– 

Не хочу. Какая теперь разница?

– 

Разница есть всегда. Детский лепет тебе не поможет. Через «не хочу». Ты сейчас сделаешь это через «не хочу». Можешь считать, что это приказ, каприз. Как хочешь, только пальто ты снимешь. И что бы я больше не слышала сегодня этого выражения: «Какая разница?» Это уже просто просьба, моя маленькая просьба.

Алёна силой стянула с друга пальто, потом развязала шнурки на зимних ботинках. Скинул их молодой человек уже сам. После этого она накрыла Фёдора пледом, подоткнув со всех сторон. Потом она собрала верхнюю одежду и направилась в прихожую, чтобы разложить вещи по местам. Ей казалось, что Федор вообще перестал обращать внимание на ее присутствие или отсутствие, но он неожиданно произнес:

– 

Положи на кресло. Посиди спокойно рядом со мной. Сядь на кровать рядом со мной. Тебе ведь тоже необходимо отдохнуть. Прости меня за все. Просто прости. Ты ведь тоже устала?

Алёна согласилась с тем, что устала, согласилась с тем, что уже валится с ног. Позволила себе расслабиться лишь на долю секунды, но этого вполне хватило, чтобы почувствовать еще более жуткую усталость и беспомощность. Она опустилась на край кровати у ног Фёдора. И только теперь она смогла оценить в полной мере всю тяжесть последних дней. Бороться со сном не было ни сил, ни желания. Она склонила голову на колени друга и позволила себе закрыть глаза. В голове неожиданно перестали мелькать мысли, желания, задачи. Просто нечто теплое и темное охватило всю ее душу. Сон почти мгновенно обнял все ее естество и унес в свое царство.

«Я ведь должна убедиться, что Федор уснет. Нужно открыть глаза и посмотреть на него. Он должен поспать. Открыть глаза и посмотреть», – пронесло у Алены в голове перед тем, как она окончательно отключилась.

Картинки сна сменяли друг друга настолько быстро, что Алёна не могла понять ни одного фрагмента. Если бы она проснулась самостоятельно, то, может быть, постаралась вспомнить увиденное, но очнуться пришлось от ощущения, что кто-то целует ее макушку головы. Резко открыв глаза, но, опасаясь пошевельнуться, она посмотрела на наручные часы. Беспокойный сон продолжался всего десять минут, но даже этого ей хватило для того, чтобы полностью расслабиться и лечь около Фёдора. Ситуация постепенно начала Алёну пугать, но, собрав остатки сил и сев на край кровати, она поняла, что ее друг спит и во сне обнимает свою Наташеньку. Ему снится его жена. В его снах все было спокойно и безмятежно.

Алёна медленно поднялась с кровати, поправила плед на спящем друге и успокоилась. Сделав глубокий вдох – медленно выпустила воздух из легких. Несколько минут она просто стояла и смотрела, как опускается и поднимается мужская грудь. Она знала Фёдора очень давно. Среди знакомых мужчин Алёна легко могла выделить его в отдельную категорию интересных и начитанных людей. Она относила его к категории сильных личностей и понимала, что вся эта ситуация не сломает его, но оставит незаживающую рану на душе. Она знала, что он сможет победить свое горе, просто на это было необходимо время. Время было необходимо им всем: и их родителям, и друзьям, и мужу Наташи.

В десять часов вечера в дверь квартиры, где когда-то Федор и Наташа жили вместе, постучали. Алёна тихо поднялась с кресла, отложила в сторону журнал, который так и не смогла прочитать подруга в больнице, и направилась открывать дверь. После того, как родители Фёдора сняли верхнюю одежду, они все вместе прошли на кухню.

– 

Как он себя чувствует? – устало, но с тревогой в голосе спросила Мария Петровна, присаживаясь на стул около стола.

– 

Мне кажется, что он начал потихоньку справляться. Федор сильный человек. Сегодня он, наконец-то, принял то, что Наташи больше нет рядом. Его сильно успокаивает мысль, что теперь она не испытывает боли. Его разум пытается схватиться хотя бы за какую-нибудь оправдывающую смерть идею. Теперь, я думаю, все будет хорошо. А как Леонид Степанович?

– 

Он захотел сегодня остаться один. Мы не смогли его переубедить. Он взрослый человек. С его доводами трудно спорить. Лично мне так и не удалось найти подходящих слов. Конечно, возможно мы поступили не совсем обдуманно, опрометчиво, но ты ведь знаешь, что в таких ситуациях спорить не приходится. Правда, в большинстве случаев, на стороне потерпевшей стороны.

– 

Конечно. Спорить здесь бессмысленно. Да, и я прекрасно знаю характер Леонида Степановича. Возможно, ему так легче. Позже они с Фёдором смогут друг друга поддержать. Вы останетесь сегодня здесь? Поживете с Фёдором?

– 

Да, конечно. Если он нам позволит. Мы с ним побудем, если он захочет, – грустно произнесла мать Фёдора и махнула в сторону спальни головой. – Сын ведь тоже может пожелать остаться в одиночестве. Но сегодня мы в любом случае останемся здесь.

– 

Тогда я поеду домой, если позволите. Усталость валит меня с ног. Давит просто невыносимо. И физически, и душевно я выжата. Ощущение такое, будто меня пропустили через соковыжималку, а потом еще и в стиральную машину засунули.

– 

Конечно, Алёна. Мы тебя очень хорошо понимаем. Ты так много сделала для нас всех, и для Федора. Но уже поздно. Стоит ли тебе сейчас куда-либо ехать? Осталась бы с нами. Посидели бы. Я бы приготовила что-нибудь на скорую руку, что-нибудь вкусненькое. Голодная ведь, наверное?

– 

Не буду обманывать вас и себя, я жутко голодная. Да, голодная, но не беспокойтесь. Мне просто необходимо попасть домой, родные стены помогут мне расслабиться и отдохнуть. Я поймаю такси и через минут тридцать буду дома. Простите за отказ, но я лучше поеду. Для меня так будет лучше. Я себя знаю. Фёдор должен скоро проснуться, и мне, кажется, что ему будет лучше меня не видеть в ближайшее время. Я очень боюсь, что мой образ будет у него ассоциироваться с болью и отчаянием. А его вы покормите обязательно. Он так и не ел ничего с тех пор, как мы приехали с кладбища. Хотя мою стряпню даже в хорошем настроении лучше никому не пробовать.

Алёна поднялась с табуретки и прошла в прихожую. После того, как она надела свою шубу, поцеловала Марию Петровну и Михаила Федоровича. Уже около двери девушка неожиданно остановилась, достала ключи из кармана и положила их на полочку под зеркалом. Теперь она не имела права обладать этой связкой. Все-таки она была подругой Наташи, а не Федора. Теперь ему нужно начинать жить заново.

– Удачи вам. Теперь Фёдор будет учиться жить один, и я не хотела бы ему мешать или смущать. Мне ключи больше не пригодятся. До свидания.

Девушка открыла дверь, не спеша вышла на лестничную площадку, как будто пыталась найти еще какие-то слова на прощание, но только улыбнулась Марии Петровне и Михаилу Федоровичу и начала спускаться по лестнице. Она не стала вызывать лифт: торопиться теперь было некуда, да и не за чем. Она очень не любила прощаться, а если бы ей пришлось ждать лифт, родители Федора продолжали бы смотреть ей в спину. Она чувствовала, что для них она была неким спасением при общении с сыном. Теперь им придется заново находить общий язык с ним. Спускаясь, Алёну не отпускали мысли о Леониде Степановиче: было бы хорошо уговорить его поехать к её родителям. Их с Наташей семьи дружили уже много лет. Через три недели с хвостиком – Новый год. Ему никак нельзя оставаться одному в такие дни, какие бы обстоятельства не способствовали этому положению. Она понимала, что убедить отца Наташи будет непросто, но опускать руки перед трудностями было ей несвойственно.

На улице было тихо. Морозный воздух подхватывал запоздалых пешеходов у самых дверей подъездов и парадных. Алёна вышла на шоссе. Уже первая же машина остановилась около тротуара. Девушка назвала адрес и, после согласия шофера, села в машину. Нескончаемый поток информации последних дней пытался в очередной раз взорвать ее мозг. Она даже не заметила, когда такси подъехало к подъезду ее дома. Очнувшись оттого, что машина не движется, Алёна быстро расплатилась и вышла на улицу. Перед тем как войти в дом, девушка посмотрела на окна квартиры. Девушка прекрасно понимала, что в собственной квартире ее ждут темнота и одиночество, холод и равнодушие вещей. Хотя последние, конечно, не могут испытывать эмоций, ей хотелось, чтобы хоть что-то поприветствовало ее возвращение. Встречаться с кем-либо живым и отзывчивым в ближайшее время ей не хотелось, но существовала потребность почувствовать молчаливое сопереживание неодушевленных предметов. Поднявшись на второй этаж, она медленно достала ключи и открыла дверь: раздался бой напольных часов.