Увидев воина из леса выезжающего, поначалу притихли, прижались присматриваясь, а как признали Кулика рядом, разом вскочили да направились навстречу гостям неожиданным.
– Опаньки, кого я вижу, – пробасил Шушпан, утирая рукавом жирную бороду, – ты глянь, Морша, ржавый-то как приоделся, будто девка навыдане.
С этими словами подошёл верзила вплотную к коню Кайсая да схватил его за загубники.
– Слазь, недоносок, приехали, – рявкнул грозно Шушпан, не сомневаясь ни капли в превосходстве собственном, стараясь наглостью да нахрапом показушным повергнуть молодого в состояние страха с замешательством.
Но тут же получив ударом ноги в челюсть массивную, отлетел да с грохотом брякнулся со всего маха на оземь пыльную. Вскочил, разрывая на себе рубаху тканую, да приняв позу бойцовскую заголосил воплями:
– А ну, давай кто кого, морда рыжая. Чё, ссышь пацан? Скурвился?
Кайсай нежданно-негаданно, по крайней мере для Кулика ошарашенного, что с перепуга уж собрался тикать, куда глаза глядят в любую сторону, спокойно стёк с коня, хлопнув по крупу, пуская побегать в вольницу, отстегнул застёжку пояса богатого, сбросив его на траву зелёную да плавно, бесшумной поступью пошёл на Шушпана извергающего искры с ругательством.
И тут началась драка, хотя то, что дальше делалось, скорее называлось издевательство. Шушпан махал ручищами да толстыми ножищами, сотрясая воздух да ветер нагоняя, но так ни разу и не попал по обидчику. Кайсай, юркий да проворный то и дело ускользал от его замахов с размахами, всякий раз оказываясь позади него да пиная толстого борова под зад раскормленный, обрывая с толстяка остатки рубахи разорванной.
Всё происходило настолько быстро в единой круговерти ни-понять-чего, что вскоре в безветренном воздухе стояла пылевая туча непроглядная, откуда раздавались вопли отчаянные, ругань Шушпана обиженного да глухие поджопники, коими его рыжий награждал из раза в раз.
В один момент Шушпану померещилось, что он поймал в захват противника и даже успел возрадоваться, но в руках опять пустота оказалась, а по заднице прилетел очередной пинок унизительный. Кайсай просто развлекался от всей души. Так радостно он давно себя не чувствовал.
Поначалу восприняв драчуна за серьёзного противника, он вёл себя осторожно да взвешено, но быстро поняв, что неприятель мешок с дерьмом, не более, к тому же глупый как пень да неумелый в бою кулачном, рассчитывающий лишь на силу свою огромную, стал откровенно изгаляться, теша своё самолюбие. Даже в порыве азарта начал поддаваться издевательски, чтоб у противника хоть какой-нибудь интерес появился к происходящему. Он давал себя «почти» захватить, но тут же ускользая да увёртываясь из медвежьих лап неповоротливых, наносил до слёз обидные пинки да подзатыльники.
Вдруг откуда ни возьмись в пыльной толчее представления, нарисовался щупленький старикашка с редкими волосиками да рубахе штопанной. Маленький такой, плюгавенький, с жидкой бородёнкой с ладонь щуплую да в штанах широких матерчатых и при всём замызганном одеянии ещё и босиком в пыли бегая.
Этот дедок проявлял азарт нешуточный заядлого болельщика поединщика. Махал руками с глазами выпученными, да визжал Кайсая подбадривая: «В глаз ему дай. В харю его свинячью!». Кайсай в принципе калечить не хотел обидчика. Так лишь, проучить да на место поставить выскочку, вернее, оставить в пыли валяться измотав того до изнеможения. Но разошедшийся дедок своим азартом заразительным, пагубно повлиял на его настрой благодушия, передавая толику, притом изрядную, дедова запала буйного.
И Кайсай войдя в кураж да поддавшись на его «кричалки» возбуждающие, с эмоциональными призывами победоносными, врезал Шушпану в глаз как требовал болельщик непонятно откуда взявшийся, да так, что здоровяк, перестав пылить да руками размахивать, срубленным деревом рухнул мордой в пыль дорожную и затих, совсем мёртвым прикидываясь.
Кайсай тоже крутиться перестал и видя, что противник не шевелится, нагнулся чтоб перевернуть его на спину да оценить результат своего удара мощного, но тут резкая боль спину обожгла и больше в этой драке ему ничего не запомнилось…
Первый раз он очнулся в забытьи да не понял где. Осознал только, что ему совсем хреново, да и кажись он при смерти, душа в теле еле теплица. Успел только стиснув зубы со скрежетом, заставить себя бороться за жизнь собственную чего бы ему это ни стоило, опосля чего опять впал в беспамятство.
Потом ещё несколько раз вываливался в этот мир болезненный да вновь обратно падал во мрак словно камнем на дно шёл в темноту кромешную. Наконец, в один прекрасный день он пришёл в себя полностью. Вроде как проснулся да при этом хорошо выспался, только шевелиться не мог по причине непонятной, неведомой. Не то что было больно иль ещё что там, просто тело абсолютно не слушалось. От слова «совсем» до слова «полностью». Одни глаза открылись и то кое-как да лишь прищуром, хотя в голове было светло вроде, чисто, словно отдохнул да выспался.
Ощущение какое-то странное, будто он такой молодой да здоровый весь, сидит в каком-то чужом да дряхлом теле в скорлупу запечатанный. Вот чует, что он – это «он», а тело не «он». Голову повернуть не может, а глаза из стороны в сторону в щёлках бегают. Стал в полумрак вглядываться да пришёл к пониманию, что в каком-то ветхом жилище находится. Ему поначалу показалось даже что оно нечеловеческое. Все стены, потолок да всё докуда взгляд дотягивался увешано было пучками разных трав с вениками, букетами цветов давно завядших да высохших…
Тут промелькнуло пятно светлое, тенью размазанной. Кайсай не смог поначалу поймать его взглядом плавающим, оттого не понял, ЧТО ЭТО, но, когда пятно обратно скользнуло лёгкой поступью, рыжий отчётливо разглядел голой зад бабы от него уплывающей. Видел только зад, так как волос белый скрыл спину полностью. Он сначала подумал про седину да вековуху древнюю, вот только задница аккуратная, твердила обратное. Ни старухой она казалась седой да дряхлой, ни бабой от лени обабившейся, да и ни кутыркой – воблой сушёной да не размоченной. Так, где-то между бабой да девкой навыдане, что-то среднее. А волос оказался не седым, а словно сено на солнце высушенное.
Подобное видение с одной стороны его озадачило, но с другой, вроде как-то даже к жизни подвинуло. По крайней мере, по телу дрожь пробежала сладостная, и он почувствовал руки собственные, шевеля потихоньку пальцами. Молодуха голая опять прошла мимо лишь на этот раз передом, вот тут-то он почти смог различить черты лица красавицы.
Она действительно была молодая и впрямь симпатичная, но разглядеть особо лик хозяйки не удалось и на этот раз, так как почти сразу зацепился взглядом за груди прелестные. С первого взгляда мутного оценил он красоту этих выпуклостей. Ни маленькие, ни большие, как раз то, что Кайсаю нравилось. Стояли шарами упругими, не обвисая ни капли под своей тяжестью. Светлые ореолы, соски призывно топорщились, только ещё больше украшая своей не броскостью да соразмерностью общую картину совершенства создания.
Залюбовавшись ими, он и не успел разглядеть лицо как следует, поэтому сначала воспринял лишь общие контуры, но даже по ним понял, что не чё так бабёнка, ладная. Вот лишь как только взгляд отцепился от прелестей, рыжий до оторопи замер в ступоре, узрев на её точенном теле разноцветные колдовские росписи, сплетённые в хитрые загогулины. Это зрелище живописи невиданной заставило от испуга зажмуриться, а сердце в раз взбесившееся попыталось из груди выброситься.
Наслышан он был с полна от наставника про этих «меченых» ведьм – колдовское отродье мира бабьего да от осознания того, к кому в гости попал, в раз расхотелось оживать, рисуя мрачные для себя последствия. Лучше сдохнуть ни понять от чего, чем стать вот у такой игрушкой для издевательства.
Некоторое время спустя он всё же заставил себя успокоиться, решив, коль хотела б что сделать с ним, то давно бы сделала, и продолжая полудохлым прикидываться вновь приоткрыл глаза-щёлочки, наблюдая за хождением туда-сюда голой красавицы. Кайсай даже не задался вопросом естественным, почему эта дева перед всем честным народом голая разгуливает, будто так и надобно. А он как подросток глубоко озабоченный занимался тем, что тайком подглядывал за развратной ведьмой в щёлки глаз собственных, оставаясь, как ему казалось для неё не замеченным.
