Он погрозил отрокам здоровенным кулаком…

– Умный человек – воевода. Умный и справедливый, – говорил Владимир Святополку, когда они шли по широкому гульбищу.

Святополк вдруг снова злобно скривился:

– Тоже мне, справедливого сыскал! Вот мой дядька Перенит…

Владимир почувствовал, как в нём закипает гнев.

– Не ведаю, каков Перенит, а мой дядька – человек верный и справедливый! – с гордостью промолвил он, повысив голос.

Святополк смолчал, досадливо махнув рукой.

Посреди стана ярко горел, отбрасывая в ночное небо искры, громадный костёр. Вокруг него у шатров, пряча зябнущие руки в широкие рукава войлочных халатов, тесной группой сидели половцы. В отдалении неосёдланные кони с хрупаньем жевали пожухлую осеннюю траву.

Худой высокий старик в круглой бараньей шапке, со сморщенным жёлтым лицом и свисающей, как мочало, тонкой козлиной бородкой, покачиваясь из стороны в сторону, словно в такт какой-то ему одному понятной мелодии, говорил, медленно, взвешивая каждое слово:

– Болуш взял с каназом Всеволодом мир… Скрепил своей кровью дружбу. Он не хочет воевать… Наши кони устали… Нам нужен отдых… Сколько дорог мы прошли!.. Сколько переплыли бурных рек… Итиль, Яик, Дон – греки называют его Танаис…

Речь почтенного старца прервал сидящий с ним рядом Искал. Не выдержав, он вскочил на ноги и в исступлении прокричал:

– Какие жалкие слова я слышу! Ты, Осулук, стал как баба! Тьфу! – Он злобно сплюнул и грязно выругался. – Тебе коров доить! Посмотри, наши кони жрут одну сухую траву, они голодны! Каждую зиму – джут[171], кони гибнут! Кипчаки бродят по степи, как нищие! Скоро нечего будет есть! Что будет тогда?! Пойдём кланяться урусам в ноги, как печенеги и берендеи?! А помнишь, Осулук, как наши деды рубили арабов и огузов, как отцы наши гнали хазар и булгар[172]?! Какие богатства добывали они в честном бою! Кони их обгоняли ветер! И все, все племена и народы боялись их! Болуш изменил памяти отцов!

Осулук спокойно слушал резкие обидные слова Искала и с бесстрастным видом спокойно кивал головой. Когда молодой солтан остановился перевести дух, он поднял десницу и, улыбаясь беззубым ртом, громко сказал:

– Ты не дослушал меня, Искал. Ты смел и бесстрашен, ты – настоящий кипчак. Такой вождь, как ты, сейчас нужен нам… Да, наши кони устали, они истощены, бег их утратил обычную быстроту. Но весной будет ещё хуже. И я говорю… Все меня слушайте!.. Надо идти в поход зимой… На урусов, на каназа Всеволода, на Переяславль! Мы возьмём его стада, угоним табуны и людей… Потом пойдём в Кырым, в Сугдею, в Херсонес. Лукавые греки дадут за невольников-рабов много золота. Вот как надо жить! В шёлк и парчу оденем наших жён, в кольчуги из булата – наших воинов, сёдла и сбрую добудем для наших скакунов!

– Ты прав, Осулук! – воскликнул Искал. – Прости меня. Я давно бы пошёл в землю урусов, но этот проклятый Болуш. – Он развёл руками и хищно осклабился. – Что делать с ним?

– Он разнежился, как баба, – раздался гортанный голос одного из беков. – Такой хан не нужен кипчакам!

– Тогда… Я его убью! – Искал вырвал из ножен кривую саблю. – Осулук, я обещаю, я принесу и брошу к твоим ногам его глупую голову!

Старый хан снова холодно кивнул.

Искал сел обратно к костру, привычно поджав под себя ноги. Он сгорал от нетерпения, резкость слов и движений выдавали его горячность, дикость, в душе его безудержно клокотали страсти. Такие, как Искал, становятся или лучшими друзьями, или злейшими врагами, для них нет середины, они не умеют мыслить и взвешивать, их стихия – порыв, гнев, бесстрашие, безрассудство, граничащее с безумием. И старый степной лис Осулук это знал. Знал и разогревал в душе Искала, потихоньку, не спеша, ярость и ненависть. Они нужны кипчакам!

– Вот, Арсланапа! – обратился Искал к сидевшему напротив мальчику-подростку лет четырнадцати. – Скоро наступит пора и тебе показать свою доблесть. Что ты дрожишь? Ты боишься?! – гневно спросил он.

– Нет, отец, я не страшусь опасности, – с достоинством ответил Арсланапа. – Я дрожу от желания скорей сразиться с врагом!

– Хороший ответ, Арсланапа! Эй, Иошир! – крикнул Искал в темноту одному из нукеров. – Тебе поручаю своего сына. Присмотри за ним.

Осулук опять поднял руку, прося слова.

– Ты, Искал, поведёшь наши орды на урусов. И да помогут тебе наши добрые духи!

Искал встал, поклонился и поцеловал край одежды старика.

– А теперь иди, – добавил Осулук. – И помни: Болуш должен умереть! Он стал помехой нашему делу.

Запрокинув голову, Искал посмотрел на тёмное ночное небо. Не видно ни луны, ни звёзд, холод пронизывает тело, снег кружится в воздухе, хрустит под копытами коня. К вечеру выпал и совсем укутал землю белым покрывалом. Осулук прав: надо спешить. Наступает зима, джут, голод.

Искал жестом подозвал Арсланапу и молча указал рукой вперёд, туда, где посреди кромешной тьмы мелькали огоньки. Там, за излукой реки, стан Болуша – злейшего врага, предателя, продавшегося урусам! Настала пора покончить с этой падалью!

Искал выхватил саблю и издал воинственный, леденящий душу вой – сурен – знак атаки.

Нестройной лавой, как коршуны на добычу, полетели в ночную степь оружные конники.

…Рубили всех без разбора: стариков, женщин, детей, врывались в шатры и кибитки, хватали дорогие одежды, золотые и серебряные чаши, уводили коней.

Ханские нукеры, один за другим, захлебываясь кровью, падали на снег, окрашивая его тёмными расплывающимися пятнами.

«Верные псы!» – С презрением отдёрнув окровавленной саблей войлочный полог, Искал ворвался внутрь шатра Болуша. С визгом скользнула к стенке обнажённая рабыня.

Болуш, бледный и спокойный, облачённый в цветастый халат из бухарской зендяни[173], стоял возле тлеющего очага.

– Убивать пришёл, разбойник? – с усмешкой спросил он, хладнокровно взирая на брызжущего в ярости слюной Искала. – Убивай. Но вот что я тебе скажу: если ты решил воевать с урусами, ты – мертвец. Это такая сила! Тебе и Осулуку их не одолеть. Будет литься кипчакская кровь.

– Хватит, довольно каркать, трусливая ворона! – Искал взмахнул саблей. Со свистом обрушилось смертоносное оружие на жирную ханскую шею.

Схватив за волосы отрубленную голову Болуша и потрясая своей кровавой добычей в воздухе, с диким хохотом выскочил Искал из шатра.

В сумеречной темноте, освещённой пламенем горящих факелов, сверкнули испуганные чёрные глаза рабыни.

– Держите её! Она любимая хасега[174] Болуша! – крикнул Искал. – Приведите её ко мне!

Беспомощную рабыню привели и бросили к его ногам.

– Эй, Арсланапа! – позвал солтан сына. – Пора тебе познать женщину! Возьми её! Это твоя доля добычи!

Арсланапа, спустившись с коня, немного смущённый, подбадриваемый воинами, через силу улыбнулся и, повалив наложницу на землю, стал срывать с неё дорогие одежды.

Толпа галдящих степняков обступила было его, но суровый богатырь Йошир, потрясая копьём, отогнал прочь всех любопытных.

Вопли и плач рабыни прорезали воцарившуюся после разгрома стана тишину. Арсланапа, грязный, испачканный кровью, навалившись сверху, дико вращая глазами, насиловал свою жертву. Лишь мрачный Йошир да кружащий в предутренней выси ястреб стали свидетелями первого в жизни молодого сына солтана злодейства.

В посеченном саблями, покорёженном шеломе, пешком, хромая и тяжело дыша, приплёлся Всеволод к Княжеским воротам Переяславля. Яростно кружила жестокая вьюга, бросая в лицо снежные клубы. В ушах стоял неистовый свист, голова гудела от сабельных ударов.