- Соболезную, - вздохнул я. Вот она, обратная сторона этих воскрешений. Я вдруг с ужасом понял, что о такой вероятности даже не думал. Они поднимаются из земли на радость близким, безутешным в своей утрате, - и они, как выяснилось, могут умереть второй раз. В душе моей вдруг стало невыносимо пусто. Я не успел ближе познакомиться с отцом Алексием, но и одной встречи мне было достаточно. Этот человек настолько отрешился от мира в стремлении укрепить свою веру, что это казалось невозможным. Он был святым и мог вести за собой.

- Второй раз, - едва слышно повторил отец Кондрат. – Я ведь исповедовал его перед смертью. Осьмнадцать годов назад то было. И сегодня. Сегодня он тоже меня позвал.

- Расскажите, как это случилось, - попросил я. – Не как участковый прошу – как друг.

Отец Кондрат помолчал, размышляя, и перекрестился. Взгляд его был направлен куда-то сквозь меня.

- Он ведь встал когда, Никита Иваныч, я ж и обомлел. Сам я грехи ему отпускал тогда, давно то было. Никто уж и не помнит почти, четверо нас при храме, кто преподобного застал. Он отцом мне был в вере моей, сам меня за руку по этой дороге повёл. Я ж и не думал тогда, что всё так обернётся. А он однажды призвал меня – мне годов двадцать было – и молвит: молитвы твои силу имеют великую, слушает тебя Господь. Тогда ужо, стало быть, думал барьеры внешние мне передать. Сам меня учил их ставить, дабы не топтались вороги по земле православной. Всё перенимал я, что он мне сказывал, днями и ночами молился о защите над Лукошкиным. Почти тринадцать лет это заняло, прежде чем преподобный к государю нашему тогдашнему пошёл. Слаб я, говорит, всю жизнь был, город оборонить не в моей власти. Но преемник мой подымет над столицею щиты огненные. Не верил я тогда, что преподобного не станет. Вся жизнь храмовая на нём держалась. Ни единым лихим помыслом душа его не запятнана, никогда он в Спасителе нашем не сомневался. Не то что мы, грешные. А токмо в одну ноченьку призвал меня преподобный, исповедаться дабы. Чую, говорит, заберёт меня Господь скоро. Так и сталось, на шестой день. Хотел я во храмовом дворе его положить, ибо всю жизнь преподобный нашей обители отдал, токмо о нас заботился. Место любимое у него тут было, я тебе потом покажу. А токмо епископ Никон воспротивился, до последнего на том стоял. Так и не позволил отца Алексия здесь у нас положить, увезли на старое кладбище. Я ж тогда епископу едва в рыло не дал, да вспомнил, что отец Алексий всегда меня смирению учил. Так ведь до сих пор и не оттаскал я старого осла за бороду.

- Это правонарушение. И грех, - добавил я, сообразив, что второе для отца Кондрата является более существенным.

- Дык вот потому и, - вздохнул настоятель. – Я ж первый год без него слепым котёнком себя чувствовал, куда тыкаться – не знал. Барьеры поднял с Божьей помощью, ибо нельзя Лукошкину без защиты, один Кощей чего стоит. Потом уж, опосля, как-то легче пошло, а токмо иначе ужо.

- Понимаю. А почему епископ был так против, чтобы отца Алексия при храме похоронить?

- Да пёс его знает… - развёл руками отец Кондрат. – Он ведь от веры православной далёк уже давно, люди к нам больше идут. У него один бог – золото, о душе бессмертной позабыл и сам он, и половина подчинённых его. Боялся он, думаю.

- Чего?

- Что люди к могиле преподобного ходить станут, кланяться – святой праведник ведь он, Никита Иваныч. И всё влияние постепенно к нам перейдёт. Старый-то государь к епископу за отпущением грехов ходил, а Горох ужо, храни его Господь, - ко мне. Ты ж пойми, Никита Иваныч, то, чего он боится… оно мне не надо, я за золотом не гонюсь. Приходят к нам люди, если и пожертвование несут – то от сердца, потому что сами этого хотят, а не потому, что на входе прейскурант висит.

- А там что, висит? – опешил я.

- Вот те крест! С прошлого Рождества повесили. Венчание – столько, отпевание – столько, за здравие помолиться – поимённо считают… вот как погнал в своё время Господь торгующих из храма – так особо активные назад возвернулися.

Всё как в моём мире. Я понимающе кивнул.

- Так вот, Никита Иваныч, преподобный как встал – меня вроде и страх взял, а ну как бесы надо мной власть свою проверяют, а вроде и… радостно, знаешь. Как раньше, ещё когда он с нами был. Я бы даже грешным делом поверил, что не умирал он, что ушёл странствовать по святым местам, как он сам и описывал. Да токмо отец Феофан над ним заупокойную читал, да я потом полночи у гроба молился. И вот сегодня по обеде – опять.

«Что опять?» - хотел было спросить я, но не успел – отец Кондрат продолжил сам.

- Призвал меня преподобный, пошёл я в келью его. А он на коленях в углу стоит, лбом в стену уткнувшися. Чую, говорит, Кондрат, зовёт меня Господь обратно, слаб я стал.

Нам он говорил то же самое. И по времени совпадало. Где-то максимум через час бабка примется ворожить. Мне стало жутко от одной мысли о том, что мы к этому причастны.

- Хочу, говорит, исповедаться. Ну какие грехи у святого человека за два неполных дня? А вот. Слушаю вас, говорю, отче. А молвит он уж совсем тихо, видать, силы покидают. Я ж его в постелю уложил, молитву над ним прочитал, прислушиваюсь – спит. А токмо часа через два прибегает отец Онуфрий: не проснулся преподобный. И пёс этот рядом сидит и скулит, у меня ажно сердце захолонуло.

Честно говоря, у меня тоже. Кажется, именно мы были тому причиной. Уж на что был слаб отец Алексий, а бабкино колдовство его доконало. Теперь моя задача – постараться сделать так, чтобы Яга об этом не узнала, потому что она себе не простит.

- Ну, видно, так Господу нашему угодно было. Дал мне возможность ещё раз с преподобным повидаться. Рассказал я ему, что у нас тут происходит, о проделанной работе, стало быть, отчитался. Благословил он меня, дабы тем же путём я двигался, город от лихих сил обороняючи да люд православный в вере укрепляя.

- Вы же сами говорили, что, если городская защита повинуется вашему слову, значит, вы всё делаете правильно.

- На то и уповаю. Великое дело доверил мне отец Алексий, всеми силами стараюсь заветы его исполнять.

- Что вы намерены делать дальше?

- Здесь его положу. В углу двора берёза у нас есть, ты ж видел её. Вот к ней, там отец Алексий много времени проводил. А ежели из Никольского собора кто хоть слово вякнет – всю бороду выдеру.

Я даже не стал напоминать, что это правонарушение, - просто кивнул.

Мы ещё немного посидели. Пить я больше не стал – в конце концов, мне к Бодровым ехать, не буду же я вести допрос заплетающимся языком. Примерно в половину восьмого я попрощался с отцом Кондратом и вышел во двор. У меня сердце рвалось от осознания того, что именно мы с бабкой приложили руку к тому, что отец Алексий во второй раз покинул этот мир.

Мне беседа с ним ещё через чугунок не понравилась. И я был прав: он действительно прощался с нами. Он понимал, что этот разговор не переживёт. Мне было горько и обидно. Ведь именно я предложил отца Алексия на роль подопытного, но я не мог знать, чем закончится сеанс бабкиной ворожбы. И она не могла знать, просто совпало. Тогда почему я сейчас чувствовал себя так, будто лично пробрался в келью и задушил старика? Он видел своё будущее, но согласился нам помогать. Он знал, мы – нет, у нас не было дурных намерений. Легче мне от этого не становилось.

Я выехал за ворота храма. В душе моей сгущались чёрные, гнетущие тучи. Это дело – странное, дурацкое, самое, наверно, непонятное из всех – уже давно перестало казаться смешным. Иллюзия простоты, мелкого хулиганства исподволь затягивала всё отделение в ту самую черноту непроглядную. Ведь никто пока не умер, все на своих местах. Отец Алексий вернулся к исходному состоянию. Но чёрт возьми, как же мне было горько.

***

Мне повезло – на улице никто не цеплялся. Я ехал, опустив голову, погружённый в тяжкие думы. Словно вторя моему настроению, начал накрапывать дождь. К воротам бодровского поместья я подъехал уже в сумерках. Соберитесь, лейтенант Ивашов. Сначала работа, к скорбным мыслям вернёмся вечером.