Алёна вышла из кухни, оделась и, заглянув в спальню, покинула квартиру. Со стороны это могло показаться банальным бегством, но кто сейчас посмеет бросить в нее камень.

Поминки проходили на квартире отца Наташи. Мария Петровна и Михаил Фёдорович всё взяли в свои руки, так как ни их собственный сын, ни отец невестки не могли контролировать печального процесса. Сразу после кладбища Алёна увезла Федора в его квартиру. И она, и его родители прекрасно понимали, что присутствие вдовца на поминках совершенно ненужный и тяжкий груз для молодого человека.

За последние дни Федор сильно осунулся. На его лице появились мелкие морщинки, которые разбегались от глаз. Он стал взрослее и опытнее. Когда они сели в заказанную на похороны машину, Алёна пыталась сосредоточиться на пробегающих по небу облаках. Беззаботные и пушистые, они пытались заманить любого наблюдающего за ними куда-то далеко, туда, где нет тревог и болезней, нет несчастий и предательств. Но хаотичные, печальные мысли упорно возвращали Алену к жестокой действительности. Прошло три дня, за которые ей так и не удалось выспаться. Три дня, наполненные болью и страхом за близких ей людей. Три дня, наполненные странным ощущением нереальности происходящего. Иногда ей казалось, что при такой сумасшедшей кутерьме, можно уснуть прямо на ходу, стоя или сидя, но мысли не отпускали ни на секунду.

Страх и боль проникали даже в ее сны. В те редкие минуты, когда ей удавалась забыться в объятьях Матфея, к ней прилетали черные грачи. Птицы хаотично кружили над ее головой и, казалось, что они пытаются напасть на нее именно в тот момент, когда она засыпала. Удивительно было только то, что грачи кружили над ее головой молча. Не было слышно ни их криков, ни шороха их крыльев. Это напоминало кадры из черно-белых фильмов, из немого кино. Отсутствие звука пугало больше всего. Казалось, что крики черных страшных птиц смогли бы разогнать отчаяние и пустоту, но они молчали.

Когда они подъехали к дому, Фёдор медленно и неохотно вышел из такси и направился к подъезду. Его движения были полны автоматизма. Алёна попрощалась с водителем, выслушала слова, которые в течение последних трех дней ей приходилось говорить и самой, и медленно последовала за другом.

Когда девушка вошла в подъезд, то увидела, что Фёдор стоит в лифте, придерживая ногой двери. Иногда у нее складывалось впечатление, что ее друг вообще не видит никого и ничего. Она не удивилась бы сейчас даже тому, если бы он поднялся на необходимый этаж, не дожидаясь ее. Алёна вошла в кабину и нажала кнопку десятого этажа. Когда двери лифта распахнулись, первой вышла на площадку, открыла дверь своими ключами и пропустила молодого человека вперед. Фёдор медленно переступил порог и прислушался к тишине. Затем, не снимая пальто, заглянул на кухню, в зал, открыл дверь ванной комнаты, и, разочаровавшись, прошел в спальню. Осмотревшись в занавешенной наглухо шторами комнате, он сел в кресло, которое было повернуто в сторону окна. Алёна молча наблюдала за происходящим и понимала, что такой ритуал еще долго будет повторяться в этой квартире. Ей ведь и самой по-прежнему не хотелось верить в то, что Наташа сейчас не выскочит из кухни с вопросом: «А кто тут у нас вечно голодный? Кто сухомячил весь день и теперь просто обязан уделить время своему несчастному желудку?»

Поняв, что в ближайшее время Федор не станет предпринимать никаких действий, Алёна сняла шубу и прошла на кухню заварить кофе. В квартире было неестественно тихо, лишь изредка с улицы раздавался шум проезжающих машин и крики гуляющих во дворе детей. Достав банку с молотым кофе, девушка налила в турку холодной воды, всыпала две ложки коричневого, ароматного порошка и поставила на электрическую плиту. Пока кофе поднимался, достала из шкафа две кофейные чашечки, из холодильника – сливки, и все это поставила на поднос. После того, как кофе был разлит по чашкам, Алёна вернулась в спальню с подносом.

– 

Федор, я заварила кофе. Может быть, выпьешь? Или тебе налить чего-нибудь покрепче? – поинтересовалась Алёна.

– 

Она больше не стонет от боли? – неожиданно тихо спросил молодой человек, продолжая смотреть в окно.

На секунду девушке стало страшно, что у ее друга вновь начнется истерика отторжения. Но Федор сидел совершенно расслаблено.

– 

Нет. Теперь ей не больно, – перестроилась на иной разговор девушка.

– 

Это хорошо, что ей не больно. Ей ведь было очень плохо последнее время. Хотя она очень старательно это скрывала. Но я-то видел, что ей очень больно. Особенно ночью…

Фёдор взял чашечку кофе, сделал глоток, подлил немного сливок и продолжил:

– 

Я очень устал сегодня. Как тебе кажется, люди поймут? Или я все-таки должен был немного поприсутствовать?

– 

Не стоит сейчас об этом думать. И люди все поймут. Не беспокойся.

– 

Я очень устал.

– 

Может быть, тебе лучше лечь. Попробуй поспать.

– 

Нет. Этого я не хочу. Просто посижу здесь. В этом кресле мне все время кажется, что все нормально. Что ничего не произошло. Это кресло она сама искала. Дней десять бегала по мебельным магазинам. Наташа говорила, что в спальне обязательно должно стоять одно большое, глубокое кресло. Она говорила, что иногда очень приятно понаблюдать за мной, спящим. И именно так: издалека. Чтобы случайно не потревожить мой сон. Мне кажется, что это кресло до сих пор хранит запах ее тела.

Алёна забрала из рук друга пустую кофейную чашку, поставила все грязную посуду на поднос и вынесла на кухню. После этого она направилась в прихожую. В кармане ее шубы лежало снотворное, которое перед самым отъездом с кладбища ей подложила Мария Петровна. Вернувшись на кухню, она налила стакан очищенной воды и вместе с таблетками принесла в спальню.

– 

Фёдор, может быть, выпьешь? Это поможет восстановить твои силы. Тебе все равно необходимо поспать. Сон просто необходим твоему организму.

– 

Ты уверена? Ты уверена, что мне необходимо поспать? Думаешь, что от этого мне станет легче?

– 

Нет, легче тебе не станет, но твоему организму необходима передышка. Маленькая, бессознательная передышка.

Молодой человек принял из рук Алены таблетки и некоторое время рассматривал их. Потом взял стакан, положил снотворное на язык и запил водой.

– 

Вкус не очень. Могли придумать оболочку для таких вещей. Хуже бы они от этого не стали. Как ты думаешь? Почему только детские лекарства стараются сделать приятными и вкусными? Неужели они считают, что взрослым людям не нужно облегчать жизнь? Особенно во время болезни.

– 

Ты не болен, это во-первых. Во-вторых, Федь, это же не шоколад, а лекарство. Детей просто стараются обмануть яркой и сладкой оболочкой. Взрослых обманывать тяжело, да и смысла в этом особого нет. Лекарство всегда противное. Может, оно даже должно быть таким, чтобы мы чаще старались беречь свое здоровье, старались не доводить себя до таблеток. Главное, что ты их выпил. Может быть, ты хочешь поесть чего-нибудь? Я могла бы приготовить на скорую руку…

– 

Нет. Знаешь, я, может, действительно, лучше лягу? Только сейчас, в тепле, я стал чувствовать усталость. Она такая тяжелая. Кажется, если я не лягу, она меня раздавит меня в этом кресле. Или это таблетки так быстро стали действовать. Только ты не уходи, посиди здесь. Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты была здесь, когда проснусь. Не хочу оставаться один.

– 

Конечно, я останусь. Я только, помою чашки, принесу плед из зала, чтобы тебя накрыть, и вернусь… Я быстро, ладно?

Когда она вернулась в спальню, Фёдор лежал на кровати прямо в пальто и продолжал смотреть в окно. Его взгляд был пустой и какой-то бессмысленный.

– 

Одежду верхнюю снимешь? Нельзя же лежать прямо в пальто. Не удобно ведь. Да и помнется ведь. Федь, а?