1. Что посеешь, то пожнёшь. Что пожнёшь, то поешь. А поел – понос сделался. Оттого сорок раз подумай для начала что засеиваешь

Было их четверо молодых да разных, кому волей судьбы было начертано поменять приземлённую жизнь да безбедную, но тоскливую, однообразную, на жизнь походную, смертельно опасную, но до безумия интересную.

Самым старшим из них был Шушпан. Детина крупный, переросший сверстников, почитай под три аршина вымахал. Откормленный до скотского безобразия с заплывшими глазками поросячьими. Морда круглая, лоснящаяся на плечи без шеи посаженная. Чёрные, вечно грязные волосы ниже плеч свисали сосульками. Пузо отрастил больше папиного.

Был он самый здоровый из всех. Ручищи как ноги у мужика нормального. Силища медвежья, а то и по более, молодые берёзки с корнем выламывал. В манерах дикий, бесшабашный, вернее, вообще безголовый от роду, а потому тупой как пень да ничему не обученный. Но все недостатки урода морального покрывались одним достоинством – он был сын главы поселения и как принято, этим всё сказано.

Ленив в делах да похотлив на пакости, в общем, как и все ему подобные. По правде сказать, только в этом деле он и преуспел в своей жизни помоечной. По молодости, шалости были безобидные, а вот как подрос да вымахал, так и пакости стали куда обиднее и сладу с ним у селян никакого не было, так как покрывал папаша все его прегрешения и всё-то ему сходило с рук как с гуся вода скатывалась.

Ну, поругается родитель прилюдно для вида пущего да собственной важности, ну пару затрещин отпустит коль дотянется, а ему такому бугаю затрещины эти шутейные как комариный укус, не более. Хмыкает лишь нагло себе под нос да опять за своё принимается.

Только вот последняя его выходка взбудоражила народ не на шутку, а по серьёзному. Повздорил Шушпан с мужиком одним, селянином. Ну, что значит повздорил? Тот лишь высказался где-то про его безобразия, а Шушпану донесли. Вот он и пошёл разбираться спьяну, дебил психованный. С мужиком подрался, вернее, избил его до беспамятства. Искалечил селянина, кабан переросток – это ж полбеды, никто б не заступился за горемычного, но зачем надо было дочь его, девку навыдане силой брать прям на грядках вскопанных, да притом на глазах у матери.

Это был уже перебор, ни в какие ворота не лезущий. Ну и что, что кинулась отцу на защиту посильную и то, когда уж тот упал без сознания. Голосила, на руки Шушпану вешалась, только чтоб до смерти не забил родителя. Что ж за это девку то портить, насильничать?

Селение тут же встало как по тревоге «на уши». Мужики схватились за оружие, бабы за серпы да вилы деревянные и всей гурьбой на дом большаковский накинулись, требуя выдать обидчика на расправу да растерзание, но тут папаша опять выручил его своей властью данную, хоть и не без труда, но утихомирил толпу разъярённую.

Мужику за покалеченную морду, зубы выбитые, да за девку испорченную откупную дал да немало отвалил чтоб заткнулись все. А сына своего непутёвого прилюдно из поселения в шею погнал, то есть отправил на службу в ближайшее стойбище степной орды в касаки определяться «по собственному желанию».

У большака детей было как гусей в огороде наделано. Одних мужиков настрогал с пяток штук, не считая девонек. Шушпан был четвёртый по рождению, притом четвёртым он стал всего-то как пару годков назад, а до этого был младшим из сынов, любимым да балованным. По законам того времени старшие учились делу хозяйскому да вырастая, заводили хозяйство собственное, а младшему оставался отчий дом по праву наследственному.

Вот и растили Шушпана в баловстве, вседозволенности как любимчика да наследника, а как баба большака ещё мальчонку принесла поскрёбышем, так и Шушпан вроде как лишний стал.

К труду с детства необученный, мужицкому делу с малолетства неприученный. К тому ж возненавидел братца младшего лютой ненавистью и от всего этого ударился в пьянство да дебоширство постылое. Отцу своему и то до икоты надоел, тот уж не знал, как от балбеса избавиться.

Большак и сам его стал побаиваться. Несколько раз намекал да указывал, мол шёл бы ты в касаки вольные походами себе на жизнь зарабатывать, а тот, как бычок упрётся, не хочу и всё. Мол, что я там забыл в ваших походах засранных.

А тут как всё поселение припёрло вилами, да папаша под общий гул и в своё облегчение погнал сына из дома родимого, так Шушпану и деваться стало некуда.

Вторым отправленным в касаки был Морша, «хитро выделанный». Одногодок с Шушпаном по возрасту, чуток лишь попозже родившийся первого и по совместительству его собутыльник первейший, «дружбан» лучший да единственный.

Был тот Морша во всём усреднённым каким-то, серостью неказистою. Роста среднего и сложен так себе ниже среднего. С виду не красавец писаный, но и уродом назвать язык не поворачивался, зато в душе, говно полное. По натуре мерзкий, наглый да сволочной до безобразия. Со сверстниками да младшими, заносчивый, в разговорах нахрапистый, но таким он был лишь при Шушпане, в его компании, да и то пока из взрослых никто не видит его поведения.

В проделках, как правило, на пару бедокурили, но благодаря своей склизкой натуре изворотливой Морша всегда ускользал в самый последний момент безобразия и всегда становился вроде бы как не при делах пакостных. Даже когда разбор селяне устраивали, он в раз делался «собакой побитою» эдакой «овцой целомудренной» да самым безобидным созданием. И всегда оказывалось, что он ни в чём не виноват и чист как слеза невинная. Он ничего не делал предосудительного, да и вообще просто мимо ходил никого не трогая. Наоборот, Шушпана за руки удерживал, наставлял словом праведным на путь истинный да коли б ни он, так вообще не понятно, чтобы было бы.

По правде сказать, в последней выходке, переполнившей чашу терпения, Морша действительно участия не принимал, где-то прятался. Так получилось, что Шушпан в одиночку бегал разбираться с обидчиком, хотя тут тоже как посмотреть да под каким углом зрения. Ведь обидную весть Шушпану именно он принёс да так разукрасил в словах обидчика, что тот спьяну будто озверел, а ведь сам за ним, гнида, не побежал, спрятался. Видно, задницей почуяв неладное, тем не менее, народ и его потребовал отправить на перевоспитание. И так как он тоже в семье в средних хаживал и также своему отцу надоел до горькой редьки сводящей челюсти, то невелика была потеря для родителя. Вот и отправили с Шушпаном за компанию.

Третьим в касаки отправился белобрысый пацан. Молодой совсем, коему по годам вроде как, и рановато ещё было в касаки хаживать. Кликали его Кулик. Добрый малый был. Он ни с Моршей, ни с Шушпаном не знался никоим образом. Был он вдовий сын, но, как и те двое, тоже средним хаживал. Рос при дворе да при хозяйстве большом со своими братьями да сёстрами.

Отец их где-то в походах пропал. Ушёл касачить да уж пять лет почитай от него ни слуху, ни духу не было, а как прошлой осенью вестник из орды весть принёс о его погибели где-то в дальних краях, Кулику даже по рассказам неведомых, так пацан и засобирался по следам отца отправиться.

Мать поначалу ревела, билась в истерике, мол никуда не отпущу кровиночку. Братья-сёстры отговаривали, мол зелен ещё, подрасти чуток, но он упёрся на своём никого не слушая. Смирилась семья стали собирать в путь дорогу дальнюю, а тут и эту парочку попёрли в том же направлении, только он с ними не пошёл, зная их натуру гнилостную.

Кулик делу воинскому обучен не был. Учить было не кому. Что отец в детстве показал, то и помнил, как помнилось. Конём, правда, правил умело со сноровкой бывалого. С жеребёнка под себя коня воспитывал и, по сути дела, это был у него единственный друг, а вот из людей друзей не было.

Много чего по хозяйству умел, руки на месте пристроены да головой не обижен, смекалист был. С топором управлялся так, будто родился с ним да всю жизнь прожил, не выпуская из рук ни на мгновение. Плечист, силён руками, правда дракам не обученный, да и при крепости тела в целом не сильно ростом удался по возрасту.