"Твою мать…", — подумал я, и мой взгляд резко изменился. Теперь на мою совесть давили тысячи ничего не подозревающих людей, с кем Феликс легко и незаметно породнился. Он и вправду настоящий вирус — зараженную клетку нельзя попросту удалить без вреда для организма, ее необходимо вылечить. Как это сделать, никто не знал. Я снова посуровел лицом, мои пальцы крепко сжали рукоятку.
— Андрей, не надо. — Опять взмолился он. — Совесть замучает тебя.
Его довод был чертовски сильным, но я неотступно направлял на них оружие.
— Держи их на мушке. — Я оставил пленников Насте, а сам направился к полицейской машине.
Четырьмя выстрелами я спустил колеса и снова возник над спинами Феликса, подобно палачу. Нужно было что-то сказать напоследок, подвести черту, кратко и емко объяснить ему его никчемность, но это не имело смысла. Его больше нельзя было воспринимать как человека, это вирус, каждый его экземпляр опасен, но бороться с каждым в отдельности бесполезно. Вероятно, это осознание стало моим первым значимым шагом на пути борьбы с Феликсом.
Мы оставили их в живых. Смог бы я на самом деле убить кого-то, не знаю. Уезжая с того треклятого карьера, я думал о другом: мне разрывало голову жестокое противоречие между безумным, но все же благонамеренным планом Феликса и его братоубийственным эгоизмом. В этих мыслях я был подвешен, как муха в паутине, взгляд мой прыгал по верхушкам елей, сходившимся в одну точку у горизонта.
— Андрей… — И вдруг голос Насти пробудил меня. В своих размышлениях я окончательно покинул ее. — Ты как? Пора возвращаться.
Она дотронулась до меня едва-едва, я почувствовал, как мое тело начало расслабляться, руки ослабили хватку, я выдохнул и, наконец, вернулся.
— Спасибо тебе. — С полной искренностью произнес я. — Ты спасла нас обоих.
— Не благодари. Это моя женская обязанность. — Ее голос был для меня спасительным зельем. Даже после того, что случилось, он звучал жизнерадостно и звонко. — У тебя был чудовищный день. Тебе нужно отдохнуть.
И только после этих слов я почувствовал, как блоки оставили меня окончательно. Я ослабил давление на педаль, мы проехали по мосту над маленькой речушкой и остановились. Эмоции, весь день сидевшие внутри, наконец, высвободились, я опустил руки и беззвучно зарыдал.
— Андрей. — Тихо обратилась ко мне Настя. — Андрей… — Тут она все поняла. — Это из-за родителей?
Я кивнул, сбросив пару соленых капель на колени. Настя заботливо обхватила мою голову, крепко прижавшись к ней щекой. Не знаю, как я держался раньше, вероятно, адреналин не давал эмоциям свободы. Но теперь мой пульс был спокоен, и я снова стал человеком — не ученым, который борется с никому не известным вирусом, а обычным человеком. Мы просидели так около пяти минут, а потом я вспомнил, что Феликс был у нас на хвосте. Он всегда был где-то рядом — к этой данности мы уже практически привыкли.
— Надо ехать. — Широко раскрыв высушенные глаза, сказал я.
— Подожди. — Вдруг остановила меня Настя.
Она взяла пистолеты и вышла из машины, через зеркало я проследил, как она бросила их с моста в реку. Я ни о чем не спрашивал, тем не менее, она дала ответ:
— Из них была убита женщина и ранен полицейский, нужно было избавиться от улик.
Благодаря Насте, я снова начал мыслить конструктивно, с этим настроем я нажал на педаль и устремился вперед по дороге до ближайшего поворота. Нам и вправду нужно было отдохнуть, и лучше всего вдали от автострады. Мы нашли на карте небольшой отель, окруженный лесом и, не раздумывая, направились к нему. Лесная глушь действовала на меня успокаивающе, впервые за целый день я почувствовал себя обычным человеком, забыл о погоне и сумел насладиться этим моментом с Настей.
Отель оказался скромным, но чистым и вполне уютным — то, что нам было нужно. В нем было настолько тихо, что создавалось впечатление, будто мы в нем одни. Сосны стояли так плотно, что лик закатного солнца рассеивался где-то вдалеке. Первое, что я сделал после душа — взял смартфон и продолжил писать этот дневник, очень многое нужно было излить и сохранить в этот день. Разумеется, Настя не знала о моих записях, но теперь в их секретности не было смысла.
— Ты ведешь дневник? — Удивленно произнесла она, положив свои теплые ладони ко мне на плечи.
— Да, вроде того. — Ответил я, в легком шоке от ее прикосновения. — Тут все о Феликсе и его изобретении.
— Это будет интересный доклад, он привлечет много внимания, когда все закончится.
— Если все закончится, мне никто не поверит, — я намеренно сделал ударение на слове "если", — ну а если нет…, тогда вообще никому это не будет нужно.
— Андрей, посмотри на меня. — Настя заставила меня поднять голову, и я снова увидел ее светлый, полный непоколебимой уверенности взгляд. — Все будет хорошо. Он не сможет захватить весь мир, рано или поздно его раскроют.
— Ты не представляешь, насколько он умен. — Убедительно произнес я.
— Но сегодня ведь мы его одолели. — Настин довод был неоспорим. Я снова начал размышлять о том, что произошло на карьере.
— Феликс удивлял меня, сколько я его знаю, но сегодня он шокировал по-настоящему. Я просто не могу уложить это в голове.
— Еще бы, в твоих руках погиб человек. — Настя смотрела на меня с сопереживанием.
— Да, но сейчас я не об этом. — Я подбирал слова, чтобы сформулировать свою мысль, которая была пока, скорее, эмоцией. — Феликс…, он хотел изменить мир к лучшему, по крайней мере, он искренне уверял меня в этом. По его идее, в мире, где все люди произошли от одного человека, не может быть несправедливости. Я видел в его плане создание идеального общества, он мог создать слаженный и эффективный глобальный разум. Но теперь эта картина рухнула, каждое из его порождений живет своей жизнью и готово грызть другим глотки ради своих личных целей. — Я задумчиво смотрел в окно и разговаривал как будто сам с собой. — Если подумать, только такой асоциальный, эгоистичный тип, как Феликс, мог догадаться заполонить собой всю планету.
Настя слушала меня внимательно, вникая в каждое предложение, удивительно, как весь этот сюрреализм укладывался у нее в голове.
— По-моему, дело не только в эгоизме. — Вдруг произнесла она. — Ему очень нужен ты.
— Все верно, — подтвердил я, — у меня есть знания, которые помогут ему быстро распространить вирус.
— Ты уверен, что это все? Ты гениальный биолог, но у него, наверняка, уже армия ученых, и он в силах сам разобраться со всей этой вирусной… наукой. И все равно, он охотится за тобой так яростно, будто от этого зависит его жизнь. Тут, явно, есть что-то еще.
— Я как-то об этом не думал.
И тут я отстранился настолько, что забыл, о чем мы говорили минутой ранее. Мой разум ушел от внешних образов и углубился в поиски ответов. Сложный вопрос предполагает сложный поиск — так я всегда считал. Что было нужно Феликсу, почему ради меня он был готов кромсать свои воплощения, у меня не было ни малейшей догадки. Не знаю, сколько времени провел бы я в размышлениях, если бы меня не пробудило Настино теплое дыхание над моим ухом. Я поднял голову и увидел ее блестящий и открытый взгляд. Этому взгляду я мог доверить любые переживания и секреты, даже те, которые доказывали мое безумие. Но в тот момент все грузные мысли безвозвратно таяли в ее тепле, они растворились полностью, когда наши губы соприкоснулись.
Мы не заметили, как закатное зарево сменилось ночным мраком, когда я посмотрел в окно, Настя уже спала крепким сном. Моя тревога окончательно растворилась в физической усталости, я просто слушал тишину. В укромном уголке посреди ночного леса я ощущал себя в другом мире, где не происходила вся эта безумная история, где не было этого человека, о котором не хотелось даже думать, где, возможно, не было никого, кроме нас.
Настя спала на белой простыне при свете лампы, чуть слышно посапывая. Ее неподвижное лицо было настолько прекрасным в этом состоянии, что можно было подумать, будто она намеренно позировала для меня. Но самым поразительным и будоражащим в тот момент для меня было представление о бескрайнем и красочном мире, который скрывался за ее закрытыми веками. В этом уникальном мире было бессчетное количество уголков для меня, и каждый был по-своему дорог. Она любила творить — ни у кого больше я не встречал такого таланта задевать чувства простыми и лаконичными рисунками, это было ее работой и ее тихой страстью — тем самым занятием, которое идет легко и с удовольствием. Она любила животных, в ее доме с раннего детства были питомцы, большие и маленькие, милые и страшные, но всегда любимые. Она могла привести больного бездомного пса домой, заботливо выходить его и найти ему хороших хозяев. Она умела шутить и смеяться над собой, любую житейскую неприятность, в которой другая девушка разрыдалась бы в панике, она принимала со здоровым смехом. Темные эмоции и прочий негатив сходили с нее, как с гуся вода. А как она танцевала…, ее пластика будоражила мои мужские струны, каждый раз выводя меня из равновесия. Вечерами она любила погружаться в книги, мои объятия в эти моменты делали ее счастье полноценным, и я был счастлив, когда физически чувствовал себя частью мира ее фантазий. Да, при всей ее практичности и приспособленности, она любила фантазировать, и не как многие девушки — о любви и семейной жизни — а, скорее, как мужчина — создавать странные гипотетические миры и смотреть на них со стороны, а иногда и погружать себя в них. Она была настоящим чудом человечности, добрым и веселым, ее Я — ее сознание было гениальным творением природы и общества, и я не мог допустить даже мысли о том, что кто-то сотрет это удивительное, выстроенное характером, воспитанием и творческим поиском, уникальное, нематериальное, но бесконечно ценное создание.
