— Да, мир будет восприниматься совсем иначе. — Я по-прежнему не догадывался, к чему он вел, но его теория становилась мне все более интересной.

— Но даже это не главное. Я привел этот пример, чтобы ты представил сознание, не связанное с ощущениями. Идем дальше… — Как опытный лектор, Феликс грамотно дозировал информацию, добиваясь от меня отклика после каждого этапа. — Как мы уже заметили, сознание — это совокупность большого множества простейших взаимодействий, каждое из которых вполне материально, как, например, переход электрического заряда от одного нейрона к другому. Из этой простой концепции можно сделать два вывода. Первое… Сознание может существовать не только в мозгу, но и в других объектах, изобилующих однотипными, но неповторяющимися взаимодействиями. Хорошим примером будет грозовое облако, в котором, как в мозгу, бушуют разряды.

— Стоп. — Изрядно ошалев, прервал его я. — Ты хочешь сказать, что у облака есть разум?

— Вполне возможно. — Все тем же ровным тоном ответил Феликс. — Но, чтобы понять это, нужно выйти из привычных границ понимания разума. У облака совершенно иное восприятие и иные механизмы воздействия на окружающий мир, для нас практически нереально представить, как оно мыслит.

— Постой. — Я снова прервал его. — Но каждый разряд в облаке обусловлен воздействиями извне и другими разрядами. Мы называем такие процессы хаотическими только потому, что их трудно описать детерминированной моделью, но, в конечном счете, все они чем-то обусловлены.

— Развивай свою мысль. — Что бы я ни говорил, мне казалось, что Феликс знает мою реплику заранее. Поэтому наш диалог немного походил на его беседу с самим собой.

— Хотя, если так рассуждать, то и наше мышление — вполне детерминированный процесс.

— Молодец! — Феликс ликовал, насколько он умел ликовать. — То, что происходит у нас в голове, все, чем мы являемся — такой же физический процесс, как, скажем, цикл двигателя внутреннего сгорания, но более сложный, который очень трудно описать и смоделировать.

Я сидел в замешательстве. Это был тот случай, когда ты не получаешь новых знаний, но имеющиеся знания переворачиваются с ног на голову.

— Следовательно, — продолжал я, — если сознание, как физический процесс, получится смоделировать, то его можно будет сохранить или даже скопировать.

— Это и есть второй вывод. — Феликс знаменательно указал пальцем мне в сердце. Я был удивлен его возбуждению, обычно он был скуп на жесты и эмоции. — Сознание, а точнее, его состояние в определенный момент времени, можно скопировать и поместить в аналогичную среду. И мы получим копию, которая в дальнейшем будет развиваться по своему собственному пути, поскольку внешние воздействия на нее будут совершенно другими.

Этот разговор, как и многие другие, оставил меня под глубоким впечатлением, но Феликс, как казалось, всегда был впечатлен сильнее. Его неподвижный взгляд устремлялся как будто в другую вселенную, никому не ведомую, когда поезд с гулом уносил его в тоннель.

Та поездка запомнилась мне также одним неприятным инцидентом. Когда мы только вошли в вагон, вслед за нами, вероятно, сильно спеша, влетел молодой мужчина. Он очень боялся, что двери закроются перед ним, и оттого несся сломя голову. Больше всего от его эффектного появления пострадали мы с Феликсом — меня он практически протаранил плечом, а ему попал своей увесистой сумкой под колено. Это была большая прямоугольная сумка для переноса пиццы, и с ней пришел характерный аппетитный запах. Мужчина тут же перед нами извинился, собственно, никакого негодования от этого происшествия мы не испытали. Но нашелся еще один персонаж — мужик предпенсионного возраста — которому, очевидно, извинений было не достаточно. Он грозно повернулся к виновнику и громко, сердито высказался:

— Смотри, куда прешь, недоумок!

В этой фразе было столько злости, как будто вся жизнь человека была искалечена этим "злонамеренным" столкновением. Но и виновник не остался без ответа:

— Рот свой закрой.

На эту мелкую, неказистую реплику мужик ответил жестко и, я бы сказал, крамольно:

— Ты еще меня позатыкай, курьер сраный. Сам говно и живешь, как говно.

От этой желчной брани у нас с Феликсом волосы встали дыбом. Мы слушали, как они обменивались ругательствами, пока мужик не вышел на следующей станции. При этом он, желая оставить последнее слово за собой, громко бросил перед выходом:

— Всю жизнь будешь на метро жратву возить, неудачник!

Мы в очередной раз были поражены тем, насколько жестоки и бессердечны бывают люди по отношению к незнакомым. Я решил написать об этом, потому что считаю этот момент значимым для моей истории.

И тем не менее, это отступление. Речь о наших занаучных беседах с Феликсом. Разумеется, я не был единственным участником его спонтанных семинаров. Каждый сотрудник в той или иной степени любил порассуждать о метафизике. К нам нередко присоединялись коллеги, например, Лев Петрович Кузьмин, руководитель нашего отдела, почитаемый всеми доктор наук, чьи академические седины были результатом долгого служения многострадальной отечественной науке. Мною Лев Петрович был горячо любим, в нем я видел эталон российского или, правильнее сказать, советского ученого. Примечательно, что и он ко мне проявлял особое внимание — интересовался моими личными успехами, наставлял меня. Я как-то задумался о том, что, возможно, повторяю его научный путь, и он всячески направляет меня, чтобы помочь избежать ошибок, на которых сам в свое время научился.

Еще был Антон Пинчук, крайне увлеченный и, наверное, самый активный и амбициозный из нас. С ним мне довелось поработать чуть больше года, потом он ушел в Biohack — престижную зарубежную компанию, известную широкой общественности под другим названием.

Вскоре его заменил Илья, наш младший, отличник и спортсмен, не так искренне и глубоко увлеченный наукой, как мы, но исполнительный и надежный. Такой человек, как он, спокойно переносящий рутину, в трудовом коллективе незаменим. Все в этом молодом учёном было правильно и умеренно: опрятный внешний вид, без броских вещей, русые волосы, подстриженные по уставу, синий Форд, приобретенный в кредит, миловидная невеста, добрая и незлобливая. Думаю, из него бы получился первосортный офицер. Илья с большим интересом слушал наши научно-фантастические дискуссии, изредка вставляя подытоживающие реплики в духе "да, без нано технологий сейчас никуда". К сожалению, а может быть, к счастью, он крайне редко мог составить нам компанию — как правило, он уходил с работы вовремя, вечерами у него были тренировки по футболу.

Но в тот вечер, когда Феликс поведал нам о своей главной идее, Илья был с нами. К тому моменту мы работали вместе уже два года, и, при всей гениальности Феликса, я не думал, что он был еще способен достаточно сильно меня удивить. Это было в начале мая, первый серьезный ливень в году разошелся не на шутку. У Ильи отменилась игра, и мы не спешили уходить с работы, рассчитывая переждать дождь. Феликс начал свой рассказ с неожиданной фразы:

— Я попрошу вас кое-о-чем. Я не хотел бы сразу рассказывать о своем замысле Петровичу. Он слишком озабочен этим нашим гриппом, и пока не выполним все планы по экспериментам, ходу моей разработке он не даст.

— Не сомневайся, мы не скажем. — С пониманием заверил я.

Илья нахмурился, но все же одобрительно кивнул:

— Хорошо.

Я прекрасно знал, каково это, когда идея захлестывает тебя с головой, и хочется все свое время отдавать ей, но, увы, оно принадлежит твоей основной работе. Именно поэтому я, почти не задумываясь, поддержал Феликса в его затее.

— Отлично. Тогда, если вы не против, я попрошу вас о маленькой помощи в моем эксперименте. — Феликс резво соскочил со стула, при всей его лаконичности, его внутреннее оживление было хорошо заметно.

— Конечно. — Ответил я, улыбнувшись. — Только, может быть, уже посвятишь нас в свою идею?

— Разумеется. — Он сделал несколько размашистых шагов по комнате, будто отмерял расстояние. Вид у него при этом был задумчивый и возбужденный одновременно. — В общем, я создал вирус.