Но игривое поведение Золотца, одной из своих сестёр да притом, похоже, не самой последней в их иерархии, накладывало на их лица вдобавок ко всему прочему налёт полного непонимания, происходящего. Предвкушая нечто интересное, боевые девы поспешили по-быстрому занять самые удобные места среди зрителей. А когда Золотце, пристроившись к жертве на расстоянии руки вытянутой, заразительно залилась смехом звонким девичьим, то вообще впали в прострацию, да кое-кто из них даже рты приоткрыл от удивления.

Стражи входа стояли столбами вкопанными, на самоубийцу глаза вытаращив, то бишь на бердника рыжего да все сообща вопросами мучились: «Что делать да за кем бежать в этом случае»? В отличие от их путешествия совместного на этот раз Золотце вела себя раскованно да ни перед кем не пыжась, вполне естественно. Её поведение говорило о том, что окружение, равного уровня и тут она может себе позволить быть другой несколько.

– Кайсай, – взмолилась театрально, дева отсмеявшаяся, – ну, тебя морду рыжую ничем не пронять. Я-то думала, он бедняга по мне плакать будет, убиваться ночами бессонными, а ему трынь-трава – по колено борода. И где же там твой меч кожаный, что ты обеими ручками держал, лиходеев от меня отпугивая?

С этими словами она демонстративно наклонилась к его штанам, как бы пытаясь что-то разглядеть там мелкое да шутовски разведя руки в стороны жалобно констатировала:

– Там нет ничего, – и, сделав испуганное личико, наиграно да положив ладони на щёчки алые, притворно ахнула, – ах, неужто украли? Аль потерял, где, по невнимательности?

Суровые зрительницы, смотревшие за сестрой дурачившейся, да поняв, что это продолжение какого-то шутовства прежнего, начало которому они пропустили видимо, весело захихикали высоким перезвоном смеха девичьего, оценив шутку подельницы, по достоинству. Но Кайсай в долгу не остался, естественно:

– Девонька. Золотце. Ты опять всё перепутала. Вот он меч, – и этими со словами рыжий перекинул акинак на ногу правую, звонко шлёпнув по бедру ножнами тяжёлыми, – он железный, Золотце. Очень острый, оттого в ножных кожаных. Вот он, девонька. Никто его ни крал да не терялся он. Ты, наверное, опять меч с чем-то другим перепутала. Видимо по ночам, темнотой напуганная ты не за то держалась, девонька.

Тут раздалось ржание дружное мужицкой половины зрителей, девы лишь скривились, но воздержались от громкого проявления.

– С чем перепутала? – переспросила Матёрая, делая вид глубокого недопонимания, смешанного с презрением к тому предмету, о чём речь ведёт это наглое создание.

– Тс! – быстро зашипел Кайсай, прерывая Золотце да лишая её инициативы в нападении, делая глаза бешеные да переходя на тон заговорщицкий, настороженно по сторонам озираясь, как бы кто не услышал тайну страшную, но убедившись, что вокруг никого нет кроме них, а зрители в ожидании рты по распахивали, заговорил, понизив голос, но чтоб все слышали, – там, – и Кайсай недвусмысленно указал взглядом, где именно, – у каждого мужика такая штука растёт интересная, чем он девкам пузо надувает, вот таких размеров делая.

И тут же изобразил руками размеры оговорённые, ещё при этом зачем-то, надувая щёки для образа да тут же резко превратившись в обольстителя, томно предложил услуги постылые:

– Хочешь, и тебе по блату сделаю. Очень красиво смотрится.

Толпа, которая уже заполонила всё пространство свободное, грянула хохотом словно громом раскатистым.

На этот раз даже подруги Золотца поддержали своим визгом оппонента рыжего. Становилось всё интересней да интересней с каждой репликой. Золотце подбоченилась, выждала, пока хохот стихнет и жалобно, чуть ли не плача взмолилась показательно:

– Кайсай, мальчик мой, да пока у тебя там хоть что-нибудь вырастит, я состарюсь к едреней матери да сдохну от старости!

Очередная пауза в их парном выступлении, заполнилась громким гоготом.

– Так возьми, да поухаживай за цветочком аленьким, – во всю глотку заорал в ответ рыжий наглец самым бесстыжим образом, тоже изменив голос, будто реветь собирается.

Договорить ему не дали зрители, так как его окончание утонуло в многоголосой истерике. На этот раз пауза затянулась дольше прежнего. Но вот хохот резко стих, будто его выключили. Оба участника словесного поединка повернули головы в сторону входа и тут же засуетились будто на непотребстве пойманные.

Прямо перед ними стояла золотая баба с хищной улыбкой на красивом лице, а возле неё, судя по наряду дорогому, сам верховный атаман всей орды в степях собранной и оба пристально смотрели на сладкую парочку.

Золотце постаралась отодвинуться от рыжего наглеца, но ей этого не удалось сделать как ни пыжилась, ибо сзади вплотную подпёрли её же соплеменницы. А Кайсаю и раньше двигаться было не куда, он был прижат к кибиткам изначально, оттого вообще не рыпался.

– Что происходит здесь? – тоном повелительницы, но, не пряча улыбки, поинтересовалась Матерь Великая, – я уж думала здесь крови по колено налито, а они, видите ли, лясы точат да зубоскалят скверное. Я смотрю, молодец ты на язык остёр? – обратилась она к Кайсаю, очень недобро, вызывающе.

Рыжий сполз с коня на землю, протискиваясь между Васой своим да жеребцом Золотца, выходя к золотой бабе да шапку стягивая почтительно, поклонился в пояс, опосля чего мотнул головой таким образом, что коса, сделав круг по воздуху, опустилась ему на грудь, глухо о бронь стукнувшись. Матерь распахнула глаза изумительные лазоревые, от эффектного приветствия юноши да подошла к молодцу в плотную, схватив его косу рыжую, как бы рассматривая. Повертела, пощупала, а затем обратилась к своим спутницам:

– Девы, вы б научили воина косу плести, а то ведь не понять по плетению, толь девка «навыдане», толь «взаперти» сидит.

Шутку по достоинству оценили все зрители, заливаясь звонким смехом раскатистым. Все, кроме Кайсая, естественно, что хитро прищурился, соображая с чего бы такой важной особе, почитай божественной, играться с ним в зубоскальство народное. Не смеялась и Золотце на пару с ним. Той не только весело не было, но и с лица вся спала, побледнев, настороженно сверля спину молодого бердника. Она очень боялась, что этот урод безголовый от рождения за ответным словом в карман не полезет, и её опасения подтвердились в самой ужасной форме в её понимании.

– Нет, – взмолился рыжий, чуть не плача да придурковато ладони к щекам прикладывая, – прошу тебя, Матерь, всё что угодно только не делай этого, а то ведь чего дурного и от меня поимеют, упаси Троица. Того и гляди начнут ни с того ни с сего свои пряди золотом крашенные в две косы плести вместо одной, по обычаю. [3]

На этот раз взревела мужская половина зрителей, да самым громким хохотом оказался голос атамана верховного, стоящего рядом с Матерью. «Муже резки» только растянули улыбки надменные, мол «ну, ну поговори ещё, а потом уж мы, без свидетелей». Золотой бабе, похоже, «ответка» понравилась. Она явно сдерживала себя из последних сил, чтоб не захохотать вместе со всем окружением. При этом её глаза быстро бегали по лицу бердника, толи что-то ища на нём, толи ещё по какой причине, не ведомо.

– Ну что, Матерь, – сквозь смех взревел атаман прослезившийся, – знай наших. Ишь, какое пополнение подрастает. Обзавидуешься.

– Только я никак не пойму, – перебила царица степей его ликование, – вроде мальчик с виду не глупый, а страх потерял, словно дурачина полная. Тебя как кличут, покойничек?

– Я бердник Кайсай, Царица Народа нашего.

Он учтиво наклонил голову, убрав косу за спину. Она продолжала разглядывать его лицо спокойное, будто старалась запомнить, как следует, а потом, уставившись в глаза своей синевой немигающей, спросила уже тихо да жёстко без всякого веселия:

– Кайсай, ты кто: дурак или бессмертным по жизни считаешься?

– Я ни то и не другое, Матерь. Я – знающий, – тут же без паузы парировал бердник вопрос оскорбительный.

– Знающий? – удивилась золотая баба, сделавшись заинтересованной и всем видом давая понять, что ждёт прояснения.