Пройдя с каменным взглядом мимо охранника, я направился прямиком на девятый этаж. Если я правильно понял загадочное, эмоциональное выступление бармена, путь к разгадке начинался именно там — в клетке с моими подопытными. Лабрадор и доберман встретили меня, радостно виляя хвостами, их даже не напугали шприцы у меня в руке.
— Привет, друзья. — Произнес я несуразно. — Они, конечно же, поняли, что я был под мухой — если задуматься, ум человека и собачье чутье — это очень эффективное сочетание.
После долгого, сосредоточенного прицеливания я все же собрал образцы крови моих друзей. В лаборатории было пусто, как и везде, я засел с кружкой крепкого кофе и стаканом воды у микроскопа. Я много пил и активно дышал, надеясь, что так отравляющие разум вещества скорее выйдут из организма. Недолго думая, я включил второй микроскоп, стоявший неподалеку, чтобы оперативно переключаться между образцами. Зарегистрировав в них экземпляры пси-вируса, я запустил компьютерную реконструкцию молекулярной структуры, после чего, удовлетворенный первым правильным шагом, вышел из лаборатории и встал у открытого окна. За время, пока длилась процедура, я практически окончательно пришел в себя — вода, кофе и свежий воздух эффективно очищали и запускали мозг в работу.
Со свежим разумом, изрядно продрогший, я начал сравнивать две популяции. Сперва я решил, что некорректно собрал модель, затем присмотрелся: все было правильно. Я намеренно критично оценивал каждый шаг своих мыслей, чтобы избежать поспешных выводов. Я смотрел на экраны и не мог понять, где допустил ошибку: геометрическая структура образцов была идентичной, но молекулярный состав различался. Я запустил попарный сравнительный анализ, в каждом узле экземпляры отличались примерно четвертью белкового состава. Если задуматься, это было невозможно: подопытные получили одинаковые популяции вируса, это факт. Почему же тогда они разошлись, находясь в разных средах…, да ещё так однообразно — как будто каждый экземпляр подвергся какому-то однотипному воздействию. Я уперся усталым взглядом в правый монитор, затем в левый, затем снова в правый, я крутил головой подобно сове, но ничего не мог разглядеть. «Подверглись воздействию…, - снова всплыло в голове, — и, вероятно, в одно и то же время…, - я чувствовал, что мысль идёт по верному пути, оставалось сделать всего один решающий шаг, — во время генерации сигналов. Конечно!» Да, это был тот самый, единственный, все объясняющий вариант. В момент, когда вирус, проникнув в нейроны, генерирует набор сигналов, он не только отдает, но и принимает: он мутирует точно так же, как при снимке сознания — изменяется в соответствии с текущими сигналами мозга. Таким образом, формируя новое сознание, вирус сохраняет в себе копию старого.
Эврика… Да, очевидно, я нашел его, тот ключ, что так тщательно скрывал Феликс, из-за которого он решил от меня избавиться. Вероятно, он открыл этот эффект уже после того, как проник в головы Артура и других учёных, именно поэтому о нем не было ничего в моей памяти. Как и всякий раз в момент озарения, я испытал резкий прилив эндорфина, зарядивший меня, как минимум, на целую ночь. Ликуя, я выбежал из лаборатории за очередной чашкой кофе, от нетерпения у меня дрожали коленки и вздымались волосы на затылке. Итак, в моих руках появилась самая важная нить, но чтобы пройти по ней до конца, нужно было снова совершить переворот в науке, а именно, создать вирус, который вступит во взаимодействие с отработанным пси-вирусом внутри организма и заставит его сработать повторно.
В голову тут же пришли несколько идей, как заставить вирусы взаимодействовать; нужно было хорошенько покопаться в файлах Феликса, выпотрошить собственную память, собрать максимум информации об истории разработки, выбрать несколько подходящих штаммов, модифицировать их и ставить опыты…, много опытов. Я провел в лаборатории все выходные — работал, не замечая усталости и лишь иногда прерываясь на короткий сон или вылазку за едой. Вечером в воскресенье я зашёл домой, чтобы помыться и сменить одежду, а после снова пропал на работе на двое суток. Такими двухдневными спринтами я прожил без малого две недели. Утро, вечер, день и ночь потеряли свое привычное значение, я работал до момента, когда сил останется только на то, чтобы дойти до такси и уснуть на заднем сидении. На моём и без того слабом теле копились признаки истощения — живот, которого не было, стал ещё меньше, глаза приобрели устойчивую красноту лопнувших сосудов, колющая боль в затылке по ночам напоминала мне, что пора принять немного сна. Что до Феликса, он, как и раньше, не обращал на меня внимания, я думаю, такой режим работы был для него в порядке вещей, он не хуже моего знал, каково это — когда идея напрочь отнимает покой, а научный поиск становится вопросом жизни и смерти.
Работа кипела беспрестанно, даже во сне мне являлись идеи новых скрещиваний и модификаций, большинство из них были полным бредом, но некоторые давали реальную надежду. Не раз мне снилось, будто Феликс раскрыл меня; сознание наполнялось гипертрофированным страхом, я получал новый смертельный укол и просыпался с облегчением. Поиск продолжался. За одним неудачным опытом следовал другой, за каких-то две недели их накопилось столько, что уже не получалось держать их в голове, проводя анализ. Обывательская логика в такой ситуации диктует бросить все и жить дальше, но это не мой случай. Во-первых, варианта поражения я попросту не рассматривал, во-вторых, статистика безуспешных экспериментов для меня, как для ученого, не говорила ни о чем, ведь нужен был всего один успешный.
Я пришёл к моим подопытным, измученным уколами. Их глаза были ещё грустнее, чем у обычной собаки, запертой в клетке; получасом ранее я вколол им очередной штамм — ещё один маленький шаг в сторону от протоптанной тропы, не внушающий большой надежды.
— Простите меня, друзья. Скоро все закончится. — Сказал я вслух. В их глазах не было веры в счастливый исход, в них вообще практически не было эмоций.
Одно из интересных наблюдений, сделанных мной за время работы бок о бок с Феликсом — поразительная информативность взгляда. Состояние души и настроение — это лишь минимум из того, что можно прочитать в глазах. Глаза — это отражение сознания, они как бесконечно сжатая копия всего, что хранится в чертогах головного мозга. Казалось бы, что определяет взгляд… Трехмерный угол поворота, размер зрачка, влажность и положение века — всего четыре параметра (больше я придумать не смог), но их мощность невообразима. Если развивать эту мысль и искать объяснение, число нейронов хоть и запредельно велико, но оно конечно, так же, как и число всевозможных комбинаций сигналов внутри них, а значит, сознание дискретно, в то время как параметры взгляда непрерывны, а значит комбинации их значений бесконечны. Другой вопрос — как эффективно читать взгляд, извлекая максимум информации. Если в совершенстве освоить эту науку, можно получать все необходимые знания о живом существе по его глазам. Я уж точно не специалист в этой области, но кое-что я все же смог понять, глядя собакам в глаза: за ними не было человека.
С этой мыслью я выдал им все те же мячи с цифрами, которые они успешно расставляли на протяжении множества экспериментов. Собаки принялись озадаченно их обнюхивать, после чего лабрадор взял мяч в зубы и поднес его мне, доберман же вовсе угрюмо отвернул голову и разложился в углу. Я до последнего не верил, что это произошло, в мыслях крутились отрицание и поиск подвоха. Я приоткрыл клетку и протянул руки, собаки тут же прислонили к ним свои мокрые носы.
— Вы ж мои хорошие… — Произнес я вслух, пытаясь их обнять. Уставшие от уколов друзья не разделяли моего восторга, они кое-как виляли хвостами и обнюхивали меня, будто спрашивая, с чем пришел. Больше всего мне хотелось их хоть как-то отблагодарить, и вечером я вернулся к ним с двумя кусками вареной говядины.
Да, у меня получилось. Антивирус работал, и это был грандиозный прорыв, дело оставалось за малым — модифицировать его для передачи по воздуху. Но перед новым марафоном нужно было как следует отдохнуть и, если получится, очистить мозги, прежде чем снова по полной их нагрузить. Я, определенно, заслужил день хорошего отдыха: крепкий сон до обеда, баня — лучшая в городе, ужин с красным вином и превосходным стейком, чашка кофе с большим куском торта в моей любимой кофейне. Это был почти обычный выходной, который, я надеялся, никогда не закончится, и оттого тщательнее ловил мельчайшие моменты, чтобы хоть как-то замедлить бег времени и, по возможности, не думать о том, что будет, когда все закончится…
