— Точи, чтоб как бритва! — приказал.

Я наточил. Бритва не бритва, а ничего, острая. Отложил я лопату и снова:

— Что делать?

Сержант показал на большой жестяной чайник и сказал:

— Побрызгай возле орудия.

«Вот, — думаю, — сейчас подмету и буду учиться палить из пушки».

Я быстро зачерпнул воды из какой-то ямки, усердно полил плотно утоптанный пятачок возле орудия, ищу глазами веник или метлу какую-нибудь, а сержант мне говорит устало:

— Да не мести. Это на случай большой стрельбы. А то пыль от земли поднимается, глаза ест…

— Эй, вали сюда! — позвали солдаты.

Я видел: они давно посмеиваются. Подошел. Мне протянули кисет, мы закурили…

Ах, сколько раз потом я остро сожалел, что ровик мелок, и, страшась смерти, вжимался в трясущуюся влажную землю! Как тщательно затачивал лопату, особенно после той ночи, когда пришлось на седьмом дыхании закапывать загоревшиеся снаряды.

И вот, как-то в недобрый день, когда отговорили наши пушки и перестали рваться вражеские снаряды, подошел ко мне незнакомый пожилой солдат и сказал:

— Ступай. Твоего напарника убило.

Рассказал что, когда фашисты стали бить из орудий, начальник мой под огнем завел лошадей в укрытие — щели, вырытые в речной дамбе. Да стало жаль ему бричку: в щепы ведь разнесет. Выскочил он под разрывы, хотел бричку в укрытие вкатить. Тут его и убило осколком.

«Какая нелепая смерть! Да на что она сдалась ему, эта бричка! Пропади она пропадом!» — бранился я в бессильной ярости.

Правда, без этой брички иной раз не на чем будет раненого поскорее в санбат отвезти, обескровеет, погибнет… Или не подвезут на ней к спеху снарядов хоть с десяток, когда в непролазной грязи на дорогах застрянут машины и, не прикрытый огнем, упадет в атаке пехотинец…

Скатилось на запад уставшее, измученное солнце. Мы на шинели опустили в могилу бесстрашного солдата.

По негромкой команде взвод кинул винтовки к плечу, дал залп в ту сторону, где алел закат.

Потом все ушли…

Я вытер лицо.

Солнце багрово мерцало на самом краю степи. Близко, за черными кустами, шелестела река.

Прошло немало лет. Многое повидал я и о многом крепко подумал. Вот точно знаю теперь, почему не победили нас фашисты. А потому и не победили, что дорогу им заступили трудовые бесстрашные люди, такие, как мой напарник.

ПАРОЛЬ

ыла большая стрельба. Возле орудия белело много еще не убранных пустых ящиков из-под снарядов. Поблескивали горой наваленные, стреляные снарядные гильзы. В ушах звенело, угарно болела голова.

Скоро стемнеет — и снова привезут снаряды, и снова подставляй спину под тяжеленные ящики. А кто бы знал, какая она у меня, спина… Поначалу искры сыпались из глаз, а теперь задубело все во мне, тела не слыхать, спать все время хочется, а спать-то как раз и не приходится.

Сейчас мне на пост становиться надо.

Стою, давлюсь позевотой, очумело покачиваюсь и никак не могу отогнать сон, и про то думаю, и про это, лишь бы не спать.

В западной стороне распался и померк разноцветный занавес из трассирующих пуль. Тихо. Только где-то севернее погромыхивают орудия, будто там, далеко, везут на тряской подводе пустые железные бочки.

Но вот смолкло и там. Неожиданно черное звездное небо распахнулось, и, тихо сияя, повисла огромная луна.

Я засмотрелся.

Призрачной, бесплотной голубела весенняя степь. Словно нарисованные синели вдали тополя. Там, где была дамба, сейчас черным бархатным поясом залег мрак. Неживым светом блестит в истаявших, плывущих берегах Кубань.

Лунный свет растворил все вокруг. И казалось, я тоже вот-вот растворюсь в ночной тишине и недвижном серебряном блеске и стану частью этого голубого бесплотного мира…

Но вот тревожно дрогнуло в груди, мне чудится, будто страшное что-то движется на меня. Мучительно тяжело выхожу из забытья и вижу: черным силуэтом медленно и неслышно надвигается на меня всадник.

— Стой! — крикнул я и поперхнулся. — Стой! — повторил громко и твердо.

Всадник, не отвечая, неслышно и неотвратимо приближался.

— Долой с коня! — со страху я злобно выругался и передернул затвор винтовки.

Всадник молча наплывал из лунного света…

Я должен был окликнуть его, а если он не назовет пароля и не остановится, — выстрелить.

Однако всадник был уже рядом, а я, к ужасу моему несказанному, обнаружил, что сам не знаю пароля. Забыл!

— Лафет, — глухо произнес всадник, называя пароль, и конем надвинулся на меня. Стрелять было поздно…

Конь красной масти тихо поводил сытым боком и где-то у меня за ухом тепло дышал. Погон с большой звездочкой, горбатый нос, круглые птичьи глаза на безбровом рябом лице, — торопливо отметил я про себя, разглядывая чуть склонившегося ко мне всадника.

Вот он неслышно проплыл мимо пушки. Вот конь скакнул через ровик, сверкнула подкова…

«Лафет?! А правильно ли? Какой на эту ночь пароль? Какой?! — забегал я в смятении. — А ведь не сразу ответил! Подъехал вплотную… А что, если?..» — терзал я себя страшной мыслью.

Взмокла спина. Трижды проклял я себя за извечное свое ротозейство. И, оставив пост, побежал по росной траве к соседним пушкам, замаскированным ветвями тополей.

Было светло как днем. Часовой узнал меня и без оклика дал подойти.

— Слушай, друг, какой сегодня пароль? Заспал я, понимаешь…

— Краснодар, — ответил солдат.

Сердце прыгнуло и полетело в пропасть, все сжимаясь и сжимаясь до страшной боли, как, наверное, бывает с тем, кто живым еще падает вниз с немыслимой высоты.

— Мерси, — просипел я задавленно и припустил бегом к своему орудию.

Прибежав, покидал из ладони в ладонь винтовку и заметался потерянно. «Что теперь делать? Что-о?! Всадник назвал пароль неправильно! Разведчик!»

Я прямо будто вживе увидел, как тот, с коршуньим носом на рябой морде, переодетый лазутчик, наверное, из предателей, оставил в плавнях коня и сейчас крадется там, в камышах. И вот я уже будто слышу, как он в фашистском блиндаже показывает на карте расположение наших батарей…

Швырнул я пилотку под ноги, рванул воротник, вскинул было винтовку, чтобы пальнуть, всполошить всех, но… спохватился: разведчик еще близко, услышит выстрел — догадается, затаится.

Решил закурить и подумать. Хорошенько подумать. Но с думаньем ничего не получалось, бумажки рвались вкось и вкривь, махорка сыпалась мимо.

Что делать?

Лазутчика еще можно задержать в плавнях… Но если его не поймают, меня под трибунал. А можно и промолчать… Но тогда утром немец будет вести огонь по точно намеченным целям!

Нашел пилотку, отряхнул о колени, надел.

Лунища сияла в небе! Вокруг стояла такая мирная тишина.

Я, вскинув винтовку на ремень, отчаянно побежал виноватой собачьей трусцой в блиндаж командира, навстречу злой своей судьбе.

Однако не успел я и с десяток шагов пробежать, вижу: движется ко мне какая-то фигура. «Господи! — взмолился я. — Хоть бы еще один лазутчик! Убью и не спрошу пароля!»

Я остановился, кинул винтовку в ладонь. Фигура, не ожидая оклика, сказала:

— Краснодар!

Подошел командир в накинутой на плечи шинели.

— Ну что, студент, не спишь у меня? Из штаба майор сейчас был, говорит, все батареи проехал, у всех один пароль — «Лафет». И будто у нас тоже… А дурак часовой будто к себе подпустил.

Все во мне возликовало. Майор из штаба! Наш! И никаких лазутчиков, черт побери! Живе-ем!

— Нос у него клювом? — бодро спросил я.

— И глаза как у совы. Ты его видел?

В голосе я уловил подозрение.

— Окликнул, товарищ старший лейтенант… издали. А потом уж вблизях.

— Вблизях, — хмыкнул командир и побрел к другим пушкам.