Женщина была легкой. Перемахнула обиды, подошла сзади, запустила ладонь под отворенный ворот клетчатой рубахи, прижалась к небритой щеке. Мягко перебирая ноготками, соскребала обиду с его сердца, мятным дыханием растопила холодный злой ком.

– Ты же знаешь, как я волнуюсь, – выдохнул он тревоги прошлой ночи.

– Ты же знаешь, что со мной ничего не случится.

– Я люблю тебя.

– Милый…

Имен не было. Имена нужны, чтобы различать подобное, а они были в этом деревенском доме единственными мужчиной и женщиной. Как первые люди в Раю. У тех тоже не было имен, пока потомки не начали разбираться, кто кого родил.

Баграт стоит прочно на земле короткими раскачанными ногами. Руки жилистые, пальцы цепкие, шерстистые до ногтей. Высокий, с вмятиной, лоб. Остальное по мелочи: пестрые фасолины глаз, изломанные уши, три золотых коронки невпопад.

При всей своей приземленности Баграт склонен к театральным эффектам. Примчался в деревню к Алексею на угловатом «Мерседесе», сорвал гудком грачей с веток дуба, выдавил зубастыми колесами мутную жижу из подсыхающей земли. Возвышаясь на подножке, обвел широким жестом деревенский двор и пропел, отчаянно фальшивя, строфу из неофициального гимна студенческих строительных отрядов:

Алексей наблюдал за представлением, обвиснув локтями на черенке лопаты. За ним, в кильватере, тянулся короткий след вспененной земли. Вместо чаек по перевернутым жирным комьям важно разгуливали склочные вороны и выцепляли из развала тянучки дождевых червей.

– Забор придется укрепить, – голос Баграта прервал мечты Алексея, – а вот здесь мы поставим охранника.

– Что охранять? – поинтересовался Алексей.

– Дом-музей олигарха, – пояснил Баграт. – Народ захочет знать, как живут лучшие люди.

– Ты купил мне лотерейный билет?

– Пять дней назад, но ты не выиграл.

– Соблазнил мною богатую вдову? – догадался Алексей.

– Немилосердно подсовывать тебя убитой горем женщине.

– Приехал известить меня о наследстве?

– Бинго! – заорал Баграт.

– Мне некогда участвовать в розыгрышах, – сообщил Алексей. – Но если поможешь с огородом, я займу тебе «пятихатку» на пару недель.

Баграт соскочил с хромированной подножки и зашагал к дому. Шел аккуратно. Прежде чем сделать очередной шаг, надавливал лакированным ботинком на серую тротуарную плитку и лишь после переносил на ногу тяжесть тела. Блестящие туфли, белые носки, идеальная стрелка на брюках. У крыльца мощеная дорожка заканчивалась. Баграт пощупал голую землю, та засочилась влагой. Гость отступил.

– Для весенних сельхозработ ты оделся несколько легкомысленно, – заметил Алексей, ополаскивая руки под уличным умывальником.

Умывальник он собрал сам, привязав к столбу большую пластиковую бутылку. Бутылка с отрезанным дном вешалась горлышком вниз, а винтовая крышка протыкалась расплавленным гвоздем. Если нажать на гвоздь снизу, то польется вода. Не самая совершенная конструкция, но зато можно не ходить лишний раз в дом и не разносить грязь по комнатам. Алексей вытер руки висевшим на том же столбе полотенцем и двинулся к гостю для официального приветствия.

Баграт распахнул объятия. Алексей тоже развел руки в широком жесте, но, рассмотрев невозможной белизны сорочку гостя, передумал и отгородился протянутой для пожатия рукой. Баграт пробежался взглядом по Алексею: джинсы с зелеными коленками, майка в пятнах земли – и на объятиях настаивать тоже не стал. Зато руку сжал крепко, даже больно.

– Дурью меряешься? – выдернул ладонь Алексей.

– Проверяю, достаточно ли крепка твоя рука, чтобы поднять два центнера.

– Почему не три?

– Потому, – пояснил гость, – что миллиард рублей весит два.

– Ты переборщил. В миллион я бы, может, и поверил.

– Нет у меня миллиона, бери, что дают. Свое счастье можешь забрать в любое удобное для тебя время, в помещении юридической конторы. – Баграт извлек из полы пиджака визитную карточку и двумя пальцами протянул Алексею: – Время работы и адрес указаны на обороте.

Алексей повертел в пальцах кусок бумаги, тисненный золотом. Гербовый орел на лицевой стороне, схема проезда на обратной. В пористый прямоугольник впитались отпечатки черных пальцев Алексея. Он сунул бумажку в задний карман брюк. Спросил, глядя за плечо бывшего однокурсника:

– Как там наши?

– Да никак особо. Секретарь сдулся, Никодимыч прет, Анастасия тебе привет передавала.

– Прямо так уж и мне?

– Да, так и сказала: «Встретишь наших – передай привет».

– Понятно… – протянул Алексей.

– Хорошо, – одобрил Баграт.

Помолчали. Алексей затирал носком ботинка в землю головку одуванчика. Баграт смотрел на экран телефона.

– Сколько жрет твоя железная лошадь? – Алексей указал рукой на джип.

– Какая разница?

– Хочу узнать, сколько денег ты потратил на топливо зазря.

– Ради друга я готов на все! – воскликнул Баграт.

– Мы знакомы сто лет, и я не верю в твои сантименты. Был рад тебя видеть, но как раз сейчас мне некуда девать миллиард.

– Мне кажется, физический труд плохо влияет на твои умственные способности.

– Возможно, – согласился Алексей, – но патология необратима. У меня есть все, что мне нужно.

– Вот в этой дыре?

– Ты еще в доме не был.

– Закрой глаза и попробуй ощутить себя на миллиард счастливее.

– Ощущаю сплошной головняк и обострение атипичного геморроя.

– Мой телефон указан на визитке. – Баграт пробрался к своей машине, ступая с прежней брезгливостью, хлопнул дверью, развернулся, чиркнув бампером о забор, и пропал в конце улицы – свернул у церковной ограды.

Алексей вышел за калитку, штыком лопаты крест-накрест проткнул глубокий отпечаток протектора, залюбовался нежным майским днем. Весна стояла чудесная, сострадательная, с духом прелого чернозема над перепаханными огородами и клейкой порослью на липовых ветвях.

Дом под Волоколамском Бальшакову достался от деда. Тому – от прадеда. Пока не покинула деревню жизнь, в каждом пятом срубе жила семья родственников, столь далеких и не похожих, что проще было считать их однофамильцами. В начале пятидесятых уехал в Москву и дед Алексея – учиться на машиниста метро. В Москве же защищал свою диссертацию отец Алексея – Павел. Бальшаков-младший родился уже городским, и отчая деревня вкрапливалась в детские воспоминания лишь жесткими ладонями деда и свободой ночных костров, немыслимой для десятилетних городских пацанов.

После поступления в институт в деревню Алексей почти не наведывался – он сдал вступительные экзамены в год Указа, тогда свободы хватало и в городе. Хотя указов тогда было много, но Указом с большой буквы их поколение привыкло считать майский – антиалкогольный.

Время было непонятное. Пригрозили перестройкой. Говорить разрешили все. У винно-водочных магазинов сколачивались первые бригады предпринимателей, которые держали очередь, спекулировали водкой и до полусмерти избивали недовольных перед толпой испуганных людей, слепо высматривающих затылок впереди стоящего.

Предпринимательство в галстуках – при райкомах комсомола – разрешили в Союзе позже, когда бригады у ликеро-водочных отделов уже набрали свою нахрапистую силу. Возможно, поменяй изобретатель гласности указы местами, то забродил бы в стране иной капитализм. Но история не знает сослагательных наклонений.

Неожиданно разрешили быть богатыми. У Алексея завелись деньги. Сеть торговых павильонов росла быстро, и через два года выручку собирал бронированный автомобиль. Кевларовые инкассаторы, подозрительно поводя по сторонам рыльцами коротких автоматов, затаривали нутро броневичка опечатанными денежными мешками. Проворные пальцы банковских служащих оттирали купюры от кислого запаха торговых палаток и складывали на счет Бальшакова семизначными цифрами. Дурные деньги без сожаления прожигались на дорогую выпивку, недорогих женщин и на подражание жизни из глянцевых журналов. Остаток средств тратился то на жилье в Испании, то на квартиры в новостройке.