Он расстался с Рей меньше десяти минут назад возле ее дома, и с тех пор не переставал думать о ней ни минуты. Помешательство какое-то.

С самого утра, с того самого момента, когда он коснулся ее волос, а она глядела на него своими зелеными глазами, его пальцы сводило от дикого желания взять карандаш и рисовать. Ее, разумеется.

На уроках он украдкой делал небольшие зарисовки прямо на полях рабочих тетрадей, пытаясь хоть как-то облегчить невыносимое желание вывести ее черты на бумаге.

И он хотел нарисовать портрет Рей прямо сейчас.

Бен подошел к столу, на котором лежал раскрытый альбом, в котором он чиркал утром до выхода в школу.

Раскрыл чистый лист, взял в руки карандаш и на секунду просто пялился на белое пространство, думая, с чего бы начать. А потом его рука легко заскользила по бумаге.

Контур лица. Скулы, широкая линия челюсти. Длинная тонкая шея. Нос, тонкий и прямой.

Тонкие, осторожные, аккуратные линии и штрихи ложились на белый лист, и сердце Бена сжималось от того, что под его руками появлялись такие знакомые черты лица. Ему казалось, что все те чувства, что вызывает в нем Рей, водят его пальцами, выплескивая все бушующие в нем эмоции и невысказанные слова.

Мог ли он подумать, что его голова будет кружиться от эйфории, стоит ему лишь поглядеть в глаза мусорщицы Кеноби?

Он выводил эти самые глаза, длинные ресницы, и его охватило смущение, будто вот она, здесь, смотрит на него, застала с поличным.

Грудь Бена разрывалась от печальной нежности к ней.

Печальной, потому что Рей кто-то уже нравился. Тот, кто не ценит ее чувств. Каков процент того, что Рей может полюбить его, Бена? Возможно ли это?

«Да ты чертов романтик, Бен» – мысль пронеслась в голове парня, и он усмехнулся, когда понял, что слова имели голос Рей и ее язвительную интонацию.

И Бену хотелось побыть романтиком. Ему хотелось запомнить, запечатлеть те чистые и светлые эмоции, что окутывали его. Которые стирали, делали менее заметным его прежние проблемы и терзания.

Только ради этого стоило влюбиться.

– Бен, привезли пиццу, – дверь комнаты резко открылась и в нее влезла голова Хана. – Спускайся ужинать.

Бен захлопнул альбом, тут же почувствовав злость от вероломного вторжения в его пространство. Вся эйфория слетела с него в один миг, и на него накатил необъяснимый стыд, будто его застали за каким-то постыдным занятием. Ему даже показалось, что в комнате повеяло холодом и стало темнее, стоило двери раскрыться.

– Сейчас спущусь, – прорычал он, и Хан ретировался, не сказав больше ни слова.

Долбаный Хан со своей пиццей.

Бен отложил карандаш и вздохнул.

Накатившее смущение не проходило. Бен вновь раскрыл альбом на странице с портретом Рей, а потом перевел взгляд на пустующее пространство на стене, где раньше висели рисунки с Илайн. И он понял, что портреты Рей он не станет вывешивать туда. Это казалось ему неправильным и кощунственным, будто он просто заменяет одну девушку другой.

Портреты Илайн были не более, чем рисунками с красивой девочкой. Ему нравилось видеть ее гармоничные черты лица, это приносило ему чисто эстетическое удовольствие. Раньше он мог смотреть на нее часами.

Сейчас же, глядя на пока единственный портрет Рей, выведенный его рукой, он понял, что не может смотреть на нее так же, как на Илайн.

В его штрихах было слишком много его самого, понял Бен. Наверное, любой, кто увидел бы его рисунок, понял, что он чувствует по отношению к нарисованной девушке.

Повесить портрет на стену было бы все равно, что выставить на обозрение собственную вывернутую наизнанку душу.

Бен не собирался этого делать.

Отложив в сторону альбом, Бен поплелся вниз. Отец обнаружился на кухне с бутылкой пива в руке. Телек был включен, Хан смотрел какую-то очередную игру, в которых Бен не разбирался. Парень открыл холодильник, налил себе молока и устроился за столом напротив Хана. Все это проходило в молчании, как и следующие три минуты, пока Бен жевал пиццу.

– Как успехи в школе? – спросил Хан, скашивая взгляд на Бена. В его взгляде и тоне чувствовалась неуверенность и осторожность, будто мужчина внутренне готов встретить очередную грубость сына. Бену стало не по себе от этого.

– Неплохо, – ровным тоном произнес Бен. – Как обычно.

– А как дела вообще?

– Нормально.

– Почему ты не хочешь говорить со мной?

– Наверное, потому, что нам с тобой не о чем говорить, – спокойно сказал Бен, глядя на отца. Хан вздохнул, покачивая головой.

– Мы могли бы хоть попытаться, не находишь? – как-то грустно спросил Хан.

– Мне нечего тебе сказать.

– Скажи, почему ты все время злишься на меня.

– Потому что ты безответственный эгоист, ставящий свои желания превыше всего и которому плевать на собственную семью, – Бен не повышал тона, вообще никак не демонстрировал свои эмоции. Просто глядел, как лицо отца скривилось от его слов.

– Это не так, – Хан мотнул головой. – Не совсем так. Мне не плевать ни на тебя, ни на твою мать. И ты это знаешь, Бен.

– Что с того? Сказать можно что угодно.

– В тебе говорит обиженный мальчишка, – сказал Хан. – Ты злишься и все время упрекаешь меня в том, что меня никогда не было рядом. Но и рядом со мной ты не хочешь находиться. Тогда чего же ты хочешь, Бен?

Бену нечего было сказать на это, потому что ответа он не знал. Хан глядел на него, и в его взгляде сквозила печаль и усталость. Парень с изумлением заметил, что виски отца уже серебрит седина, а лицо бороздят морщины.

Он еще не выглядел старым, но эти следы старости заставили Бена сглотнуть образовавшийся в горле комок.

– Поверь, я знаю, что я паршивый отец, – сказал Хан. – В том, что нам с тобой даже не о чем поговорить, вина полностью лежит на мне. Теперь я это вижу, понимаю. Истинное лицо некоторых вещей можно увидеть только спустя время. Как и последствия собственных поступков и их масштабы. Только вот вернуть все нельзя. Ты хороший парень, Бен, лучшего сына и пожелать нельзя. Мы с Леей всегда воспринимали это как должность. Мы с ней всегда занимались тем, что у каждого из нас получалось лучше всего. Сенатор и пилот, – мужчина невесело усмехнулся. – Для нас всегда это было важно. Вот только, создавая семью, мы не учли, что семья – это дело, требующее от каждого такого же упорного труда, времени и сил. И это только наши ошибки. Ты не заслужил подобного отношения, и за это я прошу прощения.

Бен продолжал молчать, но слушать отца.

– Я люблю тебя. И люблю твою мать, как и она – меня. Это то, в чем я никогда не сомневался. И я очень хочу, чтобы ты это понял, Бен. Я знаю, сейчас уже поздно что-то наверстывать или менять, ты уже не ребенок. Но я надеюсь, ты поймешь нас с Леей, насколько это вообще возможно.

Бен кивнул, сглатывая. Ответить ему все еще было нечего.

– Я пойду в свою комнату, – сказал он, осушив стакан с молоком.

– Конечно, – кивнул Хан, возвращая взгляд на экран телевизора. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Еще никогда Хан Соло не вводил Бена в такое смятение.

***

Бен был каким-то странным.

Не угрюмым, что случалось с ним довольно часто, но каким-то рассеянным, будто витал где-то очень далеко. Зависал с ответами, когда Рей его о чем-то спрашивала. И все время на нее пялился.

Это нервировало и вызывало недоумение.

У самой Рей было не самое лучшее настроение. Она не могла выспаться вторую ночь подряд, и со вчерашнего вечера находилась в постоянном нервном напряжении. Она не могла успокоиться, сколько бы ни старалась.

Своего решения на счет матери она не изменила. Рей не собиралась идти на встречу.

На встречу с собственной семьей. С матерью, с отцом и младшим братом. У нее, у кого всю ее жизнь был один только любящий ее дедушка, имелись отец и родной брат. Это не укладывалось в ее голове.

Ни на миг ее не оставляли эти мысли. Она дала себе обещание, что будет воспринимать эту ситуацию спокойно, без слез и истерик. Старалась не анализировать все слишком глубоко, вытаскивая обиды и горечь. Она изо всех сил старалась игнорировать зарождающиеся где-то в глубине ее груди невыносимые чувства несправедливости и жалости к самой себе, считая их недостойными. Рей не станет жалеть себя, потому что жалеть не о чем.