Ксавьер встретил ее на берегу. Раздраженный донельзя, ещё больше сгорбленный, новое лицо съехало набок. – Отец! – всплеснула руками принцесса, пораженная его настроением. Ведь он молился, а Дагон всегда отвечает на молитву. Что-то произошло? Ухия аккуратно поправила лицо, натягивая, словно чулок, на голову отца, отряхнула брызги с плеч.

- Благодарю, - заскрипел Ксавьер, убирая ее руки. – Все время сползает, - неожиданно по-стариковски пожаловался он и вновь взял себя в руки. – Там были двое. Женщину скоро принесут в жертву, мужчина – там, - губернатор указал клюкой в сторону разбитой яхты. – Вернулся.

Ухия удивленно подняла брови: значит, лодка все же уцелела. Что ж, возможно, это и к лучшему. – Ступай в машину, Ухия. Сегодня здесь больше не на что смотреть.

3

Верховная жрица Дагона, преподобная Ухия умеет приносить жертвы. Для этих целей она хранит ритуальный нож, золотой, с тонким лезвием, сплошь покрытый священным орнаментом. С ранних лет, стоило ножу оказаться в её руке, всё тело принцессы охватывал трепет: Дагон диктует ей свою волю. Все прочие раны на телах пленников, особенно от тесаков церковных исполнителей, Ухия воспринимала не иначе как сущее святотатство.

- Кому он молится? – подавив брезгливость, укрывшаяся за толстым столбом Ухия рассматривает подвешенного на цепях полуголого старика. Последний человек в Имбоке. Ее раздирают противоречивые чувства. Он всё делает не так, этот кабан в холщовом фартуке! Так не снимают кожу! Старик громко молится, движутся лицевые мышцы, этот скальп наверняка будет испорчен. Сама она сделает гораздо аккуратнее… С другой стороны, даже за все золото моря принцесса не притронется к грязному рыхлому телу. Осквернять ритуальный нож кровью старого пьяницы, пусть и последнего человека в Имбоке? О нет, она готова оставить этот дряблый мешок церковному мяснику, пусть как хочет, так и снимает лицо. Сама же она предпочитает женщин. У них такая нежная кожа…

- Вам противно? – усмехается стоящий рядом пастор. – Он молится своему богу… его бог был здесь до Дагона.

Ухия кивает, впившись взглядом в окровавленную плоть, тонкие пальцы, затянутые в перчатки, нервно сжимаются на подлокотниках коляски. Старик неподвижной тушей обвис на цепях. Принцесса не любит убивать. Она предпочитает полуживых, с помутившимся от боли сознанием, потерявших человеческий облик пленников. Пастор жестом отдает приказ и выходит из тени. Один мертв, остался ещё один. – Ты получил покровительство Ухии – как можно было так глупо попасться?! – гневно шепчет принцесса, постукивая пальцами по ободам колес. Она вовсе не хочет видеть его лицо отдельно от всего остального. О нет, этот беззащитный миллионер нужен ей живым. – Нет! – резко вскрикивает Ухия, покидая свое убежище. Пастор обескуражен.

- Жертвоприношение должно продолжаться.

Подвижное лицо принцессы принимает по-детски изумленное выражение. Это? Это он называет жертвоприношением? – Дагон проклянет тебя! Я сама прокляну тебя. Это кощунство! Мой отец не наденет на голову половую тряпку, - она гневно трясет в воздухе тем, что ещё несколько минут назад было кожей старого забулдыги. Преподобная Ухия умеет добиваться своего: их оставляют в покое. Нежность к этому мужчине удивляет ее, принцесса не может избавиться от мысли, что все идет правильно. Все так, как должно быть. Неестественно блестящие глаза на его мокром от пота лице, кровоточащая рана на шее под челюстью. Он просит отпустить женщину, Ухия отрицательно качает головой: жертвоприношений не было уже почти год. Ни она, ни Ксавьер Камбарро не обладают такими полномочиями. Собственным желанием вонзить в тело длинноногой сучки ритуальный нож принцесса, скрепя сердце, готова пожертвовать, но за ней стоит ее бог – и ее бог не расположен ждать.

Резко дернув за рычаги, Ухия разворачивает коляску и пулей вылетает на улицу. Имбоку заливает дождь. Струи воды бьют в окна, заполняют дороги, катятся по сточным желобам обратно в море. Туда, откуда пришла воля бога. – Носилки! – командует принцесса, раздраженно бьет щупальцем по луже. Четверка шустрых слуг поднимает ее над мостовой. Закрыв глаза, Ухия молится. Вода хлещет ее по лицу, размывая черные потеки туши. Платье прилипло к телу, кружева, венчавшие высокую прическу, она отшвырнула ещё по дороге. Её бог всегда отвечает на молитву.

Эту церемонию Ухия проведет особенно тщательно.

Она смеется в предвкушении, трогает пальцем лезвие ножа. Золото хочет крови. Ксавьер наблюдает со стороны: видеть дочь в качестве верховной жрицы ему доставляет куда большее удовольствие, чем проводить обряд самому. Дагон доволен Ухией. Но в этот раз ей движет что-то большее, чем просто желание угодить своему богу. Ухия возбуждена… Ухия влюблена?

Она зажимает в кулаке рукоять золотого ножа, выпуклые узоры приятно отпечатываются на ладони. Ухии нравятся женщины. Они красивы сами по себе – гладкая кожа, округлые груди, яркие чувственные губы. Зачем они так кусают губы? Ведь это убивает всю привлекательность. Разве больно? Принцесса всегда была любопытна, а плюющаяся проклятиями загорелая блондинка только ещё больше заводит. – Заткни ей рот, Ухия. Она мешает молиться, - скрипит откуда-то из-под руки Ксавьер, но принцесса только нетерпеливо закатывает глаза.

- Это не должно тебя отвлекать, отец. Барбара… тебя же так зовут, да? – Ухия поднимается, обвивая щупальцами ножки трона. Отсутствие коленных суставов делает такое положение довольно неустойчивым, но сейчас принцессе почему-то хочется подражать людям. Женщина в кандалах извивается, словно змея, Ухия, повиснув на ней сзади, мягко гладит ладонью податливое тело. – Он не придет за тобой, смирись, - тихо шепчет принцесса, ведя кончиком ножа вдоль плеча. Это движение не причиняет боли, но первые капли крови дерзко обозначаются на золотистой коже. Отстранившись, Ухия любуется зрелищем. Темные, словно зерна граната… Ей некуда спешить. Одно только присутствие верховной жрицы с ритуальным ножом и в короне вызывает у присутствующих непреодолимый рефлекс: совершается обряд, следует молиться. Чешуйчатые, скользкие, в накладных лицах, сектанты впадают в транс. Изредка среди монотонного бормотания зычно прокатывается «кастула фатага!» - это выкрикивает Ксавьер и повторяют десятки голосов. Обращение к богу может длиться часами.

- Убью! – бьется женщина, пытаясь вырвать руки из кандалов, царапая кожу. – Я заставлю тебя съесть твои щупальца, мразь!

- Мои щупальца несъедобны, - певуче замечает Ухия, не реагируя на угрозы. – И ты должна быть счастлива, что попала ко мне, в противном случае у тебя бы уже не хватало конечности… или двух… а я умею делать красиво, - Ухия в хорошем настроении. На обнаженной спине женщины распускаются кровавые цветы. Когда принцесса злится или расстроена, на смену цветам приходят рваные зигзаги – так она изображает море. Море в ее исполнении куда менее мучительно, она чертит его резко, размашисто, вырывая целые лоскуты кожи, и пытка заканчивается быстро: жертва либо теряет сознание от боли, либо сходит с ума. Но цветы… как давно она не упражнялась с цветами. Ухия вырисовывает их во всех подробностях, медленно, с разной силой нажимая на нож и прикусив от усердия язык. Разве могли предыдущие жрецы, начиная от грубого капитана Камбарро и заканчивая мелочным, приземленным Ксавьером, додуматься до такого?

- Если бы я носила чужое лицо, я взяла бы твое, - делает сомнительный комплимент Ухия, рассекая кожу между пальцами зафиксированных оковами рук и скользнув тонкими порезами по груди. Она никогда не наносит серьезных ран: Дагон будет недоволен, получив мертвеца с перерезанными артериями.

Женщина пытается выбить у нее нож. Ухия отдергивает руку, торопливо вытирает пальцы полой одеяния. – Не придет, - торжествующе смеется она. Нетерпеливо вращает большими, уже заново обведёнными тёмным глазами. Ей подают амулет.

- Дагон!

Собственный резкий выкрик почему-то на мгновение пугает ее. Гул голосов нарастает. Принцесса бросает амулет в колодец, в ответ раздается требовательный всплеск. Странное единение со своим богом, что-то сродни сговору.