— Твою маску, — неожиданно и нелогично отвечает та. — Ты не хотела никогда ничего из того, о чем сейчас жалеешь.

— Да какое… — Дана облизывает пересохшие внезапно губы, ей кажется, она видит словно в кино, как кирпичик за кирпичиком рушится вся ее тщательно выстроенная до этой минуты жизнь, страшно и завораживающе стремится в бездну и, может быть, поэтому не сразу понимает, что происходит, что изменилось в пространстве кафе.

Крики посетителей кафе заглушают слова. Волна ужаса концентрическими кругами мгновенно разлетается в разные стороны, рвется странными, отрывистыми вспышками звуков.

«Это выстрелы» — запоздало идентифицирует Николь, видя, как в сторону Ханны движется обезумевший Мартин и целится на ходу.

— Нет… — время растягивает мгновения, как паузы между кадрами микрофильма. Никто не обратил внимания на молодого человека, вошедшего в дверь, пока он не выстрелил в потолок, привлекая к себе всеобщие взгляды. Глазами он искал ту единственную, что прокляла его жизнь своим никчемным рождением.

— Нет! — Николь напрасно рвется вперед против потока разбегающихся в страхе людей. Она вдруг очень ясно понимает, что не успела сказать Ханне самое главное, всю бессмысленность ожиданий типа «когда я разберусь с засранцами» или «когда закончу дела».

— Нет! — жизнь быстротечна, а смерть внезапна, и на самом деле ценно лишь то, что есть здесь и сейчас.

Напрасно кричит она прошлому и происходящему «нет!», отчаянно понимая, что уже не успеть — не исправить ни глупости минувшего, ни ужаса настоящего.

«Этот дурак старый сейф отца вскрыл?» — глупо вопрошает у пустоты Роберт.

В растянувшемся времени мельтешащие, разбегающиеся в страхе люди похожи на зависшие в невесомости цветные пятна.

Не убегает лишь Ханна. Поднявшись со своего места, она завороженно глядит на приближающуюся смерть.

Инстинкт Даны сработал мгновенно, заложенный еще где-то в детстве, в неодобряемых мамой диких играх со сверстниками. С силой толкнув стол нападающему в ноги, она отталкивает солнечную девушку, не стремясь закрыть ее собой и по большому счету не отдавая до конца себе отчета в одном-единственном инстинкте — спасти если можешь.

Где-то на заднем плане летят Корф и Николь… что-то мгновенно и больно обжигает шею.

«Как тебе такое, Илон…» — инерционно клубятся мысли, когда Дана понимает, что падает прямо на пол.

Больше выстрелов нет. В криках медленно тонут свет и суета, вязнет все ненужное и глупое, оставляя истины, пусть и забавные, но настоящие.

«Мне не нужно заключать брачный контракт. Мне действительно не нужно больше ничему соответствовать и притворяться» — улыбается Дана Ханниному фантому, колдующему над распростёртым на полу физическим телом.

Легко и одновременно очень чувствительно — будто импульсами прикосновений зажигая крохотные лампочки, пальцы сверху вниз пробежали по душе Даны, превратили ее позвоночник в подобие виртуальной гирлянды, тихо засиявшей во мгле тела. Ровное горение матового света породило тепло — едва лишь заметное в начале, оно медленно тронулось в путь, незаметно, уверенно поглощая в себя все прежние сомнения Даны. Словно гирлянда огней во мгле синего вечера, матово вспыхивают позвонки, сливаются в звук тибетской чаши, и ее песня звучит гимном свободы.

========== эпилог ==========

… — Зато теперь у меня есть вполне законный повод набить татушку — чтобы шрам скрыть, — летняя площадка старого кафе-мороженого, где Дана в детстве и юности встречалась с отцом после их с матерью развода. Сначала он приходил один, затем с дочерью в коляске, а потом с дочерью на велосипеде, а в той же коляске пускал свои «гули» сыном.

— Ты серьезно? — отец заметно постарел с тех пор, но глаза горят ярче прежнего. Без сомнений — он счастлив.

— Нет конечно, — смеется Дана. — Эта мысль мне просто нравится сама по себе, но к такому «постоянству» я пока не готова. Как зайчата?

Так она называет его детей от другой женщины.

— У них кемпинг, — отвечает отец вежливостью. — Как мать?

В задумчивой солнечной паузе (а куда торопиться?) Дана помешивает ложечкой мороженое, слизывает с нее сливочно-ванильный вкус детства, с улыбкой глядит в будущее, а затем на отца.

— Она никогда не изменится, — отвечает негромко, на удивление мирно. Он смотрит на дочь и кивает своим каким-то мыслям.

— Мне кажется, ты сама здорово изменилась. Удивительно, но теперь ты мне больше напоминаешь себя же в детстве.

Дана солнечно пожимает плечами.

— Родилась заново, взрослею.

Мать истерила, дежурила в больнице, изводила персонал и собиралась судиться со всем миром и Компанией.

— Что заставило ее отступить? — отец глядит с прищуром, знакомым Дане с самых малых лет.

— Появилось иное занятие — привыкать ко мне новой, — отвечает дочь, подумав, добавляет. — Или к настоящей. Я не знаю пока, что из этих утверждений верно.

— Предстоит проверка? — хитро смеется отец и резко перескакивает на другую тему. — Улетишь обратно?

— Да, — подтверждает дочь. — В Компании я остаюсь в прежней должности, и Бостон очень мне нравится. В брак только вступать теперь не нужно. Ребята говорят, у нас в Компании появилась новая идиома «Варшавская невеста» — так называют тех, кто неожиданно передумал вступать в сделку, союз или брак. Представляешь?

Отсмеявшись, оба замолкают. Отец вскользь глядит на часы, Дана делает вид, что не замечает его жеста.

— Я читал в газетах, что убил ту девушку Мартин Яворский, — осторожно касается скользкой темы мужчина. Он остерегается напрямую задавать свои вопросы. Не хочет задеть что-то неявно и остро касающееся дочери, боится сделать ей больно.

«В этом у них с матерью колоссальная разница. Она же будет копаться в ране, выуживая подтверждения для собственно-увиденной правды. Но в этом и ее беда».

— Я тоже читала, — соглашается Дана, а больше добавить нечего. Она не скажет, что, как и Корф, не верит в эту версию, но, как и он, будет держать при себе догадки.

— Еще я читал, что его признали невменяемым, — уже собираясь прощаться, добавляет отец.

— Так и есть, — вновь соглашается дочь и в этот раз без каких-либо сомнений и оговорок. У Мартина и правда большие проблемы с психикой.

«Но это не мое дело и каждому свое» — добавляет заметно окрепший в последних переделках внутренний циник.

Тепло попрощавшись с отцом, Дана обещает позвонить по возвращению в Бостон — сегодня ночью ее ожидает перелет в иной часовой пояс, возвращение в любимый город, в свою команду и во что-то не оконченное, очень похожее на настоящую жизнь.

—

Ханна с Николь вылетели в Нью-Йорк несколько дней назад. Перед тем навестили «героиню», оставив в подарок какую-то тибетскую безделушку.

«О! Жемчужина в цветке лотоса, — звучит она каждый раз голосом Ханны, едва Дана согреет ее в своей ладони. — Вся вселенная подобна драгоценному камню или кристаллу, расположенному в центре моего сердца или в сердцевине лотоса, который есть я; он проявлен, он светится и стремится к истине».

—

Не просыпаясь, Николь обнимает спящую Ханну и заманчиво обещает на ушко — ничего больше ждать не буду, убью сразу, даже не думай. Жемчужина моя в лотосе!