Притянул к себе, поцеловал в губы. Решил не торопить события, утащил сначала на кухню – допивать посередовский коньяк с лимоном, посыпанным сахаром и кофейной крошкой. Говорили о каких-то отстранённых вещах. Об искусстве – о чём ещё… Постепенно как-то придвигались друг к другу, и вот уже Богдан держал Яшу у себя на коленях и целовал за ухом, а тот тихонько постанывал. А потом и сам чуть не взвыл от радости, когда Яша как само собой разумеющееся произнёс:
– Богдан, можно я первый – в душ?
Не предполагал даже, что у них вот так сразу всё завертится, готовился к медленному развитию событий, к долгим уговорам. Считал, что Яша в этом плане – девственник. Так и оказалось, кстати, правильно догадался. Ну, почти. Грехи юности не считаются, слишком давно это было. У него и в гетеро-отношениях был в то время застой, с женой Верой жили в разных комнатах своего дома в Фёдоровском, как брат и сестра. По крайней мере, сам так говорил. Вера потом утверждала другое. Разбираться, кто из них был прав, ни к чему и поздно, Яши нет в живых, это всё уже не имеет значения. Ничто не имеет значения.
А тогда Яша случайно (возможно, и намеренно, кто знает) не запер дверь в ванную. Богдан принёс полотенце – точнее, махровую простыню, в которую без проблем можно было бы завернуться обоим. Залюбовался Яшей – был он стройный, тоненький, как мальчишка, в свои тридцать шесть (на тот момент) лет. Почувствовал, как возбуждённый член твердеет и тяжелеет под тонкой тканью домашних брюк. Скинул одежду и забрался к Яше в ванну. Растёр его как следует мочалкой, на которую выдавил чуть ли не полфлакона геля для душа. В качестве смазки использовал эту же розовую, похожую на жидкий кисель субстанцию, разыскивать что-то другое ни сил, ни времени не было. Растянул отверстие скользкими намыленными пальцами, стараясь действовать нежно и аккуратно. Поставил Яшу на четвереньки, надеясь, что сейчас всё закончится быстро, и натереть колени о твёрдую поверхность ванны он не успеет. Так и случилось. Потом завернул его в простыню и отволок в спальню, по пути шутил, что всё у них, не как у людей, на руках надо носить до секса, а не после. Почувствовал, что Яша коротко и ритмично вздрагивает, уткнувшись ему в плечо. Думал – смеётся. Оказалось – плачет.
– Ты что? – встревожился. – Больно тебе? Плохо?
– Мне хорошо, – выдохнул Яша. – Никогда так хорошо не было… как с тобой.
Богдан на минуточку загордился собой. Понимал, конечно, что Яше при его скудном опыте и сравнивать-то было не с чем. И не с кем. Но всё равно…
Уснули, обнявшись. И, конечно, Богдан потерял бдительность, не успел до возвращения мамы… в общем, ничего не успел, она так и застала их спящими.
Проснулся от её тихого вскрика:
– Господи! Мишка, что ли?
И Яша проснулся, завозился у него под боком, выдохнул:
– Здрасте…
– Доброе утро, мам, – виновато сказал Богдан. – Это Яша Тропинин. Извини, мы тут…
– Богдан, убить тебя мало, – устало сказала мать. – Пойду на рынок. Через два часа чтобы вас здесь не было. Обоих. До вечера.
– Мам, а вечером, – осторожно спросил Богдан, – можно появиться… обоим?
– Что с вами делать, появляйтесь, – хмыкнула она. – Пирогов напеку, – вышла из комнаты, через пару минут заглянула снова, покачала головой. – Больно уж ты, друг, на Мишку Вельтмана похож.
Богдан увёз Яшу на весь день за город, на спортивную базу, где можно было взять напрокат не только лыжи, но и «ватрушки» для катания с ледяных гор. Беспокоился поначалу, что они будут выглядеть нелепо, два взрослых мужика среди резвящихся подростков, но, присмотревшись к публике, понял: на самой большой горке не только молодёжь, есть народ постарше, – и успокоился. Яша, одетый в Богданову старую куртку (его длинное чёрное пальто, безусловно, шикарно выглядело, но для спортивных забав не годилось), съезжал с крутого склона пингвиньим способом, укладываясь на «ватрушку» ничком. Оказавшись внизу, не торопился вскочить на ноги, лежал и ждал, когда Богдан скатится следом, поднимет и со смехом примется отряхивать снег с одежды.
Вернулись вечером – действительно к пирогам с капустой. Со сладким чаем. Как в детстве. Под пироги да под горячую картошку с маслом и с маринованными огурчиками-помидорчиками из посередовских теплиц мать выспрашивала Яшу обо всём: о родителях, о детстве, о жизни в Фёдоровском, о картинах и о Вере. Особенно – о Вере. Яша отвечал коротко и время от времени замолкал надолго, задумывался. Потом попросил блокнот и карандаш, бойкими штрихами изобразил и дом свой, и какую-то удивительную яблоню с двумя стволами, и грациозно-ленивую кошку Манефу, и Веру с её ученицами. Рисовать ему было легче, чем говорить, видимо. Богдан с тоской и ужасом ждал, что Яша запросится домой. Понимал: это неизбежно, и морально готов был вызвать такси до той самой Вериной родни, у которой он якобы до сих пор гостит, а то и до Фёдоровского. Но Яша, похоже, забыл, что ему надо куда-то ехать. И мама выставить гостя за дверь не торопилась. Наоборот, отозвала Богдана в сторону и шёпотом спросила, вместе им постелить или по отдельности. Сын смущённо забормотал, что, конечно, в разных комнатах, но мама вдруг сердито хмыкнула:
– Толку-то! Всё равно ведь сползётесь, ироды!
И, несмотря на вялые протесты Богдана, поменяла бельё в спальне и принесла лишнюю подушку.
В постели Яшу, уставшего от прошлой бурной ночи и от дневной активной прогулки, он ласкал нежными, бережными прикосновениями, пока самого не сморил сон.
Утром заторопился в училище к первой паре, не стал Яшу будить. Когда вернулся, его уже не было. Мама развела руками:
– Второпях собрался и уехал. Даже не позавтракал.
Тут только Богдан сообразил, что нет у него ни Яшиного телефона, ни адреса. Найти человека не проблема, Фёдоровское – посёлок небольшой. Вопрос в том, хочет ли Яша, чтобы его вот так разыскивали. У него там Вера. И вообще своя жизнь, о которой Богдан мало что знал.
Сам постепенно встраивался в прежнюю колею: набрал дополнительных часов во втором семестре, дома затеял ремонт. С последним пытался справиться самостоятельно, но не вышло. В итоге отправил маму на три недели в санаторий и нанял бригаду молдаван укладывать ламинат и клеить обои. Ночевал в разгромленной квартире, в маленькой маминой комнатушке, куда впихнули почти все вещи из двух других и кухни, загромоздив её до безобразия. На третий день ремонта затащил в постель симпатичного парнишку из бригады. Юный молдаванин оказался страстным и ласковым, умел много такого, отчего Богдана в дрожь бросало. Но был у парня один большой недостаток – он не был Яшей.
Собрался, наконец, отправиться в Фёдоровское на выходных. Точнее, в воскресенье с утра, поскольку суббота была забита работой до отказа: с утра – лекция о передвижниках для пенсионеров, а потом история искусств в художке, у четырёх классов подряд. Наобещал редактору областной газеты очерк о самобытном художнике, чтобы визит имел официальную отмазку, если что. Выспросил в Союзе адрес Тропинина, прикрываясь той же байкой об очерке. Впрочем, почему байкой? Напишет ведь. Есть о чём.
Однако вышло всё не так, как планировал. В субботу в художке услышал знакомый голос – негромкий, с чуть заметной картавостью. Яша беседовал с Юлией Юрьевной. А ведь точно, она когда-то была директором школы искусств в Фёдоровском. Не сообразил сразу, что они земляки, вот откуда надо было начинать поиски. Вывалил перед ребятами на парту пазл с «Утром в сосновом лесу» Шишкина и торопливо вышел из кабинета. Яша уже распрощался с директрисой и двинулся к выходу. Преградил ему путь, взял за плечи, поглядел в печальные карие глаза.
– Ты куда пропал? Телефон не оставил. Ищи тебя теперь по всему Фёдоровскому.
– А ты искал? – удивился он.
– Собирался. Зачем ты сбежал, Яш?
– Боялся надоесть тебе. Ты же сам говорил, что у тебя никогда не было постоянных отношений.
– Не было, – жёстко сказал Богдан, – пока тебя не встретил. Теперь – будут. Здесь кафе есть через дорогу от школы, иди туда, заказывай, что хочешь, и жди меня. Освобожусь – приду. И поедем ко мне. Ясно?
