Имбока сдалась быстро. Большинство её жителей не видели ничего дурного в том, чтобы молиться, называя другое имя. Дагон требовал жертв и давал взамен пищу и золото. Среди немногих, кто пытался сопротивляться новой вере, была и та девица – теперь уже, спустя почти четверть века, замужняя женщина, мать. Её мужа сбросили в колодец одним из первых, а с нее содрали кожу. Её сына, кстати, постигла та же участь – если ты помнишь того грязного старика, что помогал тебе бежать из Имбоки. Так Орфео привел на побережье Испании морского бога.
Имбока всегда стояла обособленно. В мире веяло новой войной, а здесь вылавливали золото и снова в огромных объемах торговали рыбой. Словно золотая пирамида в руке Орфео стягивала в Имбоку рыбу со всего мира. Вернувшись из своего путешествия в Африку, он стал фанатичным приверженцем Дагона. Он был первым в нашем роду, кто видел Й’хантлеи, циклопический город на глубине. Дагон был доволен капитаном Камбарро, и тот носил ритуальный нож вплоть до того момента, когда пришло время уйти в море. Орфео был хорошим жрецом. Он верил искренне, не ища для себя никакой выгоды, его не интересовало золото как объект продажи. Ему нужны были лишь знания, он искал способы приблизиться к своему богу. Думаю, даже в Й’хантлеи он не оставил своих занятий, - мы никогда не общались настолько тесно, чтобы я мог знать это наверняка. Хотя я неоднократно опускался в море… Орфео не стеснялся заявлять, что Ксавьер однажды погубит род Камбарро. Возможно, он и имел какие-то способности к предвидению.
Орфео ушел в море, оставив Имбоку такой, какой он хотел её видеть. Вся деревня молилась Дагону. Теперь нож и амулет, ту золотую пирамиду, взял мой отец. Хосе Камбарро был тенью Орфео. Он был рожден от женщины, привезенной из того загадочного путешествия, в котором Орфео пропал для мира на пятнадцать лет. В жилах моего отца текла кровь морского племени, и всё же он не имел того фанатизма. Думаю, просто нужно было кем-то заполнить брешь во времени между Орфео и мной.
Я тоже верил в Дагона. Мы все здесь верим в Дагона, потому что он дает нам пищу. Он – золото из моря. Потом пришла моя очередь. К тому моменту, когда я стал жрецом Дагона, я уже обладал некоторыми полезными навыками, в частности, умел изменять погоду, вызывая шторм и прибивая к берегу Имбоки оказавшиеся поблизости суда. Это же случилось и с вашей яхтой. Я чувствовал недовольство нашего бога. Я не был настолько слепо предан ему, я пользовался иными силами, но именно Ксавьер Камбарро сбросил в колодец в первый год больше жертв, чем отец за десять лет. При мне серые камни колодца пропитались кровью.
- И всё же ты потерял доверие своего бога.
- Дагон не всесилен. Он безумно древний, он пришел со звезд ещё в те времена, когда земля только начинала остывать. Но есть и другие миры, другие сферы, в которых правят куда более могущественные боги. А я привык ценить знания и использовать их для собственного блага. Разумеется, тропу сюда, к Порогу, я открыл куда позже. Дагон отвернулся от меня, когда я начал сбрасывать в колодец жителей Имбоки, людей, которые верили в Дагона, но не успели связать свою кровь с Глубоководными, заведя совместных детей. Говорят, я сводил личные счеты. Возможно и так, не знаю… Гораздо интереснее то, что твоя мать, Пабло, была на одном из кораблей, прибитых к берегу. Обычно я не видел никого из жертв до самой церемонии праздника, мне это было не нужно. Орфео нравилось наблюдать за мучениями, Ухии нравится… мне не нравилось никогда. Мне был интересен сам факт смерти нужного объекта. А тут… возможно, я увидел в ней женщину, способную родить здорового ребенка. Из всех моих детей выжила лишь Ухия, все остальные умирали, не успев дожить до возраста первой клятвы. Не знаю, почему так происходило. До твоей матери у меня было четыре жены, но дети не задерживались в этом мире. В конце концов я смирился с тем, что нож однажды возьмет Ухия. Не то чтобы я был против, всё же мою дочь воспитывали в вере Глубоководных, она молится Дагону столь же искренне, как в свое время её прадед.
- И поэтому, когда она отказалась идти за тобой, ты вышвырнул её разум из тела, так?
- Не перебивай, Пабло. Если мне нужно это тело, я имею на него полное право. Так вот, возвращаясь к нашей истории… Маргарита, твоя мать, была единственной, кто выжил с того корабля. Половина погибла во время бури, ещё нескольких я сбросил в колодец. Были те, кто умудрился бежать с бойни, где их держали, и скрыться в горах, но они вскоре умерли от голода. Уже гораздо позже Маргарита начала называть себя сумасшедшей: по её словам, прежде всего она боялась моей близости и лишь потом – любила меня. Она верила, что сумеет меня изменить, превратив в обычного человека, и тогда мы с ней поселимся где-нибудь в городе и станем вести жизнь добропорядочных граждан. Я не слишком её разубеждал: её не пускали на молитвы, она никогда не видела церковь изнутри и не знала о существовании колодца. Перед ней золотой нож был нужен мне исключительно для разделывания рыбы. Ей почему-то нравилось, что я ограничиваю её свободу, запрещая в определенные часы выходить на улицу, - думаю, она считала, что таким образом мрачный деревенский рыбак проявляет свою любовь к юной городской девице. Что самое необычное во всей этой истории, я не принуждал Маргариту ни к чему. Я не заставлял её делить со мной постель, мне не нужно было искать для этого кого-то из внешнего мира, женщин в Имбоке вполне хватало.
Что-то подозревать она начала гораздо позже. Ухия с её щупальцами, накладные лица, непонятное золото, которое вылавливали сетями… Однажды, это была исключительно моя неосмотрительность, она увидела, как я разговаривал с подводным народом. Сказка начинала рушиться. Теперь Маргарита не играла кокетливый страх, она стала действительно бояться. Она попыталась завести роман с продавцом бакалейного магазина – этот тип приезжал к нам из Сантьяго и мог увезти её из Имбоки. Я вспорол ему брюхо.
- Ты чудовище.
- Я не люблю, когда прикасаются к моей собственности. О том, что, убегая, Маргарита уже была беременна, я узнал от нашей повивальной бабки. Твоя мать приходила к ней за пару недель до того, как покинуть Имбоку. Я мог остановить корабль, который её увез. Я мог отправить весь экипаж на дно, а Маргариту вернуть в Имбоку. Не знаю, почему я этого не сделал. Если бы она принесла клятву Дагону, она смогла бы увидеть Й’хантлеи. Там площади из черного камня, Пабло, огромные плиты без единого изъяна. Я позволил Маргарите уйти, чтобы спустя годы в Имбоку вернулся ты.
- Она до самой смерти боялась, что ты придешь за ней. Я получил образование и сумел разбогатеть, но не мог оставить мать и жить самостоятельно – она испытывала животный ужас уже от одной мысли, что я уеду и оставлю её наедине с её прошлым. Когда я пытался выяснить, кем был мой отец, она бледнела и, лихорадочно крестясь, выходила из комнаты. Так что… поздравляю, ни с тобой, ни без тебя у нее не было нормальной жизни.
- Надеюсь, ты не ждал романтического конца? Я жалею лишь о том, что позволил ей уехать и воспитывать сына вдали от Имбоки. Здесь от тебя было бы куда больше пользы. Но речь не об этом. В могуществе морского бога я начал сомневаться уже достаточно давно, и это не замедлило принести свои плоды. Я всё так же мог спускаться в море и жить в Й’хантлеи, но чувствовал, что в моих отношениях с этим местом что-то изменилось. Подводный город словно сторонился меня. На движения пирамиды больше не являлось морское племя, рыбы ловилось меньше. Если бы я продолжал в том же духе, в Имбоку снова мог прийти голод. Я не стал экспериментировать и передал все атрибуты Ухии. Ей тогда было пятнадцать. Сложив таким образом все полномочия, я получил возможность путешествовать. Я провел несколько лет, посещая крупнейшие библиотеки Испании, я выезжал за границу, пока это позволяла моя постепенно меняющаяся внешность. В Старом и Новом свете я собирал информацию об интересующих меня внешних сферах. Если бы ты, Пабло, был более увлечен тайными науками и посетил, скажем, библиотеку Аркхема, то нашел бы в ряде книг мои заметки. Я собирал по крупицам те подсказки, что могли помочь мне открыть тропу на Порог.
