Ах вот оно что. Крынкин сделал те же выводы, что и я сам, но, будучи куда менее сдержанным, немедленно попёрся учинять расправу над дьяком.

- И что? – я попытался изобразить непонимание. Боярин ткнул Груздева носком сапога в бок, и дьяк в отместку плюнул ему на полу кафтана.

- А то, что вот этот хрен собачий как раз тому описанию зело подходит! Пока ты балду пинаешь, я сам следствие вершить буду!

- Это самосуд. Карается арестом на пятнадцать суток, - напомнил я. – Вы не имели права. Немедленно принесите гражданину Груздеву извинения.

- А дулю с маслом не хочешь? – Крынкин впечатал посох в ковёр с такой силой, что, казалось, пробьёт паркет. – Мы, бояре, здесь закон – не ты, участковый.

Я не сразу заметил, что кольцо окруживших нас думцев расступилось. Со стороны лестницы к нам приближался Бодров с двумя боярами помоложе.

- Что здесь происходит? А, Никита Иваныч, и ты здесь… ты всегда кстати, как чирей на пояснице.

Бодров сообразил, в чём дело, и недовольно поморщился.

- Евстафий, ты другого места не нашёл, чтобы этому вот голову свернуть? Чтобы он потом из ковра государева зубы свои гнилые выковыривал? И за что ты его, кстати?

- Это он на моих воротах художества разводил!

- Не я! – визгливо воспротивился Филимон Митрофанович и тоже встал. – Не причастен к сему и муки адовы принимаю безвинно!

Я с удовольствием вызвал бы обоих в отделение, взял показания, а потом оформил Крынкина как минимум под домашний арест. Я всё ещё надеялся однажды донести до здешнего общества, что закон един для всех. Но сейчас у нас хватало своих проблем, чтобы разбираться ещё и с боярами.

Дальнейшее развитие событий было прервано – нас пригласили в зал заседаний. Пока думцы рассаживались, я успел перекинуться парой фраз с Горохом. Яга всё это время молча стояла в сторонке. В плане наблюдательности нашей бабке равных нет. Когда весь этот цирк закончится, она непременно расскажет мне что-нибудь интересное.

- Ты, Никита Иваныч, не серчай, они ща как обычно балаган устроят да грозить тебе станут. Вишь дело какое, на боярское имущество злодей покусился.

- Знаю, Ваше Величество. Я не в обиде.

- Ну вот и отлично. Зайдёте ко мне потом оба? Успокоения нервов ради и принять не грех.

- Я на службе. Но зайдём с радостью.

В боярской думе было человек пятьдесят. Исключительно мужчины, кстати. Большинство – толстопузые, степенные, все в парадном облачении, высоких шапках и с резными посохами. Кстати, в ближнем бою крайне неприятное оружие – во время битвы с шамаханами за государев трон мне пару раз прилетело, не пушинка, я вам скажу. Некоторые, особо умные, с одного конца их ещё и затачивают, получается вообще чёрт знает что. Но Горох говорит, это традиция, боярин без посоха – как самурай без меча.

Усаживались думцы по фракциям, если можно так выразиться. Бодров и его свита занимали всю правую сторону. Я нашёл взглядом седобородого боярина Кашкина, он сочувственно мне улыбнулся. Я был один против этой толпы. Нет, со мной, конечно, бабка и царь, но в основном боярский гнев будет направлен на меня. Государю так вообще не позавидуешь, он между двух огней.

- Знать желаю, для чего бояре мои верные срочное заседание собрать затребовали, - громогласно объявил Горох. Позади трона стояли два писца и фиксировали на бумагу государевы речи. На правой стороне пошептались, Бодров кому-то покивал, и со скамьи поднялся седой боярин с бородой по пояс. Я его не знал.

- Государь, мы, как ты сам сказал, слуги твои верные. Мы служили тебе, а до этого – батюшке твоему, живота своего не жалеючи. В лихую годину дума боярская завсегда тебя поддержит ради спокойствия во владениях твоих. Через нас ты управляешь своими землями.

- Так какого ж, скажи, рожна, - это Бодров. Началось, - имущество слуг твоих верных порче подвергают бесстыдно, а их самих – оскорблениям и клевете? Ты создал милицию – мы молчали. Ты дал приходню без рода и звания следствия в городе вершить, на честь нашу посягать и свои порядки устанавливать!

Я видел, как уши Гороха медленно багровеют. Но царь пока молчал. Я тоже – пусть выскажется.

- Но когда на слуг твоих обвинения позорные возводят и заборы им размалёвывают, ровно порченой невесте, - он будто не видит! Так кого ж должна защищать твоя милиция? Крестьян, рабочий люд да девок падших? А о нас кто подумает? Так вот не выйдет, государь, потому как мы сами о себе подумаем! Слово боярское нерушимо, и стоять ему, аки стене каменной.

- Ты, Павел Игнатьич, всё сказал? – обманчиво ласково уточнил Горох. – Тогда слушай. Все слушайте. О деле боярина Крынкина мне доложить успели, в курсе я. Ворота покрась, охрану выстави и боле время моё не отнимай. А токмо не сметь мне тут возводить поклёп на милицию! В управлении страной я совета вашего всегда спрошу, ибо такова традиция. Но следствие вести я повелел Никите Иванычу, потому как перед участковым все равны – что плотник, что боярин, ибо справедливо сие. Тех же, кто противиться моему слову будет, сей же час велю на кол посадить! Ишь чего мне удумали, революцию вершить! Я вам дам революцию! По моему слову здесь дела творятся, ибо я над вами всеми Господом Богом поставлен. А лично ты, Павел Игнатьич, опосля ко мне зайдёшь да доложишь, как так получилось, что ты за моей спиной с католиками польскими дружбу завёл.

- Я благословения для дочери у тебя спросил.

- Ты позволения моего не спросил, а за то кара суровая полагается, коли пыл не убавишь да продолжишь на милицию голос повышать. Подумай над этим на досуге, коли хочешь на Ларискиной свадьбе за молодых выпить.

Толпа загудела.

- Государь, твоя милиция дело ведёт недбайно да косно, а меж тем на боярина покусились! Понимаешь ты, ирод участковый?! – это уже мне. – Имущество боярское свято охраняемо повинно быть! А не то мы сами себя обороним, но тогда и ты городу без надобности!

- Перед следствием все потерпевшие равны, - я тоже был вынужден повысить голос, чтобы они меня хотя бы услышали. – Случай боярина Крынкина ничуть не важнее двух других.

- Да ты что несёшь, участковый?! – чуть ли не хором взвыли они. – Ты ж думай, с кем бояр равняешь! Мы веками при царе стояли!

- При казне вы веками стояли, - огрызнулся я. – И тянули оттуда кто мешками, кто сундуками. Сказано вам, следствие ведётся.

Господи, как с ними было тяжело. Я жалобно взглянул на государя: может, пора заканчивать? Горох молчал, бояре обсуждали мою персону друг с другом, и до нас им пока дела не было. И кстати…

- Довожу до вашего сведения, что любые попытки физического воздействия на предполагаемых участников дела будут караться арестом.

- Ты, Никита Иваныч, хоть раз за всё время пользу принеси, а то пока от тебя честному боярству вред один. Коли за три дня не сыщешь преступника, мы сами следствие да суд вершить пойдём, - это дед, который толкал вступление. Почему, кстати, через три дня, а не сейчас или завтра, к примеру? Потом я вспомнил: на четвёртый день в Лукошкино приезжают поляки. Дума готовится к Ларискиному венчанию, сейчас им не до поисков заборного вредителя. А вот уж после свадьбы… То есть по-хорошему к сроку можно накинуть ещё столько же, но это уже будет нечестно. Я и сам понимал, что вредителя искать надо.

- Быть посему, - решил Горох. – Даю тебе, участковый, три дня. Супостата найдёшь да к суду представишь – награжу. А не сумеешь… на каторгу, конечно, не сошлю, но в отставку отправлю, ибо не оправдал доверия царского. Теперь, слуги мои верные, ступайте с Богом. А ты, Павел Игнатьич, помни: густую кашу ты заварил – не подавись токмо, как расхлёбывать будешь.

Бодров что-то буркнул в ответ, но мы не расслышали, а громче он повторять не стал. Да мы и не настаивали. Горох вышел через боковые двери, мы выдвинулись следом. Бояре тоже начали расходиться. Сейчас они от души поужинают за государственный счёт, а потом с чувством выполненного долга разъедутся по домам.

Царь привёл нас в свой кабинет, повелел подать туда ужин и жестом пригласил нас садиться.