— Ты бы поел сперва.
— Не хочется. Жара замучила…
— Н-да… Мне тоже не нравится погода, - Гордон достал кисет, бумагу и занялся сворачиванием папирос. - Надо бы запросить прогноз. Что бы там Виктор не говорил насчет глубины русла нашего ручья, а если здесь начнет поливать по-настоящему, то… Когда я работал с Еленой, нас однажды неплохо так подтопило, снаряжения унесло тысяч на тридцать, хорошо хоть никто не утонул.
В палатку вошли Новак и Анни. Гордон спросил:
— Виктор, вы с Анитой снова идете в свой вчерашний грот, верно? Леонард с вами?
Новак вопросительно взглянул на Ленни, тот качнул головой.
— Я бы лучше пошел в пещеру. Вчера раскопал один ход в завале… Может, удастся пройти по нему подальше, - не дожидаясь ответа, он быстро налил себе кофе, прихватил кружку и вышел из палатки, на ходу вытаскивая из кармана сигареты.
— Напрасно разрешаешь ему одиночные выходы, - сказал Гордон руководителю. – Кончится тем, что этого индивидуалиста прихлопнет камнем, как таракана, а мы даже не будем знать, где его искать. Ты же мог взять еще одного человека ему в пару, почему не взял?
Новак отмахнулся.
— Стривер знает свое дело, и если ему нравится работать в одиночку, пусть работает. За эти три месяца он один сделал больше, чем та тройка, что занимается пещерами в районе Радужной стены. Не его вина, что все подземные ходы здесь завалены, и что в каждом он не продвинулся дальше ста метров. По крайней мере, теперь у нас есть подробная карта пещер, а у вас – коллекция образцов оттуда. Наше время на горе заканчивается, но может, в эти оставшиеся дни Леонарду повезет, и он пройдет завал…
—…Да-да, и спустится в туннели Первой ступени, - буркнул Гордон. – Что же, будем надеяться. Мадлон, как закончишь завтракать, собери нам что-нибудь на обед, и полетим. Я пока проверю глайдер. Ах да! Виктор! Узнай прогноз на ближайшие дни.
Так как Новак еще завтракал, Мадлон решила, что убирать посуду не будет – пусть этим займется последний. Она достала пару банок консервов, заварку, хлеб и пачку сублимированного супа, отнесла это в глайдер и побежала переобуваться. Высоко поднявшееся солнце жарило вовсю, равнину внизу заволокло какой-то желтоватой хмарью.
Из кухонной палатки вышла Анни, потягивая сок из пакетика.
— Вы с Виктором, смотрю, не торопитесь, - заметила Мадлон.
— Он с Большой землей болтает, это надолго. А потом собирался привести в порядок свои записи. Думаю, выйдем часа через три. Я пока позагораю, - Анни забралась в свою палатку, появилась в изумрудном бикини, расстелила на солнышке коврик, уселась и принялась, изящно изгибаясь, смазывать ноги солнцезащитным кремом. Стривер, гремевший спелеологическим снаряжением, то и дело поглядывал на нее.
Появился Новак. Держа в руке какую-то распечатку, он с озабоченным видом озирался, но увидел Анни, перестал оглядываться, сунул бумагу в карман и громко осведомился:
— Анита! Вам помочь?
Та просияла.
— Да, пожалуйста! - передав руководителю тюбик с кремом, она повернулась спиной и убрала копну волос с плеч.
Через лагерную площадку прошагал Гордон, в одной руке он нес рюкзак и молоток, в другой – неизменную палку. Мадлон побежала к глайдеру. Старик забросил вещи на заднее сиденье и сел за пульт. Подождав, пока напарница захлопнет дверцу, он буркнул: «Поехали», махнул Анни и Новаку и поднял глайдер навстречу выбравшемуся из-за вершины солнцу.
На восточном краю плато оказалось прохладнее.
— С моря тянет, - пояснил Гордон, посмотрел на небо, подернутое жемчужно-серой завесой, и добавил: - Погода мне очень не нравится. Смотри, как все затянуло! Успеть бы нам вернуться до дождя…
Оставив глайдер на удобной полянке, они за несколько часов прошли по запланированному маршруту, пообедали и повернули назад. На полпути Гордон объявил перекур, поднялся на пригорок, долго смотрел в бинокль на Вторую ступень, а потом подозвал Мадлон и сказал:
— Оказывается, мы неподалеку от памятника твоей матушке и ее товарищам. Видишь обелиск вон там, на гребне? Я сперва и забыл, почему-то думал, что они погибли в районе Радужной стены. Давай поднимемся.
Мадлон с сомнением посмотрела на усеянный валунами крутой склон и на Гордона, но старик уже подтолкнул ее.
— Здесь недалеко, и я тебя не задержу. Я хожу с палкой не потому, что болит нога. После первой экспедиции я действительно долго хромал, но двадцать лет назад получил прекрасный протез. А к палке привык, как вырезал ее здесь, на Нарате, так с тех пор и ношу.
Они долго поднимались по склону среди жухлой от дневного солнца и ночного холода травы и пышных кустов наратского рододендрона с узкими серо-синими листьями и крупными голубыми цветками. Невысокий обелиск четко рисовался на пасмурном небе, постепенно вырастал, приближаясь.
Гордон на ходу говорил:
— Я плохо знал твою мать. Много слышал о ней, а работать вместе довелось только однажды. Как раз здесь, на Муравейнике… Комплексная экспедиция, вроде этой, нынешней. Елена была начальником отряда, а я – главным геологом. Ты в то время, наверное, еще не родилась. Тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Да нет, выходит, тогда уже появилась на свет. Видно, мать тебя с кем-то оставляла. Н-да… Не очень-то мы с Еленой сработались. Она твердый человек, вроде нашего Виктора, а я в то время тоже любил настоять на своем. Ну, конфликтовали, конечно… В конце концов всем это надоело, и меня перевели в другой отряд.
Они подошли к памятнику. Гордон снял кепку, вытер ею потное лицо и поспешно напялил обратно. Среди разбросанных там и тут валунов посвистывал холодный ветер. Низкие облака неслись над горой, цеплялись за вершину, и Третья ступень временами тонула в тумане.
Мадлон смотрела на обелиск. На светло-сером камне выбиты в столбик три фамилии, рядом годы жизни и должности. Наверху – краткий рассказ обстоятельств гибели группы и стандартное: «Вечная память».
— А здесь кто-то был, совсем недавно, - Гордон указал на две веточки рододендрона у подножья обелиска. – Цветочки почти не завяли. Странно… Прилетали ребята с Радужной стены? Могли бы и нас навестить.
Мадлон вспомнила разговор с отцом перед отлетом.
— Может быть, сюда летал Френсис Губерт. Он сейчас должен быть на Нарате.
— Губерт? Робототехник? А что, он был знаком с Еленой?
— Да. Он мой отец.
Гордон высоко поднял седые брови, но сказал только: «Вот оно как».
Наклонившись, он зачем-то поднял белый вытянутый камешек, которым были придавлены ветки, поднес к глазам, прикрыл ладонью и кивнул.
— А это, похоже, опять наш неуловимый минерал. Верно, светится. Посмотри, - он передал камешек Мадлон.
Она повертела образец в руках. Тот напоминал обломок каменной сосульки вроде тех, что она видела в пещере.
— Сталактит, - подтвердил Гордон. – Натечная форма, характерны для подземных пустот. Видимо, где-то рядом есть пещера. Я возьму как образец, - добавил он извиняющимся тоном и придавил букетик другим камнем.
Они еще немного постояли у памятника. Гордон положил руку на плечо Мадлон, та вздрогнула от неожиданности. Что это он? Может быть, думает, что ей тяжело видеть на этом камне имя матери. Но она совсем не собирается плакать или что-то в этом роде…
— А ты как ладила с Еленой? – спросил Гордон. Мадлон показалось, что он хочет узнать что-то другое. Может быть, любила ли она Елену. Или почему она не грустит по матери, даже не вздохнет печально, глядя на памятник, даже ничего не скажет…
И что ответить на его вопрос? «Неплохо», «хорошо», «нормально»? Или просто «да так»? Или попросить уточнить, что значит ладили? Она никогда не спорила с Еленой, всегда слушалась ее, как сейчас Новака – ведь это была единственная возможность почувствовать, что Елена ей довольна и побудет с ней, да и вообще возможность получить хоть какое-то внимание. Когда она была совсем маленькой, глупой, не понимала этого и могла раскричаться или ослушаться, мать всегда уходила.
