– Ты меня не слушаешь! – возмутился Алексей и захлопнул том Большой Советской Энциклопедии.

– Искусство должно быть изоморфно реальной жизнедеятельности человека, – повторила Ольга.

Они проводили вечер, как обычно: Ольга за компьютером, Алексей c книгой. Читал он много, беспорядочно и часто себе в тягость. Выбирал самые толстые, непонятные и занудные произведения. Заставлял себя преодолеть хотя бы пятьдесят страниц в день. В душе верил, что искупает епитимьей самообразования грех повседневной лени – все-таки рановато уходить в тридцать пять на пенсию.

– И что ты про это думаешь? – начал Алексей с фразы, которой обычно открывал их философский час.

– Про что? – Ольга захлопнула крышку компьютера, понимая, что поработать не удастся.

– Про изоморфность искусства.

– Я думаю, что ты любишь все усложнять.

– Введем лоботомию в программу высшего образования?

– Не утрируй. Но все, что должно быть сказано, может быть сказано просто.

– Это ты придумала?

– Нет. Кто-то из великих. Возможно, Витгенштейн, за точность цитаты не ручаюсь.

– Насмеши меня простым определением искусства.

– Искусство – это процесс неопосредованной передачи образа.

– Тоже кто-то из великих?

– Да. Возможно – я.

– Чушь.

– Потому что это сказала я?

– Нет, потому что все, относимое нами к искусству, – это предметы: книги, картины, памятники. Предметы сами по себе – это медиумы, посредники между художником и зрителем. Про какую неопосредованную передачу тут можно говорить?

– Ты усмотрел самую суть, о великий жрец БСЭ, позволь наградить тебя тройным поцелуем в ухо.

– Сначала ответь, а то мы опять…

– Что опять? Мне нравятся опять. Еще два поцелуя.

– Отвечай.

– Про что?

– Про неопосредованный процесс.

– А если вот так?

– Щекотно. Перестань. Отвечай на вопрос.

– Ты уже сам про все ответил.

– Объясни.

– Зануда. Все действительно просто. Если ты видишь, например, полотно, то есть раму, холст, сгустки краски и картинку, сложившуюся из этих красок, то ты рассматриваешь вещь, а не произведение искусства. Неважно, насколько точно переданы цвета и прорисованы контуры.

– А что я должен видеть?

– Не видеть, а, скорей, ощущать. Эмоциональный образ. Восторг заката, флирт фокстрота с крепдешиновой юбкой, тоску венчания юной девы со стариком.

– Так все же искусство – процесс или ощущение?

– Процесс передачи образов, переданных свыше.

– Откуда свыше?

– От бога, от Абсолюта, из ноосферы.

– Переданные как?

– Через откровение, красоту природы, случайное обнажение истины.

– То есть художник все же посредник?

– Не пытайся меня запутать. Художник – неотъемлемая часть процесса. Резонаторный ящик, усиливающий благую весть и отливающий ее в форму, удобную для восприятия: в книги, картины, скульптуры.

– Зритель – это конечная точка процесса?

– Хороший зритель равновелик художнику – он способен воспринять образ и транслировать его дальше.

– Откуда ты все это знаешь?

– Это знают многие. Просто я умею это просто объяснить.

– Откуда ты умеешь это просто объяснить?

– От профессии. Я дизайнер. Переводчик с языка высокого на язык вещей. Беру болванки прекрасного и обтесываю их до форм, угодных потребителю.

– В точности формулировок тебе не откажешь.

– Я сдала экзамен на право быть сегодня твоей любимой наложницей?

– Да.

– Тогда поцелуй меня… Здесь. И здесь. Не спеши – за каждую расстегнутую пуговицу ты должен говорить по нежности. За молнию – три нежности. Нет. «Птица-говорун» – это не нежность. Даже если любимая.

В последний раз перед штурмом Алексей видел Чистякова в пластиковом раю ресторанного дворика. Встречались на третьем этаже крупного торгового центра, где внизу растеклись полки супермаркетов, а на втором уровне бутики предлагают предметы роскоши представителям среднего класса.

Баграт примчался в деревню с утра пораньше, усадил Алексея в машину и погнал в город, обещая объяснить все по дороге. На Рижское шоссе выскочили после десяти, когда поток легковых машин ослабел, а правый ряд плотно забился бесконечным караваном фур. Если в цепочке грузовиков попадался неторопливый водитель, то начиналась чехарда с резкими забросами большегрузов во второй ряд, вилянием прицепов, злой матерщиной клаксонов.

Баграт орал в голос на фуры, на женщин-водителей, на малолитражки, путающиеся под колесами его внедорожника.

– Хоть объясни, что случилось.

– А сейчас друг твой нам все объяснит. – Баграт поддал газа, чтобы не пропускать «Рено», запросившее место в их ряду.

– А ты уже не друг?

– А вот это ты сам реши, пожалуйста, кто тебе друг – я или Чистяков.

– Опять поругались?

– Ругаются писуны в песочнице.

– А вы?

– Мы, выражаясь литературно, на тропе войны.

– Чудите на старости лет?

– Никодимыч чудит, а я действую в пределах допустимой самообороны.

– Хватит орать, рассказывай, что случилось.

– Твой друган недоделанный все же влез в судебные разборки. На стороне потенциального противника.

– Чем мелкий клерк может быть опасен?

– Во-первых, он совсем не мелкий и много про наши дела знает. Во-вторых, он дотошный как черт и какие бумаги сумеет выкопать – никто заранее не угадает.

– Если закон на нашей стороне, то чего волноваться?

– Закон, Алексей, он как дышло. Камилла эта вся в науке, ей бумагами заниматься некогда. В учредительной и в отчетной документации ее конторы такой бардак, что судье даже с формулировками мучиться не надо – все нарушения на поверхности. Причем пока бабка уверена, что права, то сама же все документы предоставит.

– А Никодимыч чего?

– А Чистяков уже что-то там перекопал, документы подчистил, Камиллу просветил. Она же бабка толковая, если бы не наука ее дурацкая, еще тем бы директором быть могла.

– Ты откуда все это знаешь?

– От верблюда. Хотя сам понимаешь, что, по нынешним временам, и верблюд за так работать не будет.

– Осведомитель?

– Союзник. Ты что думаешь, с твоими жалкими процентами можно серьезную кашу замутить?

– Ты говорил, можно.

– В общем, можно, но и всякая сволочь, типа: обиженные сотрудники, уволенные секретарши, недовольные арендаторы – тоже ценный материал.

– Даже арендаторы?

– Даже они. Я к ней свою конторку полгода назад подсадил, чтобы в доверие втерлись и на лапку занесли.

– И чего?

– Ничего. Не берет. Такая вот бабка с чистыми лапками.

– Ты же говорил, что директорша непорядочная?

– Я и сейчас так говорю. Порядочный человек – это кто по установленному порядку живет. Все берут, и ты бери. Друзей подкармливай, наверх положенное отдавай – и будет тебе счастье. И всем вокруг будет счастье. Потому как порядок, он во всем важен.

– А на поговорить тебя Чистяков пригласил?

– Никуда он меня не приглашал. Наш тайный друг во вражеской конторе по секрету рассказал, где нашего правдолюба сегодня можно найти.

– И где?

– Да вот уже приехали.

«Гелендваген» свернул на паркинг при торговом центре, на скорости пролетел вдоль плотных рядов автомобилей и с разбега въехал на только что освободившееся место. Хозяин черного пикапа, ожидавший место с включенным поворотником, зло выругался, но связываться с хозяином дорогого джипа не стал.

– Млин, вот откуда здесь среди дня столько тачек? В городе вообще, что ли, никто не работает?

Миновали вертушку входной двери. По эскалатору Баграт шагал вверх, а Алексею было лень тратить силы, если и так везут в нужном направлении. К моменту, когда он поднялся, юрист уже обнаружил нужный столик и потащил к нему Алексея. Проход через зал мог бы получиться эффектным, но Чистяков их не замечал, уткнувшись в газетный разворот. Он не обращал на пришедших внимания, даже когда они подошли к столу почти вплотную.