Когда дьяк наконец выкатился за дверь, мы трое уселись за столом и тупо уставились друг на друга. Бабка первой подала голос.

- Ох и давние это дела, ребятушки… ты, Фома, лет пять в городе, да? А ты, участковый, - и двух годков не будет. А он вона какую минувщину пересказывает… я и то не всё вспомнить могу. Хотя история эта мне знакома.

- Кто такой отец Алексий? – я заглянул в блокнот.

- То настоятель храма Ивана Воина, что до отца Кондрата был. Редкой праведности человек, святой почти. Примером своим люд простой до церкви заохочивал, заповеди выполнял строго, все посты соблюдал… ни разу мы не слышали, чтобы он на кого голос повысил. Окромя вот, собственно, субъекта этого бесстыжего. Давно то было, я тока в город переехала. Митрофан служил при храме дворником, но уж как его вообще в Божью обитель допустили – про то не ведаю, ведь гнать его надо было оттуда метлой поганой, как токмо хотя бы в воротах покажется. Но отец Алексий, видно, шанс ему дал, дабы протоптал он себе тропу в Царство Божие. Работал, стало быть, при храме. А токмо совсем стыда не имел паршивец, двор метёт да такую пошлятину горланит – хоть уши затыкай! Ну святой отец и не вытерпел, ибо ну как можно при храме-то?! Выхватил у него метлу – да и отходил Груздева поперёк хребта, так он батюшку допёк! А ведь тишайший был человек, ко всем с пониманием да прощением…

Мне вновь стало смешно. Не следствие, а цирк какой-то! Я без труда представил Груздева-старшего – такого же тощего и плешивого, да с манерой речи, которую полностью повторял его сын. Выходит, этот тип и был автором частушек, которые появлялись на заборах наших потерпевших?

- Слушайте, так это что ж получается… что Митрофан Груздев воскрес? – наконец озвучил я мысль, витавшую в воздухе с самого ухода дьяка. Яга растерянно развела руками:

- Выходит, так. Сначала пёс, потом он. Не смотри на меня так, Никитушка, колдовство моё верное: не врал Филька. Частушки эти срамные действительно его отец выдумал, во всяком случае, дьяк в том уверен и легко их узнал. И портрет маменьки евонной без одёжи Митрофан рисовал, тут всё укладывается в версию нашу следственную.

- Бабуля, Никита Иваныч… - Еремеев подёргал себя за бороду. – Вы что-то спокойные такие, мне аж завидно. У нас же покойник воскрес, прости Господи! – и сотник горячо перекрестился.

- Всё так. А чего нам, милок, в обморок падать? У нас вона сначала пёс воскрес, а теперь к нему Филькин родич добавился. Оно, может, и легче пойдёт – хоть какая-то помощь следствию. А то тычемся, как слепые котята, ищем не пойми чего.

- Груздев, кстати, понял, чем дело пахнет, потому и сбежать пытался, думаю, - я снова заглянул в блокнот. – Он справедливо рассудил, что его заподозрят в любом случае, а в историю о воскресшем отце никто не поверит, вот и намылился прочь из города. И я бы, кстати, не поверил, если бы не пёс.

- И что нам делать теперь с этим? - Фома с надеждой взглянул на меня, как будто уж я-то точно знал, что делать. – Нам же самим никто не поверит!

- Ну, во-первых, мы никому не расскажем. А то будет как с царским кубком: всё в строжайшей тайне – а весь город в курсе. А во-вторых…

- А во-вторых, давайте-ка я чай поставлю, - поднялась со своего места бабка. – Вы как хотите, а я себе ещё и валерьяночки туда накапаю. Мало нам Фильки было, в каждом деле он у нас как заноза в заднице, так не было печали – второй такой же воскрес! От таких новостей не грех и принять для успокоения. Фома Силыч, ты что покрепче будешь? Участковый-то на службе не пьёт, ему не предлагаю.

- И мне не надо. Мне трезвая голова нужна. Спасибо, бабушка.

Первую чашку чая мы выпили молча, каждый пытался привести в порядок мысли. Сначала пёс, потом – Митрофан Груздев. Эпидемия какая-то! Чего они все воскресать удумали? И главный вопрос – а с чьей, собственно, помощью?

К началу следующей чашки мы трое уже были гораздо спокойнее.

- Так, товарищи, - я, как начальник, взял слово. – Насчёт воскресшего Груздева никого в известность не ставим. Фома, тебя это особенно касается – я не хочу, чтобы благодаря твоим ребятам народ узнал, что по городу бегают ожившие покойники.

- Обижаешь, Никита Иваныч!

- Не обижаю, а предупреждаю, ибо проходили уже. Бабуль, у вас по-прежнему нет версий, кто это может делать?

- Ни единой, Никитушка. Я ить даже не уверена, что Кощей такое может. Он всё со смертью больше дело имеет, ему жизнь у человека отнять – как чихнуть. А тут, вишь, обратное, да так справно сделанное… Пёс этот горемычный, вспомни. Вот ты, Фома, не видел его, а мы видели – он ровно живой, по нему ни в жисть не поймёшь, что отравили его да в землице закопали. Ох не знаю, ребятушки… показали мне карты черноту непроглядную, чую, так оно и будет.

- Бабуль, давайте не паниковать раньше времени.

- И то верно, Никитушка. А токмо мысль одну имею, не съездил бы ты завтра поутру на речку Смородину к Ванюше Полевику?

- А почему именно к нему? – несколько удивился я. Нет, я-то съезжу, конечно, просто хотелось бы знать.

- Помнишь, ты туда за живой водой ездил?

- Ещё бы, - фыркнул я. Наш взбесившийся младший сотрудник, на четвереньках скачущий по двору, был в тот день ну очень колоритен. – А вы думаете, это живой водой делается?

- Нет, Никитушка, не ею… живая вода – она ведь исцелить может, от ран любых да хворей избавить, но токмо ежели человек жив ещё. Самой малой искры жизни достаточно, чтобы разгорелась она. Но ежели мёртв уже – тут и живая вода бессильна. Особливо как с Груздевым, прав Филька, лет пятнадцать назад он отца похоронил, никак не меньше. Там в землице косточки одни осталися – да и те сгнили. Однако ж Ванюша Полевичок – он ведь старше меня, Никитушка, он многое знает. Авось и присоветует чего.

- Задачу понял, завтра с утра и поеду. Бабуль, а если ещё с отцом Кондратом посоветоваться? Он у нас тоже знаток нечистой силы, Вельзевула вон по описанию сразу опознал.

- Вишь, в чём сложность, Никитушка… отец Кондрат Божьим словом владеет, барьеры защитные вокруг города ему подвластны. Молитвы его силу особую имеют. Но тут не нечистая сила – вспомни, он пса этого святой водой кропил да слова особые над ним читал, а всё без толку. Поговори и с ним, коли есть желание, обскажи дела наши следственные, а токмо тут, боюсь, батюшка нам не помощник.

- Всё-таки попробую, - я сделал пометку на развороте, отведённом под завтрашний день. – Ладно, это всё здорово, конечно, но только я ещё собирался зайти к Шмулинсону. Может, выясню, наконец, чего ему от меня надо.

- Иди-иди, Никитушка, как раз к ужину обернёшься. Государь нас вроде не вызывал сегодня?

- Вроде нет. Фома, пойдёшь со мной?

- Не, Никита Иваныч, у меня смотр сотни сегодня. Соберу ребят своих, а ну как кто чем недоволен – я ж в курсе должен быть. Форму новую, опять же, заказывать…

- Тогда я Митьку с собой возьму, - решил я. – Одному скучно.

- И правильно, - поддержала бабка. – Пущай мальчонка при деле будет.

***

Мы с Еремеевым вышли во двор. Солнце стояло ещё высоко и припекало совсем по-летнему. Мимо медленно пролетел майский жук.

- Митька!

- Слушаю, воевода-батюшка! – с заднего двора показался наш младший сотрудник. – Готов к исполнению службы на благо родного отделения и святого отечества!

- Молодец. Шагом марш за мной к Абраму Моисеевичу. Ну что, Фома, до завтра, - я пожал сотнику руку и вышел за ворота. Наш младший сотрудник поспешил следом.

- Никита Иваныч, а что, в отношении Абрама Моисеича подозрения имеете? А ну как это он по ночам по городу шастает и заборы разрисовывает?

- С чего ты взял?! – изумился я.

- Ну дык а чего не? Ему скучно небось, вот и…

- Да ну тебя, Митька, - отмахнулся я. – Нет, мы идём по другому делу. Точнее, я иду по делу, а ты – просто за компанию.

Идти к Шмулинсону было недалеко, всего около получаса. Самый короткий путь вёл через площадь, а дальше – вдоль забора, окружавшего бодровское подворье. Отлично, заодно посмотрю, что там у них происходит.