— Раз уж ты все понял, давай поговорим иначе. — Продолжил Станислав. Я не знаю, как они выбирали, кто будет говорить со мной, возможно, они договорились заранее. — Ты мне нужен как научный сотрудник. В НИИ у нас возможностей минимум, обеспечение никакое, а здесь будет где разгуляться.

— Что ты задумал? — По-прежнему пребывая в шоке, прямо спросил я. Это было довольно странно…, впервые я обращался на "ты" к группе лиц.

— Я задумал сделать мир лучше. — С поистине добрым взглядом ответил Станислав.

— Лучше…? Ты уверен, что твое понимание лучшего объективно?

— Нет, — честно ответил Антон, — но я сделаю его объективным.

— О, нет… — С ужасом возразил я. — Ты же не собираешься…? — Я боялся произнести то, что пришло мне в голову.

— Андрей, вовсе ни к чему столько драматизма. — Все с тем же спокойствием говорил Антон. — Ты говоришь так, будто я решил развязать мировую войну.

— То, что ты делаешь, ничуть не лучше. — Я с каждым словом заводился все сильнее. — Ты крадешь чужие жизни, сеешь обман, ты… спишь с чужими женщинами.

— О, мне досталась такая каракатица. — Горестно излился Станислав.

— Андрей, просто успокойся и послушай. — Копия в теле Антона сильнее других была настроена на волну убеждения. — Ты исходишь из мнения, что каждый человек лучше знает, как оптимально распорядиться своей жизнью, и тебя в этом можно понять, ведь ты мыслишь по привычному для людей шаблону. У меня более широкий взгляд на этот вопрос. Я научился мыслить коллективно, это помогает находить возможности, закрытые для любого отдельно взятого человека, я стремлюсь максимизировать коллективный показатель счастья, и ты можешь мне в этом помочь.

— Если у тебя есть все эти люди, зачем тебе я? — Не знаю, почему я вдруг вступил в конструктивный диалог с ним. Возможно, так я рассчитывал лучше во всем разобраться.

— Ты обладаешь уникальными знаниями и опытом, которые мне очень помогут в моем деле. — Феликс говорил спокойно и беспристрастно, и оттого его слова звучали еще более льстиво для меня. — Да, я мог бы устроить тебе пси-инъекцию, но тогда мне придется копаться в багаже твоих знаний, а это не так уж просто. К тому же, мне бы этого очень не хотелось, ведь я вправду считаю тебя своим другом. Никто, кроме тебя не сможет оценить мою выдумку. Возможно, ты единственный в мире человек, чью личность я не хотел бы стирать. Подумай, Андрей, чего мы сможем добиться вместе.

— Я даже не хочу фантазировать на эту тему. — Резко возразил я.

— И не надо, я сам тебе расскажу. — Он был невозмутимо приветливым и спокойным, похоже, он и вправду наслаждался множественным существованием. — Но сначала присядь.

— Спасибо, мне и так удобно. — Резко возразил я.

— Присядь, прошу тебя. Пока ты стоишь вот так, напряженный и агрессивный, наш диалог не сложится. — Он настаивал. Его спокойствие мудреца начинало в некотором смысле меня гипнотизировать. Не знаю, заметил ли он сам, но гениальность Феликса удивительным образом сочеталась в этом экземпляре с коммуникабельностью Антона.

Я решил его выслушать. Я опустился в кресло и даже чуть-чуть расслабился, несмотря на то, что четыре его копии смотрели на меня с разных сторон.

— Ты не задумывался, почему мы живем так, как живем? — Крайне абстрактно начал он. — Почему людей разрывает от ненависти друг к другу, почему они готовы грызть глотки всем, кто им мешает, а их милость заканчивается на близких родственниках. Даже дружба, которую вы так цените, есть очень ограниченное понимание согласия. Я видел многих, для кого друг — всего лишь временный единомышленник, с которым можно обсудить других друзей. Даже та дружба, которую вы называете настоящей, на самом деле ограничена. Многие измеряют дружбу количеством помощи, которую один оказал другому, но при этом, они не способны сопереживать и, тем более, радоваться успехам товарища, потому что между ними всегда присутствует скрытая конкуренция. Что уж говорить об отношениях в обществе в целом. Ты лучше меня знаешь, насколько жестоки бывают люди к незнакомцам. Каждый новый человек для них по умолчанию враг, и если в конфликт вступают двое, у которых нет ничего общего, они будут до последнего давить друг друга, извергая пену. Они не умеют слушать, всерьез рассматривать чужую точку зрения и находить компромисс. Их удел — священная война по любому поводу: как правильно славить бога, какая нация чище, чей народ придумал шашлык, какой футбольный клуб… футбольнее, какой бренд лучше, каким концом разбивать яйцо, какого цвета гребанное платье… Они могут подраться из-за места в автобусе, что уж говорить о деньгах и территориях. — Феликс начинал всерьез заводиться, он и вправду обрел что-то новое, не только чью-то память, и в этих резких эмоциях он становился только убедительнее. — Им не дано понять, что на душе у другого человека, поэтому каждый озабочен лишь счастьем своей семьи, а все остальные для него только средство, расходный материал. Строить общий дом — это не про них. — Под потоком откровения Феликса я обратил внимание на его манеру говорить о людях в третьем лице. Похоже, он уже отделил себя от человечества. — А эта повсеместная бессмысленная, нездоровая конкуренция в любом социальном масштабе… Между соседними странами, между городами одной страны, районами одного города, между соседями, между братьями, в конце концов. — Тут он сделал короткую паузу и подался вперед, вероломно разорвав дистанцию между нами. — Человек — эгоист по своей природе. — И снова пауза. Он мастерски вбивал мне в голову свою теорию, оставляя меня без малейшей возможности возразить. — … Нам не дано понять, что чувствует другой, как он воспринимает ситуацию. Встать на чье-то место — не более чем фигура речи, это невозможно. Единственный способ понять другого человека — быть им.

Он, очевидно, намеренно дал мне вставить слово:

— И теперь ты хочешь…, чтобы все были тобой? — Я оставил агрессию и говорил спокойно, почти смиренно.

— Людям нужно общее начало. — Так же спокойно ответил Феликс. — Если в первом поколении все будут одним человеком, то люди следующего поколения, по сути, будут братьями. Разумеется, гены возьмут свое, и потомки разойдутся по характеру и наклонностям, но единая модель воспитания, основанная на всемирном родстве, обеспечит процветание цивилизации. Для того, чтобы жить в мире и согласии, это стремление должно быть в каждом из нас. И этого, абсолютно точно, не сможет добиться никакая дипломатия. Но я нашел способ. Подумай только…, - тут он окинул взглядом свои копии, — разве это не есть всемирное счастье.

Я не знал, что ему ответить. Его план выглядел полным абсурдом, если не принимать во внимание, что он действительно мог это сделать.

— И в какой срок ты планируешь «осчастливить» человечество? — Спросил я, изображая невозмутимость.

— На необходимую доработку вируса у меня уйдет года два. — С легким негодованием произнес он. — Но с твоей помощью я смогу сделать это намного быстрее. — Он снова чуть приблизился ко мне. — Андрей, у тебя есть уникальный шанс сделать мир счастливее. Только представь, это тут же остановит все войны — никакой религиозной ненависти, никакой информационной войны, никаких преступлений — мир и согласие во всем.

— Несомненно, твои мотивы самые светлые… — Я начал аккуратно подбирать слова. — Но давай не будем забывать, ты собираешься стереть сознание всех людей на планете.

— И что? Они этого не заметят. Война и террор каждый день уносят тысячи жизней, насильственно, через мучения и боль, заставляя страдать вдов и сирот, а тут, представь, просто пуфф…, - он сделал характерный жест своей правой пятерней, — и тебя нет. Тебя не существует, а значит тебе все равно, а для твоих близких ты остался практически прежним, но и это не так важно, поскольку вскоре их тоже не станет.

— Это безумие. — Продолжал я. — Возникает столько этических вопросов, я даже не знаю, с какого начать. Скажем, каково тебе будет жить в браке с самим собой, рожать детей? Ведь это входит в твой план?