…В глазах и ушах проясняется. Ночь вокруг, коробка автомобиля, Мартин немым, бесформенным мешком.

«С тем, о чем обычно говорят: не тронь, чтобы не воняло» — первой приходит в себя ирония, словно хлопает виртуальными ладонями Ханну по щекам. Медленно глубоко вдохнув, Ханна мысленно исследует тело и ставит виртуальные галочки соответствия норме — здесь окей, здесь отлично, тут с натяжкой на троечку…

«Жива, жива!» — наконец, подытожив общее состояние, открывает глаза и до бабочек в животе внезапно ныряет взглядом в свой же собственный взгляд. Ужас пронзает сознание стальной иглой — она же пришпиливает его к реальности, спасая от обморока. Никогда еще Ханна не смотрела в глаза своему фантому и, наверное, не зря!

Две темно-зеленые сферы с грифельным ободком по краю и золотом солнечных лучей, расходящихся изнутри от зрачка. Они не были виртуальной, какой-либо иной проекцией. Осмысленны, одухотворены, как глаза реального и не самого глупого из людей.

«Вот теперь нас действительно двое разных» — в кружащемся «ничто» пронесся голос. Ханна не была уверена в том, что эта мысль принадлежит ей, а не полупрозрачной сущности, только что принявшей самостоятельное решение и тем самым укрепившейся в физической жизни. Невероятно, но Ханна-фантом самовольно отделилась от полузадушенного тела девушки, прошла сквозь Мартина и с силой буквально воткнула бестелесные пальцы в обездвиживающие точки на шее обезумевшего в своей ненависти молодого человека. Преобразовав его собственный энергетический заряд ненависти в ударную волну, Ханна-фантом не только обездвижила физическое тело человека, она умудрилась выключить его сознание, что, в принципе, фантому не дано.

…Правда, было еще какое-то странное ощущение электрического разряда. Но я подумаю об этом позже…

Бесчисленное количество раз за все эти годы Ханна видела «себя», свою фантомную сущность со стороны, проживала ее ощущение реальности своим осязанием, наслаждалась ее вселенским спокойствием безмыслия, бесстрастности, и ни разу Ханне не приходило в голову посмотреть в ее, а по сути свои собственные глаза. — «Ведь это только фантом, проекция, энергетическая копия без души и своего собственного сознания» — неудавшаяся тульпа на деле оказалась не чем-то, а кем-то гораздо более сложным, чем планировала изначально сама Ханна.

Медленно сближаясь с собственным фантомом, Ханна вспоминает, как впервые училась переживать двойственность восприятия физического мира, как это было странно, к примеру, одновременно идти и стоять, как это было замечательно чувствовать полет, недоступный ее физической оболочке, но возможностью невесомой проекции.

Объединение всегда значило для Ханны лишь физическое ощущение прекращения этой двойственности.

«Но теперь в ней… во мне… есть то, чего не было раньше» — глядя в собственные глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям, Ханна медленно сливается с фантомом ладонями.

Солнце в радужке цветет, расходится лучами в малахит бесконечности. Что произойдет, когда в меня войдет инородная искра? И разве она может быть инородной, если…

Что «если», Ханна так и не смогла сформулировать.

Медленно, миллиметр за миллиметром, она погружается сама в себя. Фантомная проекция в физическое тело, а вокруг диковинными узорами цветет ночь, готовая в любой момент стать последним, поминальным венком, и только истошный вопль Мартина внезапно прерывает это увлекательное занятие.

Очнувшись на своем сидении, он не сразу вспомнил все предшествующее отключке, а открыв глаза, решил, что просто сошел с ума — на соседнем месте странное существо, похожее на отвратительно полусросшихся сиамских близнецов, продолжало врастать друг в друга прямо у него на глазах. И что самое жуткое — этим существом была Ханна!

— Ты меня видишь? — одновременно повернулись и удивленно спросили две девичьи головы, растущие из почти единого тела.

Дико взвыв, Мартин кубарем вывалился из машины и как мог побежал на негнущихся, слабых ногах прочь в кусты, не разбирая дороги, а Ханна, в свою очередь, почувствовала странный зов — словно она вдруг узнала и поняла, что где-то кто-то ее очень ждет и это важно.

— Это ново… — словно ища поддержки у самой себя, она глядела в глаза и уже не могла разобрать, с какой стороны теперь фантом, а с какой первопричина. Головокружение в движении от одной к другой передалось восходящим винтом всей вселенной, ощущение зова усиливалось, пока не сорвалось вовсе и не полетело сквозь многомерное пространство новорожденной искрой.

«Светом в конце тоннеля» оказалась знакомая Ханне круглая пещера со светящимся, словно сцена, полом-мозаикой. Неровные стены пещеры еще тогда казались ей фрагментами вечности, над головой темно-синее небо со звездами краями рассеивается в тень стен. Из ничего, будто из неба, а по сути из трех водостоков, словно рождаясь из пустоты, потоки воды летят вниз, разбиваются о горящую матовым светом мозаику, сложенную в затейливый знак. Стоя под потоками воды, Ханна знает этот символ — он мантра ее души, программисты назвали бы его исходным кодом, но древние мистики Тибета не знали современных определений. В линии символа Ханны вплетен второй отличный и многим дополняющий символ, образующий вкупе с первым единое целое.

Звук льющейся и бьющейся о мозаику воды приобретает форму голоса, только слов не разобрать. Мрак окружающих стен неуловимо трансформируется в темень глухого переулка в ночном городе, где мозаика пола — всего лишь мокрая от дождя брусчатка, высвеченная клочком отраженного света от одинокого фонаря, нервно подрагивающего где-то выше.

Ханна задирает голову, в лицо летят холодные капли, ледяные слова — уходи! перестань!

«Лучше бы голос Николь оставался неразличимым шумом воды!» — не отвечая ни слова, Ханна отрицательно мотает головой. Николь с ее третьего этажа должно быть видно.

— Почему ты не слышишь меня?! — падают сверху слова холодным дождем. — Почему не хочешь понять?!

В переулок заглядывает патрульная машина, маячки вращаются беззвучно, равнодушно, рутинно.

— Ханна, беги! — плачет дождь криком Николь. Ханна не трогается с места. В темноте она не видит — чувствует, знает — со второго этажа из-за занавески в темном окне за ней наблюдают чужие глаза. Двое патрульных, с досадой покинув машину, идут переулком — можно сбежать, догонять они не станут, не первый раз.

Стерев с лица дождь слез Николь, Ханна поворачивается к темным фигурам без лиц. В каждом сне они снова и снова уводят ее с собой в алгоритм системы, в прохождение одной и той же программы бесчисленное количество раз — переулок, Николь, дождь, неизбежность…

Слабая судорога заставляет уголки губ Ханны дрогнуть — приближаясь, фигуры патрульных становятся больше, темнее. Все как всегда, кроме искорки, ободком темного золота зажегшейся неожиданно в ее глазах. Двое замирают, словно натолкнулись на невидимую преграду. Лучи двух маленьких солнц в глазах Ханны становятся ярче. Нарочито медленно двигая руками, до нитки промокшая Ханна складывает пальцы в мудру, заменяя тем самым акустическое воздействие на пространство. Причудливая тень за ее спиной вытягивается на блеске брусчатки в «знак двоих», где одна из линий едва лишь угадывается и переулок теней растворяется в небытие.

«Энергии должно хватить — вернуться в пещеру, исправить знак, извести вторую линию в ноль, в ничто» — чувствуя накатывающую слабость, Ханна закрывает глаза. Падает сверху вода, ощутимо стучит по макушке, стекает ручейками по лицу, становится заметно теплее, вместе с тем меняются звуки, внешний свет и запахи…