Видишь ли, здесь, в Эв, совет министров обладает определенной властью. Во всяком случае, на моей памяти им еще никогда настолько явно не навязывали чужое мнение. Я вижу, ты улыбаешься. Молодость, мой друг, - интересное явление, зачастую она мешает составить истинную картину мира. Ты напрасно недооцениваешь совет эвийских министров лишь потому, что все они – седобородые старцы. Это вершина здешней аристократии, главы родов, десятки поколений которых уже лежат в засыпанных песком гробницах в Эвейяте. Тебе, я знаю, трудно представить, но многие из них отсчитывают свои родословные еще с тех далеких времен, когда на месте Мертвой пустыни шумели леса, а такого понятия, как королевство Эв, не существовало вовсе. Правящая династия куда моложе (забудем на время про предков Ее величества – иногда мне кажется, что гномий народец существует от сотворения мира).

На этих людей, путник, не так легко повлиять, как ты думаешь. Во всяком случае, молодому королю это не удавалось еще ни разу. Что? Нет, я не оговорился, я был знаком еще с его покойным батюшкой. Для меня Эволдо так и останется молодым королем, несмотря на то, что ему самому уже пятый десяток. Он не сможет на них повлиять – и он, поверь мне, это знает. Люди, на плечах которых честь государства, никогда не согласятся допустить появления в священной книге королевского рода имени женщины, не связанной узами крови не то что с самой династией – вообще с эвийцами! Здесь это недопустимо, люди прибрежного королевства берегут свою кровь от примесей других народов. К сожалению, Эволдо это знает…

… а Эвьен, полагаю, не появится. Она не желает иметь ничего общего с привезенной с островов пленницей и упорно называет ее рабыней, но это, мой друг, одна из главных ошибок королевы, не побоюсь преувеличить, за всю ее жизнь. Эвьен недооценивает опасность нового увлечения короля. Ее присутствие сейчас могло бы оказаться решающим. Король хочет вписать имя чужеземки кровью. Стой, не вмешивайся! Это не наша игра и не наша история, мы в ней – всего лишь наблюдатели.

Если хочешь, подойди ближе – вглядись в их лица, впитай кожей аромат цветов. Но, умоляю, не выдавай себя! Ты молод, ты еще очень нескоро поймешь, насколько тонка ткань реальности – ее можно разорвать одним неловким движением. Я бы не хотел, чтобы именно эта история оказалась прервана на полпути. Страшно подумать, ведь когда-то и я настолько близко воспринимал преграды чужих судеб… Что? Нет-нет, мой друг, иди… это истинное удовольствие – старой развалине вроде меня видеть рядом настолько кипучую энергию молодости.

***

Дни в прибрежном городе тянулись медленно и неторопливо. Тяжелый запах бесчисленных магнолий накрывал его по ночам: казалось, белые цветы незримо присутствуют даже там, где самих деревьев не было и в помине. Деревья склоняли свои усыпанные цветами ветви в открытые окна тронного зала, когда настороженные присутствием вооруженной стражи министры, недоуменно покачивая бородами и бряцая перстнями на пальцах, пускали по кругу указ о том, что женщина по имени Лангвидэр, вызволенная из заточения в неведомых далях храбрым адмиралом Меремахом, в действительности является внучкой покойного короля и, как следствие, племянницей нынешнего, о чем надлежит сделать запись в родословной правящего дома. Отныне к госпоже Лангвидэр следовало обращаться как к принцессе крови.

В то, что женщина с островов может состоять в родстве с королевской династией, не верил никто. Бравый адмирал Меремах, которого угораздило оказать родине столь двусмысленную услугу, был осыпан почестями и отправлен на покой героем – королю Эволдо подарок пришелся по вкусу. Меремах был первым, кто привез чужеземку, однако и до него преданные вельможи с поклонами представляли Его величеству красивейших женщин королевства – это был верный способ продвинуться по службе. Но это вовсе не значило, что бесчисленных фавориток следовало вписывать в родословную правящего дома, ибо тогда стройной системе престолонаследия пришел бы конец уже через несколько лет. Почему исключение, поразительное исключение нужно делать для самой, несомненно, неподходящей кандидатки, - этот вопрос никак не желал укладываться в головах эвийских министров.

Чувствуя молчаливое сопротивление собственных вельмож, король медленно сжал пальцы на подлокотниках трона. Острые, инкрустированные гномьими драгоценностями края вонзились в ладони. Эта женщина должна принадлежать ему, должна быть привязана к нему – пусть для этого придется идти вразрез с волей этих стариков, которые уже давно – всего лишь пыль на длинных свитках имен эвейятских родов. Бумага с указом неумолимо продвигалась по кругу – они подносили ее к глазам, близоруко щурясь, разбирали короткий текст, передавали дальше. Тихо постукивали, соприкасаясь, перстни на их высохших руках. Еще никогда необходимость согласовывать с кем-то решения не была для эвийского правителя настолько тягостной.

Бумага с указом завершила свой путь и остановилась. В пылу своего негодования сидевшие за столом люди не сразу заметили, что тишину тронного зала, нарушаемую лишь шелестом ветвей в открытых окнах, заполнил лязг оружия королевской стражи. Зная упрямство своих министров, Эволдо не собирался допускать и тени сопротивления с их стороны: почувствовав возможность выбора, они головы сложат, но не согласятся, и женщина с островов так и останется незаконным, порочным увлечением, страсть к которому нужно скрывать. Документально подтвержденное родство сняло бы многие вопросы, не давая распространиться народной молве, - так, во всяком случае, казалось королю, который видел лишь тёмные, полные скрытого презрения глаза на восковом неподвижном лице, горел этими глазами и дышал ради них.

- Мы не можем это принять, мой король.

Ферсах Або’Кенейя. Король стиснул зубы так, что на скулах заходили желваки. Кенейя были джинксландцами, по неизвестным причинам оставившими родину несколько столетий назад. Род джинксландских феодалов приносил присягу верности далеким предкам нынешнего короля, но никогда, даже в периоды мирного расцвета прибрежного государства, эвийские правители не складывали оружия в холодной дипломатической войне с людьми, пришедшими из Оз. Слишком удачливыми, непокорными и властными были Кенейя. Предки Ферсаха удостоились погребальной церемонии Эвейяте, они считались эвийцами, но исходившая от них опасность чувствовалась всегда.

Министры согласно склонили головы. Эволдо не сомневался, что любой из них с легкостью встал бы сейчас на место Ферсаха, и за столом воцарилось молчаливое согласие. Однако первым оказался именно джинксландец – и на его примере теперь следовало показать, насколько неразумным шагом является противостояние королевской воле.

- Фальсификация записей в родословной является необдуманным и рискованным шагом, - монотонно продолжил Ферсах, словно объясняя ребенку некую непреложную истину. – Ваше величество должны это понимать. Женщина с островов, да будет благословлен на долгие годы доблестный Меремах, не может быть признана принцессой королевства Эв. Таково наше окончательное слово.

Эволдо встал с трона, медленно, чеканя шаг, двинулся вдоль стола.

- Знаешь ли ты, Кенейя, насколько тяжким грехом считается обвинение короля в фальсификации чего бы то ни было? Как ты, беглец, изгнанник, потомок изгнанников, смеешь рассуждать перед лицом своего повелителя о том, как надлежит поступать с записями в книге династии? Твои предки, чьи кости заслуживают лишь того, чтобы быть развеянными над Мертвой пустыней, лежат на здешней земле. А ты – смеешь перечить мне?

Именно джинксландец был первым. Его надлежало наказать.

Старик молча выдержал пылающий яростью взгляд. Затем поднял руку, пальцами разорвал узелок тонкой золотой цепочки, вплетенной в бороду.

- Род Кенейя не потерпит надругательства над честью его предков. Никто из рода Кенейя испокон веков не запятнал свое имя необоснованной клеветой. Мы джинксландцы, мой король, но мы чтим закон.

Цепочка тонкой змейкой скользнула на стол – фамильный амулет джинксландских феодалов на службе королевства Эв. Ферсах Або’Кенейя отрекался от подданства новой родины его предков. Эволдо задрожал в бессильном гневе.