– Мам, ну, почему же… Позвони Вере, поболтайте о своём, о девичьем, как вы с ней любите, перемойте мои косточки. Я не против. Но не заставляй её приезжать в Славск, я ведь тебя об этом просил уже.

– Прежде это звучало неубедительно.

– А сейчас?

– Более чем.

– Как тебе Олег? – поинтересовался Богдан.

– Славный мальчик.

– Мам, ему за сорок. Скажешь тоже, мальчик…

– Не девочка же. У вас с ним серьёзно?

– Пока не знаю.

– Чем он занимается вообще?

– Врёт людям за деньги, – хмыкнул Богдан.

– А, я так и подумала, что журналист.

Попрощавшись с матерью, Богдан вернулся к машине. Раздражённо швырнул занимавшую место шляпу назад, сел рядом с водителем.

– Зачем ты приехал? Спасибо, конечно, твоя помощь бесценна. Но мне пришлось лгать матери, теперь она считает, что мы с тобой встречаемся и что ты журналист.

– Где тут ложь? Мы встречаемся. И я журналист. Учился на журфаке МГУ, не окончил, правда. Неважно. Признавайся лучше, что за история с фото.

– Тебе правда интересно?

– Ещё бы. Всегда подозревал, что ты дрочишь на мой портрет.

Богдан сердито фыркнул.

– Куда ты меня везёшь, рыжая сволочь? Славск в другой стороне.

– На берег Волги я тебя везу. Есть одно безлюдное местечко. Посидим, поговорим, выпьем пива холодненького.

– Где ты пиво возьмёшь? В безлюдном местечке. Снова твоя магия?

– Вот ещё. В багажнике возьму. Сумка-холодильник – великое изобретение.

Место, выбранное Олегом, действительно оказалось отличным. Устроились на песке в тени великолепной ивы, что было очень кстати, жара стояла не майская. И на много километров вправо и влево – ни одной живой души. Ну, это и понятно, купальный сезон ещё не начался, нечего делать на пляже. На другом берегу, правда, крутилась вокруг мангала развесёлая компания. Да и наплевать, даже если увидят издали – что такого. Они же не собираются делать ничего предосудительного. Просто выпьют из запотевших банок ледяное пиво, закусят вяленой рыбкой из ашановской упаковки и вспомнят прошлое, которое у них, как оказалось, одно на двоих. Или нет?

Был август девяносто первого. Москва. Танки на улице, толпы народу с размалёванным лозунгами ватманом, с оборванными с клумб цветами. Это было немного жутко и бесконечно весело. Какое-то сумасшедшее единение всех и вся. Ощущением свободы был пропитан воздух, как озоном перед грозой. Все дышали и не могли надышаться этой свободой. Или так только казалось ему, Богдану? Студенту, сдавшему экзамены за второй курс и оставшемуся на каникулы в столице, чтобы подзаработать денег в рекламном агентстве, открывшемся на волне перестройки. Тогда много чего появилось незнакомого, странного. Жить сделалось интересно. Особенно в Москве. До его родного города позитивные перемены доходили медленно, а привычный уклад пока не рухнул, но уже ощутимо раскачивался, как молочный зуб, подталкиваемый изнутри нетерпеливыми коренными. Богдан регулярно звонил маме из телефонной кабинки на почте, отчитывался: мол, жив-здоров, сессию сдал без троек, деньги есть, не голодаю, ничего не надо. Мать всё равно присылала ему – не деньги, конечно, откуда они у библиотекарши, которая и в благословенные застойные времена получала сущие копейки, а соленья-варенья, итоги бродяжничества по лесам с подружками. Передавала гостинцы с проводником, раз в месяц Богдан приходил встречать поезда, и нельзя сказать, что солёные грузди и клюква, протёртая с сахаром, были лишними в его скудном студенческом рационе. Впрочем, мог бы и без этих приятных дополнений обойтись, случалось, неделями питался залитой кипятком лапшой – и ничего. Хуже было другое – выслушивать по телефону бесконечные мамины жалобы на жизнь её тяжёлую: сначала на колбасу по талонам, потом на пустившиеся вскачь цены, на ставшие неожиданно платными услуги зубного врача. На то, что в читальный зал её родной библиотеки вместо привычных бабушкам журналов «Работница» и «Крестьянка» выписали «этот ужасный «Космополитен» с полуголой девицей на обложке, стыдно такое читателям показывать». В последнем он со своей благовоспитанной матерью был солидарен, от глянцевых картинок с красотками в купальниках и без них его мутило, если честно. Впрочем, кому-то это нравилось – ну, пусть будет, не запрещать же, как раньше, как совсем ещё недавно, когда, пожалуй, всё самое интересное было под гласным или негласным запретом.

И вдруг в одно прекрасное летнее утро оказалось, что глава государства чуть ли не в плену, власть захватила кучка солидных дядечек, которые хотят вернуть «всё, как раньше», и что будет дальше – непонятно. Возможно, ничего и не будет уже.

Дальше – было. Та самая свобода рванула изо всех щелей бешеным потоком. На работу Богдан не пошёл, болтался по улицам, пока буквально не уткнулся носом в группу людей, перегородивших улицу. Их было много: и молодые, и, как ему казалось тогда, бодрые старики и старухи – на самом деле джентльмены и леди слегка за сорок, ровесники его нынешнего, какие преклонные годы, вы что… Правда, сейчас, в свои сорок шесть, он бы в подобную авантюру, наверное, не ввязался, хватило бы разумной трусости отсидеться дома. Зато, как никто, понимал своих студентов Бровкина, Кострова и Бахрамова с их страстью к политическим митингам и протестным акциям. Точнее, именно Кострова он понимал и воспринимал, как надо. Клим всё же руководствовался идеологическими соображениями, Тагир тянулся за Алёшкой, словно нитка за иголкой, а вот Алёшка… Да, он просто кайфовал на подобных мероприятиях, ловил свою порцию вкусного адреналина. Как сам Богдан когда-то.

Он был одним из толпы, он находился в том восторженном и напряжённом состоянии, в каком люди и совершают всё, что угодно, – от прекрасных глупостей до преступлений. Впрочем, иногда одно мало отличается от другого.

Рядом с ним в этой толпе кружилось очаровательное существо, голорукое и голоногое, с копной рыжих кудряшек, с улыбкой до ушей, как у киношного Буратино. Впрочем, улыбку Богдан разглядел уже потом, как и весёлые золотистые глаза, крупноватый, но симпатичный нос, веснушки на острых скулах, которые становились ярче, когда лицо розовело от смущения. Сначала среагировал на рыжие волосы, а из-за голых коленок сперва подумал, что перед ним девушка, – в те годы взрослые парни редко носили короткие штанишки. Впрочем, разум ошибся, а вот тело отреагировало правильно. То есть, наоборот, неправильно с точки зрения общепринятой морали и нравственности. Между тем, оказалось, что интерес обоюдный, рыжий тоже пялился на высокого блондина, и под его шортами спереди заметно и знакомо набухал бугорок. Вот чёрт…

Пока Богдан раздумывал, что сказать, рыжий опередил его:

– Я рядом живу, – проговорил он. – Дома нет никого, все на даче. И торт остался почти целый со дня рождения.

– Если ты думаешь, что я к тебе чай пить иду, то… лучше не надо, – предупредил Богдан. – Тебе сколько годиков вообще?

– Много, не переживай.

Это наглое малолетнее чудовище его ещё и успокаивало, надо же. Богдан хмыкнул, затолкал руки в карманы брюк и двинулся за рыжим, по пути откровенно разглядывая его туго обтянутую шортами задницу.

– Вот примерно так всё и было, – выдохнул Богдан, рассказав эту историю Олегу. Тот молчал.

Столько лет прошло, впечатления должны были стереться и померкнуть, пожалуй. Но Богдана словно электрическим разрядом ударило, когда он вспомнил, как трахал рыжего пацана на диване в гостиной под «Лебединое озеро», бесконечно шедшее тогда по телевизору. И как они пили прямо из горлышка коньяк (ох и влетело, наверное, мелкому потом от родителей!) и доедали обещанный торт. Руками и без всякого чая, вот ещё. А мальчишка, нахально улыбаясь, ме-е-дленно облизывал пальцы, измазанные кремом.

– Помнишь?

– Нет, сказал Олег. – То есть конкретно тебя не помню. Я в те дни много кого к себе водил: и парней, и девушек.

– Ничего себе! – Богдан растерялся и даже… расстроился, что ли. Или обиделся? – не думал, что ты такой… Казанова.

– А сам-то! – фыркнул Локи.