Женщина нерешительно приоткрыла один глаз и тут же вновь зажмурилась. Шум океанских волн обернулся шелестом листвы в саду, вместо каменистого побережья в небольшое окно была видна кирпичная кладка забора. Сердце кольнула тревога.

Последним, что Лангвидэр помнила, были грубые доски помоста перед ее лицом. Они находились настолько близко, что женщина видела каждую их неровность. В ближайшие минуты – она не желала терять в этом уверенность – ей должны были отрубить голову, разом освободив из той клетки, которой стал для нее континент. Лангвидэр хотела умереть. То, что происходило сейчас, не укладывалось в ее понимании. Она осталась жива. Это разрушало все ее надежды на перерождение вдали отсюда, вновь обрекая на бесконечное заключение на материке. Лангвидэр уронила голову на руки и тихо, беспомощно заскулила.

Она не знала, чем прогневала океан, божества которого обрекают ее на бесконечное искупление грехов вдали от родины. Однако сейчас желание разом покончить со своим безнадежным существованием вспыхнуло в ней как никогда сильно. Женщина окинула комнату быстрым взглядом: ей нужен всего лишь небольшой кинжал – и у нее хватит решимости вонзить его себе в сердце. Остатки здравого смысла, еще не вытесненные бесконечной опустошенностью, не давали смириться с тем, что пытка продолжается.

Лангвидэр попыталась встать, с некоторым удивлением поняла, что тело не слушается. Дальнейшие ее стремления разобраться в происходящем были прерваны появлением Нанды: девушка вбежала в комнату из-за тканевой перегородки, заменявшей дверь, и молча упала перед Лангвидэр на колени.

- Моя госпожа!.. – ее голос сорвался на всхлип, и служанка, не удержавшись, вновь заплакала. Последние дни Лангвидэр слишком часто видела ее в слезах. Девушка шептала что-то неразборчивое, и всякий раз, когда взгляд ее падал на лицо Лангвидэр, сопровождался новым приступом рыданий. Из попытки протянуть руку и привычно погладить девчонку по кудрявым волосам ничего не вышло – Лангвидэр смогла лишь едва пошевелить пальцами. Требовать каких-то объяснений от служанки было сейчас, по всей видимости, бесполезно – та, сидя у ног женщины, продолжала заливаться слезами.

Лангвидэр терпеливо ждала. Теперь ее интересовал не столько вопрос, почему она жива (как раз с этим-то можно было покончить одним ударом в сердце), сколько то, почему она фактически не может двигаться. Потому что такой поворот событий делал невыполнимыми даже самые простые мысли о самоубийстве. Отчаяние стояло за спиной неумолимо-близко.

Еще одним открытием, шокировавшим Лангвидэр примерно в той же степени, что и осознание самой себя всё еще в мире живых, стало для нее понимание здешнего языка. Не просто узнавание определенных звуков – так, к примеру, Нанда обращалась к ней всегда одним и тем же образом. Женщина именно понимала, более того, неожиданно легко с ее губ сорвались чужие слова.

- Нанда, что происходит?

Голос тоже был чужим, ничем не похожим на ее собственный. Лангвидэр вздрогнула, словно обжегшись его звучанием. Тревожное чувство, что после этой странной несостоявшейся смерти она стала словно бы кем-то другим, женщина списала на общий испуг. Родной язык, вытесняемый варварским эвийским наречием, ускользал куда-то в прошлое. По щекам Лангвидэр медленно поползли слезы. Вместо смерти, дающей право на перерождение, с ней сделали что-то, что было для нее ужаснее любого проклятия. Материк не желал ее отпускать. Эвьен придумала для нее куда более страшную казнь – смерть показалась королеве слишком мягким наказанием для пленницы с островов.

Служанка утерла рукавом заплаканное лицо, жалобно шмыгнула носом. Однако, едва подняв голову, она вновь ударилась в слезы, и Лангвидэр непонимающе нахмурилась. Ситуация, похоже, была сложнее, чем казалась на первый взгляд. Вместо ответа Нанда вскочила на ноги и с неожиданной для столь маленького существа легкостью помогла Лангвидэр подняться. Женщина фактически повисла на ней, кусая губы и чувствуя, что по щекам продолжают катиться слезы. Неведомое раньше чувство собственной беспомощности, когда невозможно даже покончить с этим позорным существованием, хищной птицей клевало в виски.

Нанда подвела ее к небольшому зеркалу, и бывшая королевская возлюбленная растерянно уставилась в его мутноватую поверхность. Лицо, смотревшее сейчас на Лангвидэр, не имело ничего общего с ее собственным. Оно принадлежало юной девушке, ровеснице Нанды или чуть старше, обладало очаровательными голубыми глазами, пухлыми губами и трогательно вздернутым носиком, но, как бы то ни было… это было другое лицо. Не ее. Волосы, обрамлявшие эту еще не до конца оформившуюся картинку, растрепались, словно при падении, однако знающий человек вполне смог бы угадать прическу, что носили аристократки из южной эвийской провинции Роше Ри, непосредственно граничащей с королевством Икс.

Лангвидэр медленно перевела взгляд на шею, закрытую несколькими рядами крупного жемчуга. Ощущение нереальности происходящего спасало ее от сумасшествия: женщина убеждала себя, что все это происходит не с ней. Какая-то местная магия, морок, что-то еще… но только не такая реальность, в которой из зеркала смотрит чужое лицо. Нанда, стоя позади, расстегнула жемчужный ошейник, и Лангвидэр невольно вскрикнула: шею рассекала яркая полоса еще не зажившего шрама, в происхождении которого у принцессы не было никаких сомнений. Именно эта багровая, покрытая застывшей кровью полоса была границей ее собственного тела и чужой головы. Лангвидэр с тихим стоном сползла на пол.

Одна дотащить ее до кровати Нанда не смогла, пришлось звать отцовского помощника. В жилище придворного алхимика кроватей было всего две – его самого и его дочери; мужчины, ассистировавшие в экспериментах, на ночь уходили в комнаты дворцовой прислуги. Поэтому с тех пор как Лангвидэр очутилась в пристройке, она занимала кровать своей служанки, а Нанда, свернувшись в клубок на полу, чутко прислушивалась к дыханию госпожи, готовая вскочить по первому ее зову.

Сама Нанда никак не могла смириться с тем, что у госпожи теперь другое лицо, чужая голова какой-то провинциальной наследницы. Однако выбора не было: голова Лангвидэр исчезла практически сразу после казни, когда Нанда лежала в глубоком обмороке. Девушка убеждала себя, что вскоре привыкнет, что чужая голова – это, по сути, такие мелочи в сравнении с тем, что отец сумел спасти госпожу от смерти. Ведь она, Нанда, потеряла смысл жизни в тот момент, когда топор палача коснулся обнаженной шеи женщины.

Наблюдать за действиями отца в ту ночь Нанде позволено не было: алхимик выгнал ее прочь, едва получив голову, и на вопрос, будет ли Лангвидэр жить, философски пожал плечами: «Живая, мертвая… какая разница?». Эта фраза вновь всплыла в памяти, когда Нанда стирала мокрым платком запекшуюся кровь с шеи женщины. А потом, повинуясь внезапному порыву, склонилась ближе и уткнулась ей в ключицу, чувствуя, как влажная полоса, отделявшая тело от головы, отпечатывается у нее на лбу. От кожи Лангвидэр пахло магнолиями – казалось, цветы, изо дня в день вплетаемые в длинную косу, всё еще находились где-то рядом. Чужая голова и кровавый след, охватывающий шею… иногда Нанда думала, что не так уж и важно, с чьим лицом сегодня выходит в люди принцесса Лангвидэр, что госпожа всегда останется собой – даже меняй она головы по несколько раз в день. А иногда… иногда девушка замирала, понимая, что каждая новая голова будет уничтожать что-то неуловимое в их отношениях – до тех пор, пока от первоначального маленького мира, созданного в отдаленном дворцовом крыле красивой чужеземкой и ее служанкой, от ночных прогулок в саду и ритуалов собирания причесок не останется ни единого напоминания. И тогда душу Нанды охватывал липкий страх – страх окончательно потерять свою госпожу.

Нанда не заметила, как вошел отец. Он остановился в нескольких шагах от двери, скрестив руки на груди, и лишь снисходительно хмыкнул. Девушка подняла голову – на коже Лангвидэр остались следы слёз, и Нанда не удержалась, чтобы не смахнуть их, задерживая руку чуть дольше, чем необходимо. Никогда и ни к кому до появления чужеземки она не испытывала этой трогательной нежности.