Хотя за последние годы не написала ни строчки. Мама оказалась права: пером на жизнь не заработаешь. Стезя писателя в наши дни – хобби, как переводчика или редактора Джанет обвиняли в невнимательности: прощала авторам и ведро зрелой вишни в мае, и сваренную на языческой Руси картошку, полностью погружаясь в придуманный ими мир. Свои коммерческие «непринятые» заказчиком и неоплаченные статьи до сих пор то и дело нагугливала в интернет. Бессмысленно бороться с теми, кто сильнее тебя, – учись у них. Художественную литературу заменила прикладная. Училась всему сама. Сайт заказчика в случае неуплаты можно уничтожить. Разработка сайтов вела прямиком в электронную коммерцию, а из неё – к махинациям. Словечко обывателей. Джанет говорила: «приключениям».
Самым интересным приключением, пожалуй, были ночные райдеры. Любой запрет порождает новые возможности – сказочно разбогатеть тому, кто сумеет его обойти. «Riders on the storm», – напевала она вслед за Моррисоном, в очередной раз перенося виртуальное представительство по продажам алкоголя в ночные часы на новый хостинг. Парни варили самогон в Подмосковье, разливали по бутылкам с этикетками элитного алкоголя и отправлялись по звонку в ночь. Русскому мужику сколько ни покупай – всё равно бежать за второй. Сайт постоянно блокировали, но каждую ночь он всплывал на просторах интернет, а райдеры, гружёные под крышу, до рассвета колесили по не спящей Москве. Строчками кода Джанет писала историю их дорог.
Виртуальная жизнь позволила колесить по миру и ей. Джанет никому не должна, её нигде не ждут. Может зарабатывать из любой точки мира. Ни с кем не связана дольше, чем на проект. Любой социум воспринимала, как охотник тайгу, где каждый хищник выживает сам по себе, в одиночку, предчувствуя опасности и рискуя оправданно, тщательно продумывая возможности и взвешивая на ладони судьбы свои способности. Не решалась идти на крупного зверя – белые корпорации с миллионными заказами, зная, что не выстоит против, так как все они склонны превращать фрилансера в раба 24 часа онлайн, что значит убить охотника. Работала, как промысловик по пушному зверьку: для мелкого, но ценного бизнеса, или проще говоря – теневого. Кому есть что скрывать – готовы платить дорого.
Родителям аккуратно звонила раз в неделю – сообщить, что жива-здорова. А все прочие, кто жаждал семейных уз и оседлости, остались в прошлом. Времени нет, повторяла себе, мельком отмечая, что любовники меняются как времена года и год от года молодеют. Лишь недавно задумалась о быстротечности времени и, следовательно, существовании. Сначала весной в аэропорту, в очереди на таможенный контроль, обнаружив в паспорте спутника девятку в годе рождения. А позже летом, в московском парке, узнала от парнишки-брейкдансера, что дети нулевых уже доросли до того, чтобы крутиться на голове и стрелять сигареты.
И сейчас, сверяя цифры авиабилета Москва—Неаполь, Джанет вновь окунулась в чувство, что всю жизнь от чего-то бежит. Или от кого-то.
Из дневника Жанки, на грани столетий
Каждую осень ветер гонит по Озёрному проспекту вниз, к набережной, вихри жёлтых листьев. Морозный, прозрачный воздух, осыпается иней с веток, и, кажется, город цепенеет, медленно погружаясь в зимнюю спячку. Я останавливаюсь посреди проспекта или набережной, пытаясь расслышать слова колыбельной. Но улавливаю только мелодию, она похожа на тихий перезвон маленьких колокольчиков.
В этом году снега не ждали. Деревья не успели облететь, ветрогона не было. Ветки гнутся к земле под тяжестью снежных шапок на листьях. Сыро, промозгло. Снег идёт и идёт, вторые сутки подряд. Говорят, многие деревья сломаются, погибнут. Ощущение полной беспомощности: жалеть – жалеешь, а спасти не можешь, нечем помочь, не будешь же соскабливать лёд с листвы каждого дерева.
Еду на троллейбусе до Зареки – бесцельно бродить по размытым, чавкающим грязью дорожкам меж деревянных домов, словно бегу из скандинавского чистенького и уютного городка на окраину Руси, в есенинское прошлое. Перешагиваю через трухлявые поваленные стволы берёз, заплетаю в косы ветки плакучих ив над рекой, которая давно никуда не течёт и напоминает болото.
– Это не наша, это зарецкая грязь! Что ты забыла в этом убогом районе? —поморщилась мама, разглядывая мои ботинки. Не успела их вымыть перед её возвращением с работы.
– Там опасно, самый криминальный район города! – поддержал её папа.
– Не опаснее нашего.
Чуть не крикнула снова: «Забыли Хирурга?».
Но они и так всё поняли, замолчали и прекратили расспросы и убеждения.
Зарека – корни нашего города. Старые дома, сохранившиеся или перестроенные со времён петровской слободы вокруг пушечно-литейного завода. Наш город вырос из этого неказистого посёлка, и теперь мы все живём в новых многоквартирных домах, а зарецкие – в историческом прошлом. У нас одинаковые окна: не отличить ни днём, ни в сумерках, когда светятся, а у них – на каждом окне резные наличники и ставни с поэтичными узорами разного цвета и формы. Там часто отключают свет, и в окнах зажигаются свечи.
Я езжу на Зареку тайком, с тех пор как увидела его в июне. Тополиный пух кружился в солнечных лучах, как снег. Он танцевал у калитки, изображая лунную походку. Загорелый, в обтягивающих джинсах, голый по пояс. Гибкий, как канатоходец. Почувствовал мой взгляд, поднял голову и улыбнулся. Чёрные глаза – ожог!
Таким я представляла себе цыгана Лойко Максима Горького.
Учительница по литературе призывала меня любить Гоголя. Но я его ненавижу! «Шинель» – бесконечная цепь постыдных унижений. Половая тряпка, а не шинель. Персонажи «Мёртвых душ» вообще паноптикум какой-то – один другого уродливее. Русью-Тройкой правит нерусский, потому что русский человек – созерцатель, он на печи лежит, думает, а не суетится, скупая чужие мёртвые души. А вот Горьким я зачитывалась, его герои стали пределом всех моих мечтаний. Кто-то скажет: романтические персонажи нежизненны и банальны, но зато как они красивы! Они – герои, а не маленькие жалкие людишки!
