Артемий, Варвара и Дарья Жасмин В сорок пять лет, я узнал, как цветет жасмин, обломав с сыном ветки с каких-то кустов на обочине серпантина в графстве Монро. Лесная дорога петляла по холмам: из-за поворота в любой момент могли появиться менты или взбешенные садоводы. Мы привезли букет нашим дамам, и они сообщили нам названье трофея. Подумать только, свершилось! Начался новый виток судьбы под знаком жасмина. Леса дышали влагой разлагающейся плоти, в духоте парниковой отсыревали папоротники и хвощи, в июле окунь и басс начали клевать на червя, забыв о своей хищнической природе. Цветы стояли на столе в обрезанной пластиковой бутыли от «Кока-колы» почти десять дней. Тем летом из Нью-Йорка ко мне часто приезжал мой друг. Мы сидели на дощатых мостках у воды, говорили про Каббалу, Барака Обаму, женщин Востока… Он рассказывал, каким прекрасным будет наш мир, когда американская духовность войдет в каждый дом. Я не спорил, лишь повторял, что свобода, это когда ты можешь идти день за днем по лесам и полям, питаться сушеной рыбой, спать там, где тебя настигнет ночь, рвать грибы и цветы, чтобы когда-нибудь случайно узнать, что такое жимолость… жерест… жасмин. Курортницы Колени толкали большую юбку, искрили в колоколе тепла. И мне становилось легко и зябко, когда ты берегом моря шла. Движенье рождается раньше смысла, в безмолвье лопается струна. Все, что мне нужно, – двинуться с места, если дорога мне – тишина. Смотреть им вслед это – шествовать рядом. Пусть щеки опять на ветру горят. Они идут. Лишь одарят взглядом. Неважно, что они говорят. Любовь, словно смерть, отрицает Бога, настолько глубок ее взрослый след. И тени пластаются у порога, и соль полыхает как горний свет. Вода, овладевшая тайной плоти, душа, овдовевшая, как сестра — их тайна о нашем бесстыдном взлете в зиянье утраченного ребра. Мы были вчера беспристрастной глиной, свинцом, уходящим на глубину. Приходит время придти с повинной. И тщательно выбрать себе вину. Они идут. Ты уходишь с ними. Курортный роман обречен на ложь. И ты невпопад произносишь имя, как будто ребенку его даешь. В Эдеме пустеет последний ярус, уборщики брачный чертог метут. И в сердце вселенной белеет парус, лишь волны вокруг времена влекут. Легенда о мастере Хань-Шане
В долине неспешно смолкает собачий лай, пороги предместий омыты святой водой. Мой сын ушел на большую гору Утай, что под Полярной звездой. Он не взял с собой никаких дорогих вещей. Уголек из печи я вложила в его ладонь. И остался качаться в окошке для малышей деревянный конь. Бубенец на четках сына едва звенит, полыхает старая лампа в другой руке. Мой мальчик уходит молча в ночной зенит, к мерцанию вдалеке. Его восхождение к Господу длится век. Чем выше поднимешься, тем бесконечней путь. Он жилище находит и расчищает снег. Он решил в нем уснуть. Я вижу, как он растворяется в пустоте, Вот-вот, и годы образ его сотрут. Возносится дух его прямо к Полярной звезде, я чувствую, он не тут. Пусть небеса дают нам хороших учителей, от греха отводят признание и почет. Мой сын больше не чувствует плоти своей. Река не чувствует, что течет. Переписчикам книг в награду за тихий труд каждую ночь приходят древние мастера. В зеркале тусклом рыбы и птицы плывут. И одна прошептала: пришла пора. Имя Будды Амиды повторено столько раз, сколько вода перебирает в море песка. Он войдет на порог, он не поднимет глаз. В его лампе – огонь родимого очага. У дороги могилу я рыла себе сама. На земле было славно, но и на небе – рай. У наших ворот, словно лес, расступилась тьма. Мой сын вернулся с горы Утай. Свет Полярной звезды размывает густую тьму. Колокольчик звенит, разыгрался в печи огонь. И качается в полузабытом пустом дому деревянный конь. Сансара Рассыпчатая сущность кирпича, стены Китайской детская основа, коричневая охра, умбра, марс, сиена жженая, и городской дымок прозрачно рыжеватый на закате, такая сладкая забытая болезнь. Хромые стулья, проржавевший ключ… Кто погружает вещи в пустоту, становится пустым и безразличным. В чаинках заболоченной воды, всплывающих со дна, не меньше света, чем в искрах… Вечер веслами скрипит, изображая старческий восторг: Незрячие глаза, застывший воск… |
