Градоначальницу вместе с кем-то из её замов (по культуре или по туризму) усадили в машину с другой стороны холма и отправили в объезд по хорошему асфальту. Собственно, из-за того и задержались, что Алька пошла проводить леди босса, Богдан решил её подождать, а девица эта (Алёна, кажется) снова пристала к нему с вопросами, так и не сумев их сформулировать толком. В итоге наговорил на диктофон своих сумбурных размышлений, а та сказала спасибо раз пятнадцать, будто все остальные слова разом из памяти вылетели. Немудрено, при виде такого-то красавца. А что? Он, Богдан Репин, весьма скромен и самокритичен.

Алька, распрощавшись с начальством, вернулась, тогда и двинулись они вперёд и вниз по коричневой жиже, мерзко хлюпавшей под ногами. Вдобавок дождь зарядил снова, и если большей части краеведов и краеведш было в тот момент рукой подать до спасительной школьной крыши, то перед ними лежала ещё как минимум треть пути. Алёна эта в своих тряпичных полукедах-полутапках на резиновом ходу скользила-скользила по размытой дороге, да вдруг не удержалась на ногах и шлёпнулась самым прелюбопытнейшим образом – на четвереньки. Ладонями и коленками вмазалась в грязь и проехалась по ней, эффектно оттопырив обтянутую джинсами задницу. Куртка задралась, сверкнула белая полоска голой кожи. Богдан метнулся помогать – то ли приступ альтруизма с ним случился, то ли… чёрт знает что. Нагнулся, подхватил её, приподнял. Почувствовал ладонями упругие выпуклые грудки и растерялся. Не то чтобы неприятно, но… непривычно. А она повернула к нему лицо и посмотрела помутневшими, ошалелыми глазами. Рот у неё приоткрылся, заалели щёки. Разжал руки сразу же, сделал шаг в сторону – по сути отшатнулся.

– Вот чучело! – воскликнула Алька, бросаясь к Алёне с выуженной из сумки пачкой влажных салфеток. – Тебе хорошо, Богдан, ты вон в каких сапожищах. Везде сменку таскаешь, предусмотрительный ты наш.

Сама она скакала по грязи на двенадцатисантиметровых шпильках, удерживая равновесие, видимо, с помощью магии, не иначе.

– Мама у меня предусмотрительная, перед любой поездкой по провинции напоминает о резиновых сапогах, – объяснил Богдан.

Не стал уточнять, что на этот раз про обувь для хождения по легендарным русским дорогам напомнил Олежка. Разумеется, перебрасывавшийся накануне сообщениями с его мамой. В одноклассниках, где же ещё. Подхватил под руку застывшую, как соляной столб, Алёну и потянул её за собой. Обед ждать не будет.

Сели за столик втроём, четвёртое место осталось незанятым. Алька раздражала: всё время ёрзала, вертелась. То пыталась дотронуться до Алёны, передавая ей хлеб или поправляя мокрую чёлку, то впивалась сквозь стёкла очков недобрым взглядом в спину рыженькой библиотекарши, вовсю кокетничавшей с молодым сельским учителем. Довольно симпатичным, кстати, длинноногим брюнетом. Чёрт! Вот уж совсем сейчас ни к чему подобные мысли. И не потому что в глухой провинции полно нетолерантных людей, а темноволосый красавчик – явно натурал, тут Богдану точно ничего не светит. Нет, просто он уже знает, что у здания мэрии городка под названием Лучня, где остановится автобус с участниками конференции, его будет ждать в оранжевой машине его рыжее солнце. Олег. Олежка. Нахальная сволочь. Самая милая нахальная сволочь во вселенной и её окрестностях.

На время мероприятий Богдан всегда отключал телефон. Переступив порог школьной столовой, вернул к жизни средство связи и обнаружил, что его ждёт десяток голосовых сообщений. Выйдя под предлогом помыть руки, прослушал их все. Понял, что соскучился. Кажется, рыжий начинал занимать в его сердце место Яши – так же, как Яша когда-то избавил его от многолетней привычной тоски по уехавшему в Израиль Мишке. И это совсем Богдану не нравилось, потому что маячил на горизонте вылет Локи в Аргентину, откуда тот неизвестно когда вернётся, да и вернётся ли вообще – неясно. Он уверенно говорит: «Мы встречаемся». Сумел обаять маму и как-то успокоить, примирить с вдовьей участью Веру. Стал для Богдана нянькой, поваром, личным водителем. И личным клоуном, если уж на то пошло, постоянно пытается поднять ему настроение. Ну, и… не только настроение, само собой. И в то же время: «Я не твоя судьба, жаль. Расстанемся скоро». Конечно, такие заявления прибавляют остроты чувствам, но… лучше бы без них. Локи этого не понимает. Или, наоборот, понимает слишком хорошо и дразнит этим Богдана, давит на больное место. А ещё постоянно накручивает его фантазиями на тему, как он затащит Алёшку в их общую с Богданом постель, смакуя мельчайшие подробности и хихикая над тем, как Богдан злится и умоляет прекратить глупую болтовню. И не скажешь, что это не заводит их обоих, – ох, не скажешь. Вот ведь сволочь рыжая!

Богдан поболтал ложкой в столовском борще, разбивая кляксу сметаны на его поверхности на миллион крошечных клякс.

– Борщ находится в уборщице, – сказала вдруг Алька.

– Что за чепуха?

– Так Дана, мелкая моя, шутит, – рассмеялась Ярцева. – Борщ в уборщице, суп в супермене, рис в Ларисе Борисовне аж два раза, это её воспитательница в садике.

– Каша в кашалоте, – включился в игру Богдан.

– Это классика, – усмехнулась Алёна. – Главное – не показывайте ей котлету.

– Почему? – не поняла Алька.

– Кот внутри еды. Если у ребёнка живое воображение… уснуть же не сможет.

– Я теперь тоже не смогу, – признался Богдан. – Буду пытаться представить, как это выглядит.

Алёна вытащила блокнот, шариковую ручку и быстро изобразила тарелку с вилкой, воткнутой в горку риса, и двумя округлыми битками, в каждый из которых был вписан кот. Один из усатых-полосатых дремал, не забыв насторожить ухо, второй грациозно потягивался и мотал пышным хвостом.

– Ловко у вас получается, – заметил Богдан.

– Лучше, чем интервью, да? – поняла она. – Неудивительно. Репортёрствую сегодня в первый раз. А рисую всю жизнь.

Богдан подумал, что где-то он подобное видел. Не саму картинку, а вот эти характерные кошачьи хвосты-уши. И ещё показалась странной… или нет, просто знакомой манера рисунками в блокноте, пристроенном на приподнятом колене, восполнять несказанные фразы. Так делал когда-то Яша. И кто-то из студентов не записывал, а зарисовывал его лекции по истории… Синицын, конечно же! Алёна показалась ему немного похожей на того и другого – хрупкой фигуркой, лёгкой сутулостью, тёмными волосами, которые, подсохнув после дождя, превратились в милые завитушки. Ч-чёрт! Как так? А лицо… Вот ещё раз – чёрт! Если приглядеться внимательно, девушка весьма отчётливо напоминала Алёшку. Особенно когда она отвлеклась от рисунка и, устремив на Богдана свой затуманенный взор (вот именно!), принялась задумчиво водить колпачком ручки по нижней губе. Юноша выводил его из себя, раз за разом делая так на лекции. А когда принимался посасывать колпачок, Богдан не выдерживал и, извиняясь перед аудиторией, вылетал в коридор, чтобы, вдавившись лбом в холодную стену, отдышаться. Вот и сейчас… Давно ли стал так реагировать на девчонок? Впрочем… нет никакой реакции. Просто интересно наблюдать за этой Алёной. Возможно, неплохо было бы с ней поболтать за чашкой кофе или сводить её в театр, а потом прогуляться по набережной, обсуждая спектакль. Пообщаться – как когда-то с Алькой, как время от времени с Верой (она неплохая, если не истерит и не злится), как с незнакомками с автобусных экскурсий. Неправда, что геям не нравятся женщины. Нравятся, они забавные или по-своему мудрые… иногда. С некоторыми из них интересно дружить. Ими можно любоваться, как картиной, цветком, птицей. Только… не стоит на них.

Молчание затянулось. Богдан снова взглянул на рисунок Алёны. Вроде бы глупая почеркушка, но даже по ней заметно, как уверенно автор ведёт линию, как выстраивает композицию – ничего лишнего.

– Вы где-то учились? – поинтересовался он.

– Окончила художественное училище в Славске. Десять лет назад.

– Десять? Наверное, я у вас ещё не преподавал.

– Точно нет. Вас бы я запомнила, – сказала она – похоже, без тени кокетства, искренне.