− Вот, значит, как… Прилетел камушек… − шептал Юрий Данилыч. Потом свой вещмешок развязал, достал флягу, хорошо из неё отхлебнул, предложил Сереге. Тот отказался.
− С перегаром меня сразу на губу отправят, − оправдывался парень. − Извините…
Дед ещё раз отхлебнул.
− Ну вот, парень, ты мне рассказал свое, теперь я тебе кое-что расскажу! Только не подумай, что я для тебя сказку сочиняю. Стар я для сказок…
Рассказ Юрия Данилыча. Начало.
Говорил я, что призвали меня под самый конец войны. Так что повезло мне, можно сказать.
Отец мой, что был на нашем заводе начальником цеха, не хотел меня отпускать, как я потом узнал, но вынужден был. Сам понимаешь, что бы сказали, если бы я остался в тылу? Всех прочих парней берут, а сына начцеха, значит, на бронь? Нет, так тогда нельзя было.
Вот, и у Сталина даже оба сына воевали. И у Микояна, и у Хрущева, недоброй памяти.
Но так просто отец меня не отпустил. Сам встретился с военкомом, потом с тем офицером, что за нами приехал, поговорил с ними обоими, дал каждому, что полагалось. И стал я при штабе полка писарем. Почерк у меня очень красивый! Впрочем, там я не задержался. Капитан Воропаев, особист наш, меня к себе забрал. Адъютантом, значит.
Тогда я очень доволен был! Народ в окопах, под пулями, в грязи, вшей кормит, а я в теплом доме ночую, при начальстве. Это сейчас мне стыдно до слез, а тогда я очень радовался. За полгода сержантом стал!
Если помнишь, в сорок четвертом мы всю нашу землю освободили, и пошли немца в Европе громить. Пленных было − не счесть!
С немцами, казалось бы, всё было ясно. После проверки зеленых, то есть солдат, − в тыл, на стройки, чтобы восстанавливали всё. С чёрными, которые наших убивали, мы поступали, как говорится, по законам военного времени. С кем сами не могли разобраться, отправляли наверх, фронтовой контрразведке. СМЕРШ6 − слышал такое слово? Вот это мы и были…
Но как разобраться, кто из них кто? Вот ты, наверное, фильм про Штирлица смотрел. Там все немцы такие красивые, в черной форме! Только брехня всё это! У гестапо, например, вообще единой формы не было, они больше по гражданке ходили. И встретили мы их только в Польше! Потому что Польша − это уже был Рейх. Генерал-губернаторство! А на оккупированных землях Советского Союза гестапо и вовсе не было. Все те ужасы, про которые вам рассказывали, на нашей земле творили совсем другие немцы − полевая жандармерия и СД, их служба безопасности, которые входили в состав Вермахта. А форму с самого начала войны эти сволочи носили ту же, что и простые вояки. Серо-зеленую, "фельдграу" по-немецки. Только нашивки и позволяли определить, кто есть кто. А нашивку ведь можно и сорвать по-быстрому. Перед тем, как в плен сдасться…
Были ещё и эсэсовцы! Там вообще непонятно, одни вроде как полицаи, другие солдаты простые. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. Форма у всех одинаковая. Как тут понять, кто из них воевал, а кто партизан вешал?
Но и у нас, и уж тем более во фронтовом СМЕРШе тоже не дураки служили. По глазам, по словам, по рукам могли определить, кто и что делал. А лучше всего "наши" помогали…
Хотя какие они были наши… Немцы их называли "хиви". В переводе "добровольный помощник". Конечно, не все они числились в полиции, но для нас это уже и неважно было. Потому что все они, гады, немцам за кусок хлеба служили! И кусок этот на совесть отрабатывали… Даже я, хоть и штабной, такого насмотрелся и наслушался, что и говорить тебе не стану.
И понятно, что таким предателям, кроме пули в затылок, ничего не светило. Они это, кстати, прекрасно понимали. Чтоб жить, всё нам рассказывали. Ведут такого вдоль строя пленных немцев, а он с радостью своих бывших начальников показывает!
Правда, вину с них за это снимать никто не собирался. И наказание было, как положено. Правда, не всем. Многие из таких вместо заслуженной кары отделались лагерями. И скажу честно, по-моему, зря их пожалели…
Впрочем, много было таких, которых ни при каких обстоятельствах нельзя было прощать!
И когда, наконец, вернулась к советским людям родная власть, суровая, но справедливая, народу, конечно, следовало показать, что возмездие врагу неотвратимо. Ярко показать! Весомо, грубо, зримо, как у поэта сказано… Потому приняли решение вешать предателей так же, как они вешали партизан, коммунистов и прочих. При большом стечении народа. Да ещё и снять всё для хроники.
Вот с этого-то жуткого места и начинается всё!
…Было дело в Западной Белоруссии, в захудалом местечке, где нашлись ещё какие-то жители. Это, кстати, большая редкость была. Потому что во многих тамошних деревнях людей вообще не осталось. Полицаи с жандармами там хорошо поработали…
Вешали в тот день четверых. Двух хохлов, с Западной Украины, которые Гитлеру присягнули, и двух немцев из СД, офицера и фельдфебеля. Ну, это типа прапорщика что-то.
Поставили их на грузовики, что подогнали под виселицу, завязали узлы на шеях. Капитан Воропаев речь сказал. Вот, говорит, пришла пора воздать фашистским извергам за злодеяния. За всех и за вся, короче…
Народ, кстати, особо не радовался. Не любят русские люди на смерть смотреть. Насмотрелись уже. Сверх всякой меры! Только их согласия не требовалось. Велено привести всех, кто в деревне остался − привели.
Тем более, что ещё и кинохроника здесь. Приехал к нам оператор из штаба фронта. Аппарат у него хороший, трофейный. Всё снимает!
Сперва товарища Воропаева. Тот высокий, красивый, форма на нем как влитая. Сапоги блестят, портупея блестит! Богатырь!
Потом местных. Их пришлось издали снимать, потому что многие бабы слезу пустили. Может, кого из своих вспомнили, а, может, и немцев пожалели. Что и говорить, непонятный народ эти бабы!
Ну и напоследок стал он снимать немцев с полицаями.
А тут и товарищ Воропаев свою речь закончил. Приговор, мол, привести в исполнение.
И уже поднял руку, чтобы грузовики тронулись. Только вдруг слышу я крик:
− Стойте!
Все повернулись. А это оператор наш кричит! Пленка у него порвалась! Надо поправить, а то самое важное пропадет для истории.
Товарищ Воропаев аж побелел от бешенства.
− Живее, Круглов!
А я на немцев смотрю. Хохлы сжались, напряглись. Офицер стоит, как ни в чем не бывало, вроде даже ухмыляется. Были у немцев такие, вроде как из древних каких-то родов. Всех презирали, кроме фюрера своего. И смерти не боялись. А фельдфебель…
Тот всё на оператора смотрит. И вдруг как крикнет:
− Круглов? Павел Круглов?
Оператор глаза поднял. Он ведь не понял ещё, кто с ним говорит.
− Я Павел Круглов! − отвечает.
− Павел Лаврентьевич? Деревня Тихая Беловодского уезда?
Тут-то он и посмотрел на виселицу. Только не стал отвечать.
− Ну, здравствуй, брат, − говорит фельдфебель. − Вот и свиделись! Ты хоть похорони меня…
Товарищ Воропаев тогда быстро рукой махнул. Поехали грузовики, закачались в петлях тела. А оператор так и стоит с катушкой в руках…
В общем, завели мы оператора в первую же целую хату, и по горячим следам капитан Воропаев начал допрос. Как, мол, так вышло, что фельдфебель Петер Кугель, палач советского народа, махровый фашист, на чистом русском языке называет своим братом орденоносца Круглова, лейтенанта Рабоче-Крестьянской Красной Армии?
Ответил Круглов, что не понимает сам, что был у него на самом деле брат Петр, только погиб он очень давно, ещё в империалистическую, в тысяча девятьсот шестнадцатом. И о том написали его отцу письмо, прочитав которое отец так опечалился, что помер в одночасье.
− Так-так… Петр-Петер… Кугель-Круглов7… Тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения… − задумчиво сказал Воропаев. − Вот значит как… А ты тогда кто? Может быть, тоже Кугель? Пауль, наверное?
Тяжело вздохнул оператор.
