Четверг Котенок играет в шторах, будто ветер ворвался в дом, Воспламеняется порох. Стынет вода подо льдом. Дети поýтру в школе. Отец в семейных трусах бродит по хате на воле, словно олень в лесах. Зеркало – небосклоном, блестит изумрудом брошь. Пардон, старинным иконам, скажешь, когда чихнешь. Ворон стоит на страже, радуга ест сугроб. В днище проржавленной баржи утопленник вылепил гроб. Шитые ниткой камни, красный в конце узелок. Люди бредут по Каме, путь их совсем продрог. В мире два государя делят твою судьбу: у первого – грустная харя, у второго звезда во лбу. Две тени Две тени, как черные кошки, бегут за мной. Я слышу, ступени растут за моей спиной: две тени, проворные звери, скользят по ним, из сорванной двери рядами слоится дым. Мелькают, меняясь местами, теряя след, две тени, две страшные тайны, которых нет. Когда расстаешься, разлуку себе представь; едва обернешься, и сон превратится в явь. Я горе измерил, мой хохот живет в глуши. Я долго не верил, что в теле есть две души, пока не утратил одну, но как прежде пел, сокрыв белизну, черный уголь крошится в мел. Две тени, две старых истории, две стрелы в столичной Астории я огибал углы: меня волочили две дочери, две жены любовью лечили от древней двойной вины. В безжалостной вьюге мне хочется их тепла, но вывернут руки мне два вороных крыла к мольбе заоконной, к которой почти привык услышавший свой незнакомый влюбленный крик. Белая река Твои косы в мою лодку не войдут, не уместятся на скрипнувшей корме, на летящую стремнину упадут, черным облаком по белой Колыме. На закате лес испариной горит, и на скатерти щербится ржавый нож… Ты решала, кто тебя уговорит, выбирала с кем под музыку пойдешь… Вот и плыть мне в заколдованную глушь с неучастливой невестой молодой. За покой невинно убиенных душ распускать унылый невод под водой. Нам сердца стояли свадебным столом, нам кукушки вили гнезда на лету. В отчем доме, сбитом мамкиным теплом, нету места ни иконе, ни кресту. Мои сестры память ведьмы проклянут, надсмехаясь над ужасной красотой. В тихом омуте утопят жесткий кнут, задавив его могильною плитой. Расплетает косы белая река, что годами точит льды и белый снег. И глазами кучевые облака провожает несвободный человек. Грузят уголь на поддоны, тащат соль, неприкаянных невольников ведут. По реке плывет растравленная боль, и века за гробом праведным идут. Надоела парню участь палача. Хватит прошлого, а будущее – прочь. Если тело, словно белая свеча, если волосы – распахнутая ночь. Голова моя случится больной
Голова моя случится больной притяжением растущей луны Над звенящею ночной тишиной в кадках крепкие скрипят кочаны утрамбованы и свернуты так, чтобы было невозможно дышать, жалкий мозг, что превратился в кулак и не в силах холод пальцев разжать жабры жадные с крюками внутри беспощадные судьбы жернова мне молитву наугад подбери тяжким камнем тонут в глотке слова в тесном поприще холопьих голов завороженных мечтою одной средь рассыпанных в степи валунов пред Великою Китайской стеной научи меня угрюмо молчать чтобы вечно на устах таял лед размыкающий присяги печать так безмолвствует в Сибири народ или звонница погибшая спит по макушку в вертикальной воде каждый колокол бедою налит, но не слышен никому и нигде. Я безжалостного зверя обману Я безжалостного зверя обману, хоть не знал от зверя горести и зла. Лютый вой его зальет мою страну, сдавит в сердце горсть последнего тепла. В черной проруби замерзнет волчий хвост, жесткий лес взойдет на сгорбленной спине, И душа его, теряясь между звезд, даст присягу ненасытной тишине. Я царю в столице поверила Я царю в столице поверила, пожелала ему быть царем всегда. В лес вошла, а там скрипит дерево, так скрипит, что стынет в реке вода. И в дубравах с распростертыми кронами нет покоя, а скрыта в глуши беда: облетевшими обагренными листопадами плачет, как от стыда. Я искала его, воздух слушала, прислонялась щекою к глухим стволам. И могилы с уснувшими душами удивлялись словам моим и делам. Я нашла его там, где не ходит зверь, где синица падает замертво. Среди леса стоит и скрипит, как дверь, то ли дерево, то ли зарево. И увидела я темную страну, где столица горит ярким пламенем. Вот и вспомнил мой царь давнюю вину, огню теперь грозит черным знаменем. Половецкою стрелой – червоточиной сверлит сердце ему, как алмаз нефрит. И лицо его моею пощечиной уж который год на ветру горит. |
