– Не обижайся, Никодимыч, но это твои домыслы. – Алексей вернулся за столик с бутылкой минеральной воды.

– Замолчи, Алексей. Пока есть шанс остаться друзьями. Ты хоть понимаешь, зачем Баграту нужны твои заявления в суд?

– Чтобы ввести меня в законные права.

– Там твоих законных прав – пять процентов. И никто тебя их не лишал, тебе было самому лень до Камиллы доехать и с ней переговорить. Звонил ты ей?

– Нет. Но Баграт с ней говорил. Пытался по-мирному уладить, прежде чем в суд подавать. Три месяца пытался договориться.

– Тот самый случай, когда простота хуже воровства. Твой Баграт ничего по-мирному решать не пытался. Ему надо было формальный повод для судебных разбирательств получить. И выиграть хоть в первой инстанции, чтобы Камиллу из здания вышибить.

– Как вышибить?

– С треском, штурмом и, возможно, стрельбой.

– Врешь, Никодимыч. Чего тогда Баграт три месяца ждал, а не сразу пошел на штурм? Или хотя бы в суд?

– Он три месяца бегал по друганам, команду собирал, с нужными людьми договаривался. Денег с тебя на суды взял?

– Нет.

– Значит, кому-то уже запродал твой домик в центре.

– Не верю.

– Знаешь, что я прав, но не хочешь верить. Дел ты уже натворил, но, думаю, можно еще все исправить. Подумай. Хоть ради памяти твоего отца – он ведь у Камиллы первым замом был. Эти исследования дело и его жизни.

– Заткнись, Никодимыч. Ты не в теме! – выкрикнул Алексей и добавил уже тише: – Мне на храм нужно. Не для себя.

За окном посерело. Расходился дождь. По высоким окнам корпоративной столовой змеились первые капли.

Никодимыч аккуратно взял двумя пальцами свою тарелку с остывшим гуляшом и брезгливо отодвинул ее к Алексею:

– Считай, что сегодня мы ужинали.

Гроза вдарила, сумерки за окном свалялись в мокрую вату. Зонты уличных фонарей отжимали темноту наверх, за крыши сталинских домов, но мрак прибивало к земле крупными каплями, ошметки ночи забивались в щели, лохмотья тьмы прижимались к мокрому асфальту, и прохожие безразлично пинали их к новому вестибюлю метро «Белорусская».

Алексей ругаться в тот день с Чистяковым не планировал: во-первых, потому что разногласия в бизнесе не должны влиять на личные отношения, а во-вторых, Бальшаков собирался у Никодимыча заночевать. Звонить прочим друзьям было уже поздно, да особо и некому.

Алексей полистал записную книжку – настоящую бумажную, с затертым алфавитом по правой кромке – и не нашел подходящей кандидатуры для внезапного визита. Задумался у телефона Анастасии. Бывшая однокурсница года три назад прислала на телефон короткое сообщение, выдержанное в телеграфном стиле: «Развелась с мужем. Зпт. Во вторник свободна. Тчк». Алексей тогда был весь посвящен Ольге и на сообщение не ответил. Значительно позже, пролистывая историю на телефоне, он заметил, что сообщение Анастасии было разослано целому списку адресатов, надежно отделенных друг от друга точкой с запятой. В длинном списке получателей Алексей с непонятной ревностью узнал телефон Баграта – тот всегда шутил, что понты дороже денег, и еще на начальном этапе телефонизации всей страны купил за бешеные деньги красивый, легко запоминающийся номер. Остальные номера из списка Анастасии были Алексею неведомы.

Алексей представил себе, как возьмет и заявится сейчас к Анастасии. Та наверняка откроет дверь в легком халатике – жена секретаря экспонировала наготу по мере необходимости, и будет улыбаться благосклонно, и, наверное, предложит выпить, и будет рассказывать про жизнь, перебирая подробности прошедшего десятилетия острыми белыми зубками. Если халат полупрозрачный и Анастасия, чокнувшись, допьет стопку, а не вернет ее на стол полной, то, наверное, нужно будет Анастасию поцеловать. Алексею удалось это в институте лишь однажды, во время медленного танца на квартире с пыльной кладовкой и двумя балконами. Других подробностей Алексей сразу не вспомнил. Припомнились лишь губы Анастасии, которые внимательно ощупывали его верхнюю губу, как раздвоенный хобот слона пробует незнакомое кушанье.

Если Анастасия позволит себя поцеловать, то все дальнейшее более чем вероятно. Алексей ощутил, что бег его фантазии наполнил тело мелким трепетом. Это было не глубокое основательное чувство, но острый азарт, подростковый зуд, требующий незамедлительного действия.

Преград для визита к Анастасии он не видел, Ольга была предупреждена, что сегодня останется одна. К своим редким визитам в город Алексей всегда старался добавлять ночевку. Не столько по необходимости, сколько из желания поделиться с Ольгой той тревогой одиночества, которая поселяется в их деревенском доме, когда машина Алексея одиноко ночует у крыльца. Мысль об Ольге покрыла образ полуголой Анастасии кислотными пятнами. Длинные ноги под прозрачной сорочкой скукожились, подбородок, и без того мелкий, стесался в плоскость под нижней губой, вспомнилась родинка на шее, проросшая двумя черными волосками. Зачем-то всплыло слово «измена».

Случайное приключение с Анастасией изменой Алексею не представлялось. Анастасия была из иного времени, и выдуманное приключение принадлежало прошлому, а значит, настоящего испортить никак не могло. Вот если бы, например, Алексей на третьем курсе умел понимать намеки и переспал с первой красавицей – случай был: ощупав Алексея поцелуем, она сказала, что зубная щетка с ней в сумочке, – то воспоминание о той ночи ведь не было бы изменой. И поэтому сегодняшний визит к Анастасии тоже можно рассматривать лишь как воспоминание. Воспоминание о неслучившемся, незакрытый гештальт. Ночь с Анастасией даже следует считать необходимой терапией – ведь гештальт, он как перелом – закрытый гораздо безопаснее открытого.

Здравые рассуждения не помогали – ехать в гости расхотелось, образ рассыпался, и опять включился в работу мозг, стало очевидным, что за три года практичная и красивая Анастасия нашла себе кого-нибудь годного.

Тут же вспомнилось, что целовались они единственный раз на квартире друга – в дорогом генеральском доме. Квартиру в тот раз Алексей выдал за свою, но не из корысти, а по просьбе хозяина жилища – друга детства. Друг детства страдал комплексом перспективного жениха и проверял чувства возлюбленных, представляясь полным бессребреником. В тот вечер друг как раз пригласил, якобы к Алексею, свою новую подружку, и Алексей даже не помнил, пришла ли та. Лучший студент курса был поглощен неожиданным приливом чувств, вспыхнувших в груди первой красавицы факультета. Хорошая могла бы получиться пара.

Выпивая после в общаге с Багратом и Чистяковым, Алексей с хохотом фантазировал, как взбесилась бы Анастасия после свадьбы, узнав про обман с квартирой.

– Ты обманул лучшие чувства честной девушки, – изображал Анастасию Баграт, заламывая руки и выдвинув из-под полы халата волосатую ногу на середину комнаты.

– Перестаньте, – морщился Чистяков, – это непорядочно.

– Мерзавец, ты достоин самой страшной смерти, – продолжал дурачиться Баграт. – Совет города предлагает тебе выбрать между чашей яда и каторжными работами по вычерчиванию деталей вертолетного двигателя на восьми листах формата «А ноль».

– Я выбираю яд, – голосом Сократа из одноименного фильма отвечал Алексей.

– Так умри же, – Баграт протягивал Алексею пиалу с неразведенным спиртом.

Воспоминание об обожженном спиртом горле окончательно вернуло Алексея на землю, он завел автомобиль и двинулся по Ленинградскому проспекту к некогда отдаленному, а ныне престижному району Строгино, чтобы выскочить на МКАД недалеко от истоков Рижской трассы, по развороту «бабочка», не оборудованному еще стационарным постом ГАИ.

Через пару часов уже ввалился в комнату, где в ожидании прикорнула Ольга – вся такая теплая, уютная, любимая, что Алексею стало очевидным, что про Анастасию он думал несерьезно. Да что там несерьезно – просто никогда, ни про кого, кроме Ольги, не думал.

В комнате догорал камин, на проигрывателе крутилась виниловая пластинка – древний механизм забывал возвращать иглу на место, у окна стоял мольберт с холстом, иссеченным серой безнадежностью дождя.