Сибуя, будто не имея ничего против, пленил девушку своей близостью. Его рука более не скользила по телу Май, а нежно впивалась в её талию. Дыхание выдавало его…
Танияма практически неуловимо касалась его кожи носом, и нечто головокружительное подкашивало ему ноги.
Я знаю, что ты тоже хочешь меня.
Я думаю, что ты тоже хочешь меня.
Пожалуйста, скажи, что ты тоже хочешь меня,
Ведь ты же собираешься это сделать…
Слова песни растворялись в движениях Май. Сибуя это понимал и как сошедший с ума от этого горько-сладкого чувства противоречий и выставленных строгими принципами запретов забывал о минимальных погрешностях в своей правоте. Он бы и вовсе обо всём позабыл, не очнись от влажности нежных поцелуев.
Май опаляла жарким дыханием его шею, где ещё ни сошли синяки, и аккуратно касаясь губами его тёплой плоти, продолжая эту пытку, пока не пожалела все восемь ещё виднеющихся на его шее отметин.
Скажи, что ты желаешь меня каждый день,
Что ты хочешь меня всего,
Что я нужен тебе.
Неправильная, абсолютно сумасшедшая любовь.
Прицелься, нажми на курок,
Я чувствую, как усиливается боль…
Сейчас эта песня закончится… — Нару приподнял лицо Май на себя и, глядя в её прикрытые не менее затуманенные глаза, отчаянно обхватил рукой. — Прости, больше не могу стоять… — он нашёл в себе силы мягко опуститься на колени и прильнуть к её мягким губам в полупоцелуе. Едва ли он касался её губ. Уж скорее дразнил близостью себя и её, отдавая себе отчёт в том, что за ними наблюдает несколько пар лишних глаз.
Ты хочешь меня… Я нужен тебе… Ты будешь со мной, — повторял он слова из песни, поводя носом по кончику носа Май.
Его сердце… её сердце… Они оба отбивали совершенно иной ритм, закачивая в мозг такое количество кислорода, от которого тусклый свет в их глазах мерк.
— Нару… — в Май проснулось беспокойство, её пальцы нащупали на шее Сибуи вздувшуюся венку и ей вспомнились слова Нао: «Как только проглянет вена, тащи его смело в постель!».
— Ни слова, — очередные глупости от Таниямы могли его сейчас разозлить, и именно этой злобы боялся он. В отличие от него, Май не знала границ его силы, его скрытой под лицемерием страсти, как и не знал в полной мере он.
— Поняла, — шепнула она уже в тишине. Музыка замолчала, и голос Таниямы заставил Нару сильно дрожать. — Твоя рука! — Май пришла в себя больше и обхватила его руку — она тряслась у неё на талии.
— Ничего, это нормально. Сейчас пройдёт… — Сибуя услышал участившееся сердцебиение и немного пожалел о том, что не может продолжить этот танец. Быть может, он закончился бы лучше, чем начинался.
— Ничего не нормально! Надо звать Лина! — она замахала рукой на видеокамеру в углу комнаты под потолком и закричала. — Позовите ассистента Нару! Ему плохо!
— Снова городишь свои глупости, — выжал он из себя на долгом выдохе. — Когда уже прекратишь?..
— Никогда, если дело касается тебя! — прокричала она в порыве решительности.
— Должно быть, я счастливец… — посмеялся он болезненно.
— Знаешь что, хватит язвить! Не будь ты так самоуверен и горд, то сказал бы о своём самочувствии, я бы хоть до утра с тобой просидела. Чай, компресс, да всё что угодно, а ты всё выпендриваешься! Почему так сложно сказать?! Хотя бы мне… — из Май лилось столько сожалений, что Нару и сам в какую-то минуту пожалел об упущенных тихих минутах.
Ну где же ты, Лин?.. — нервничала Танияма, глядя на дверь.
— Очередные твои глупости. Когда-нибудь ты войдёшь в мою комнату без разрешения и очень об этом пожалеешь… — предостерёг он, так как последующие выходки Май надорвали бы его последнее терпение.
— Твои угрозы напугают ребёнка, а я-то знаю, что между нами ничего не меняется, о чём я должна жалеть, когда сама пришла в твой офис и по доброй воле выслушиваю все твои недовольства день и ночь?!
Ничего не меняется?.. — повторил Нару её слова. — Ты видишь это так… В таком случае я сильно ошибся, подумав о чём-то большем… — слабость завладела его телом, и Сибуя рухнул к Май на плечо без каких-либо сил.
31 августа. Четверг — день девятнадцатый. Посёлок Фукара. Два часа дня. Комната Аяко и Май
XV
Тёплый последний летний день не предвещал потрясений, да и нужны ли они людям, которые должны страдать от кары небес за свои прегрешения. Похмелье — недуг тех, кто упился сладким грехом вместо горечи самоотречения, но то, что проповедуют христиане, кажется, не коснулось представителей синтоиского и буддистского учения. Матсузаки разлепила глаза, придя в ужас от того, который сейчас час и почему ночью она не сняла с лица макияж. И по всей видимости, кошмар это был не единственный.
Со всем своим женским чутьём мысли в голову приходили одни — за спиной кто-то спит. Хорошие новости — это кто-то тёплый; плохие — судя по длине ног, к которым Аяко прижималось — была это не Май.
И всё бы решилось, возможно, без крови, но Такигаве, вероятно, что-то приснилось и на Аяко рухнула его тяжёлая рука.
Ну всё! Считай, что ты труп! Никакие мантры не очистят тебя горе-монах!
Матсузаки скрипя зубами, попыталась сбросить руку жалкого осквернителя её царственного ложа никак не ожидая, что тот по инерции прижмётся к ней бёдрами.
— Не пристраивайся ко мне! — закричала она во всё горло и, выбравшись из объятий мужчины, столкнула его с кровати ногой. — Чёртов, монах-извращенец…
— Ты совсем больная вопить так с утра?! — приподнялся он с ковра, на который упал, потирая вроде бы не больную, но отчасти тяжёлую голову. — Ау… — потёр он грудную клетку. — Что это было? Пятка…
— Скажи спасибо, что не две! — она прижала простыню к груди, бесясь, что её одежда за исключением нижнего белья куда-то пропала. — Где моё платье? Я точно помню, что не снимала его!
— Конечно, не снимала. Я его снял, — почесал он голову, продолжая подвывать от якобы имеющейся головной боли. — Ты рухнула на кровать, как только мы вошли в комнату. Я помог тебе раздеться. В одежде спасть неудобно, а пока возился с тобой, то и сам устал, поэтому лёг спать здесь. И вообще, тебе надо быть благодарнее…
— Благодарнее… — тряслась она, сдерживая себя только потому, что Такигава сидел на полу в зелёной футболке.
— Вот видишь, просветление коснулось и твоей головы. А теперь, если ты позволишь, то я бы ещё полчасика повалялся, — он поднялся с пола и уже был готов завалиться на кровать, как увидел бардовое лицо Матсузаки, её горящие уши, из которых едва пар не валил.
— Ты чего? — удивился он от резких перемен.
— Чёртов придурок! — закричала она, швырнув в того одеяло, толкнув ногой обратно на пол.
— Да чего теперь-то?! — высунулся он, шерстя носом ковёр.
— Почему без штанов? — крикнула она в порыве чрезвычайного возмущения.
— В джинсах спать — не вариант. Передавишь себе всё на свете…
Я бы тебе сейчас что-то передавила… — закрыла она глаза, пытаясь забыть, на какие ужасы обрекло её это позднее утро.
— Плевать, я пошла в душ. Когда вернусь, чтобы тебя здесь не было, — Аяко обвернулась простынёй и слезла с кровати, объявив о своём решении над распластавшемся на полу Такигавой.
— Стоять! — он ухватил её за щиколотку. — Потолкуем ещё… — потащил Хосё, уронив тем самым жрицу на пол.
— Ты… — над Монахом нависла угроза реальной гибели. Аяко раскинула худые руки с тем, чтобы подняться и зыркнула на Такигаву лютым взглядом.
— Да, если так выглядят невинные жрицы по утрам, то я постараюсь уходить ночью, когда вы ещё как бабочки красивы, — пошутил он на свою голову о размазавшемся макияже Матсузаки, решив тем самым свою судьбу.
— Пошёл вон! — она выпнула его из своей комнаты, впоследствии швырнув джинсы ему в лицо, добавив красок громко захлопнувшейся дверью.
— Вот и помогай после этого женщинам… — Такигава посмотрел на запертую перед его носом дверь и примерился к джинсам. — Вот, чёрт! И не могла минуту подождать… — прыгал он на одной ноге, запутавшись в штанинах.
