Некоторые в курсе, другие задаются вопросом: что это я регулярно шепчу в кулак? Уж не болен ли я чахоткой? Не пора ли вызывать «скорую»? Может и пора. В кулаке у меня нож. Шучу. В кулаке у меня диктофон. Это ещё опаснее. Записываю ветер, свистящий не только у меня в голове мыслями, фразами, целыми предложениями, но и звуки, шумы города, леса, окружающей болтовни в транспорте, очередях, ведь это так прекрасно – шум, звук, слово. Чтобы не забыть. Блокнот тоже с собой и карандаш с точилкой. Ручка менее надёжна, чем грифель. В общем, экипирован аки пехотинец, во всеоружии. Пусть я не волшебник, а только вечно учусь на онаго, но иногда слова не расходятся с делом, а дело превращается в слова[2]…

Так и в этот раз, выгуливая Вольфа[3], присел я у Вечного Огня на скамейке подле пушки записать мимолетящие пулями помыслы, без коих того и гляди наступит пост-бытие раньше полуночи из-за всех углов. Включил и начал вещать-наговаривать: «Некоторые в курсе» и далее по тексту, смотрите первый абзац до первого многоточия. Именно тогда ко мне подсел дворник, подметавший Площадь Героев[4] между лавчонками. Подсел и заговорил. Я даже не успел выключить диктофон и хорошо, что не успел, посему далее будет лишь расшифровка записи, мне легче, выдумывать ничего не надо, если только комментарии. Надеюсь, дворник не подаст иск за нарушение авторских прав. Шучу, этот не подаст, потом поймёте почему.

– Писатель или поэт? – Спросил дворник, поглаживая бороду. По виду мой ровесник, тоже под полтос, не лишённый жизненного и аскетического опыта. Бывало – встречал его за работой здесь, наблюдал за точностью движений мастера по чистоте.

– Всего понемногу, – с ложной скромностью ответил я, кичась в себе самом десятком изданных романов, поэм, не считая мелочи, призами, наградами и прочими бирюльками. Совсем стыд в самом себе потерял, а ещё священник. Ай-яй-яй, покорил я себя и тут же похвалил за то, что покорил, и снова покорил и снова похвалил… зеркало перед зеркалом, дурная бесконечность…

– Зачастили Вы с недавнего времени что-то сюда. Переехали недавно? – Отвлёк меня дворник от моего духовного борения, точнее от нарциссического самобичевания, видимо он тоже за мной следил, когда я за ним наблюдал.

– Да, – отмахнулся я кратким «да», – приходилось работать вдали от дома, наконец-то вернулся в родной Дзержинск. Как поняли-то, что писатель?

– А кто ещё в микрофон шептать будет? – Уж не еврей ли, вопросом на вопрос отвечает, с восхищением шутливо подумал я, ничего не имея против евреев, даже наоборот, ведь это не просто отвечать вопросом, два в одном, и ответ и следующий вопрос, ёмко, экономично. – Было время, тоже тексты наговаривал, когда и сам в группе лабал, да альбомчики пописывал.

– Что за команда? Я вроде всех в городе знаю. Не узнаю, что-то…

– Не здесь, вестимо. В Мурманске, полнейший андеграунд. Проехали, не до того давно.

– А что так? Песня делу не помеха.

– В моём случае дело помеха песне, не хочу про это… пока. Мне вот что захотелось поведать, как писателю… да и как священнику тоже, посовещатися, аще не супротив.

– А это как?! – удивился я его прозорливости по поводу моего священства. Мне говорили, конечно, что печать священства на лице прописана и нас легко вычислить, но мне известны случаи, когда люди ошибались по виду определявшие кого-либо, физиогномика вещь спорная, а посему в печать не особо верую, разве что в Каинову. Наличие хоть какой-либо бороды и странный взгляд из-под бровей, ещё не говорит о наличие харизмы священника, даже если рукоположен в такового, может ты просто артист хороший.

– Рыбак рыбака, яко же и поп попа, по интересу к окружающему миру выгадывает… Такожде был, теперь уж под запретом, без права восстановления, ну да не об том речь. Тут вот какая штука: январём сего года снег мы тут со старухами вон нашими, – он мотнул головой в сторону дворничих, сгребавших граблями мусор и опавшие листья с клумб, как-никак осень зачиналась: – и заприметил раба Божия понурого, лет 30-ти. Вон на той лавке сидит, – дворник вскинул руку в сторону той самой лавочки, куда мы в скором времени незаметно для меня переместились, продолжая беседу: – и в одну точку медитирует. Присел рядом, типа передохнуть. Хлебнул из пузырька аптечной настойки боярышника[5]. Ему протянул. Подождал. Не берёт. Под нос подставил. Ноль реакций. Медитирует на прострацию и всё. Хотел было сам допить, тут он очнулся-очухался и хвать у меня флакончик, махом допил половинку, не поморщившись. И дальше сидит задумчиво. Я прикурил пару папирусов[6]. Одну для него. Взял. Сидим, курим. У меня в голове Янка засамоходила: «Посидим на лавочке, покурим»[7]. Молчим. Ну, думаю, отогрелся, не убьётся, авось. Почему-то помнилося мне, что суицидник перед прыжком с зависшим компьютером. Я ни разу ничего не сказал. Курю. Не спрашиваю, не отговариваю. Наслаждаюсь январём, послевкусием[8] и фимиамом[9].

– У меня, – говорит он, – загвоздка[10]. – А-то я не понял, думаю, невоокулярными очами зримо.

Молчу. А в уме уже следующий трек засамоходил: «Иду. Курю»[11], только под наше положение адаптированную: «Сижу. Курю».

– Три года назад, – продолжает сосед, – ко мне инопланетяне явились.

Ну, думаю, ясно. Это надолго. Вторую папиросу прикуриваю от своей докуренной, у него до половины лишь догорела, редко затягивается, ему, видать, хватает. У меня ж не просто папиросы, а с лекарственными травами, даже без онкообразующего табака. Экологически ортодоксальными, на человеческом помёте, сам выращивал и штакет сам набивал[12]. Всё по Нидерландским стандартам.

– Явились и говорят: «Мы за тобой, Ираклий». Меня Ираклий звать, кстати, – протянул он руку. – Нет, я не иверец[13] и даже не эллин[14], тем паче не иудей[15]. Родиться только вот угораздило 22 марта, в день памяти Севастийских мучеников[16], а родаки на тот момент в Православие вдарились. В конце восьмидесятых, кто, во что горазд, и кому на что фартило, уходил не по разу, не по два и возвращался. – «Мне ли не знать», поддакнул собеседнику дворник мысленно. – Так и они вскоре на Блаватскую переключились и Рерихов, но и это прошло. А «имя любимое моё»[17] осталось. Им это имя сходу запало, а я и не возражал, будучи пупсом, а потом и самого даже прикололо и захотелось житие его почитать, весёленько они там, в озере, моржевали. Глядя на них сам в своё время начал на Святуху[18] зимой купаться ходить. Там, где озеро вытекает в Васильевский ручей, вода никогда не замерзает и прорубь не надо париться выпиливать.