Любовь матери – это единственная любовь, от которой нельзя ждать измены. Нет ничего святее и бескорыстнее любви Матери; всякая привязанность, всякая любовь, всякая страсть − или слаба, или своекорыстна в сравнении с нею.

В.Г. Белинский

Ленинград, 1 декабря 1934 г. Большой Дом.

− Шехтель! На выход! Без вещей!

"Господи, неужели опять? Я снова расскажу ему то же самое, и он снова будет меня бить! А может, это сон?"

− Чего разлегся, жид! − это Ермоленко, "шестерка", пинает его ногой. Какой же отвратительный человек…

− Не слышишь, начальник за тобой прислал! − ухмыляется уголовник. − На допрос его?

Это он уже спрашивает конвойного. Уважительно спрашивает, вроде бы даже кланяется.

− Не твое дело, урод! − бросает конвойный. − Поторопи-ка Шехтеля! А то устроим вам…

Что тот хочет устроить, так и остается неизвестным. Понятно только, что ничего хорошего. Что хорошего может быть в этом жутком доме…

− Я! − отзывается Шехтель. − Я сейчас…

Всё болит! Болит левая рука… Очень болит! Вчера Смирнов встал на нее, требуя подписать протокол, не читая. И ребра… Это уже давно, с неделю назад. Кажется, какое-то из них сломано. А может, и не одно…

Щурясь от яркого света, Шехтель подошел к конвойному. Руки у заключенного сложены за спиной, как и всегда. Даже и представить невозможно, что когда-то могло быть как-то иначе…

− Лицом к стене! − это сержант закрывает дверь. За ней кто-то смеется. Что ж, они могут пока и посмеяться. Сегодня снова не повезло ему.

− Вперед!

Идти очень тяжело. Но он торопится! Не хочется злить конвойного, вдруг он человек Смирнова. Если пожалуется, тот рассвирепеет. И тогда…

А может, так и надо? Чтобы это всё кончилось поскорее? А то все его бьют, и следователь, и эти уголовники, в камере. А так…

− Стоять! Лицом к стене!

Первая решетка. Таких ещё три.

А ведь сейчас мне лучше всего, подумал он. Пока мы идем, меня никто не бьет…

− Вперёд!..

− Лицом к стене!..

− Вперёд!..

− Лицом к стене! Разрешите, товарищ лейтенант?

Как, уже пришли? Как же быстро…

− Подозреваемый Шехтель по вашему приказанию…

− Да, заводи!

Так, а это же не Смирнов! Кто-то новый… Смирнов ведь вроде бы старший лейтенант…

− Присаживайтесь, Менахем Шмульевич! Свободен! − это он уже конвойному.

− А я ваш новый следователь! − "Господи, неужели Ты услышал меня?" − Фамилия моя Моисеев, Лев Лазаревич! Лейтенант госбезопасности, Секретно-Политический отдел1!

Не может быть! Из наших! И голос какой приятный! Наверное, он откуда-нибудь с юга, с Одессы…

− А гражданин Смирнов? − зачем-то спросил Шехтель.

− Соскучились? − улыбнулся лейтенант. − Придется вас огорчить, он больше вами не занимается. Так что придется вам иметь дело со мной!

Слезы хлынули из глаз. Господи, спасибо Тебе!

− Что с вами? Вот, выпейте воды! Или может, хотите закурить?

− Спасибо… − "Какая вкусная вода!" − Я не курю…

− Да? − следователь удивлен. − Ну, а я, с вашего позволения, закурю. Не возражаете?

Шехтель ущипнул себя. Нет, этого определенно не может быть! Следователь спрашивает его разрешения!

− Конечно же! − "А я не верил, что в НКВД есть порядочные люди!"

− Ну тогда, чтобы не терять времени, приступим! Я изучил материалы вашего дела, и, признаться, многого не понял. Поэтому начнем сначала.

Он раскрыл толстую папку.

− Итак, Шехтель, Менахем Шмульевич, 1890 года рождения, город Слоним Гродненской губернии, из рабочих, отец… мать… Ну это можно пропустить… Помощник сторожа Главной Хоральной Синагоги города Ленинграда с 1921 года… Член ВКП(б) с 1917… Исключен из рядов ВКП(б) в 1921… По собственному желанию? Тут нет ошибки?

− Нет, всё так. Просто была инструкция Обкома, что члены партии не могут работать в культовых учреждениях…

− И вы что же, сами вышли из партии только для того, чтобы работать сторожем в синагоге?

− Помощником сторожа. Меня туда больше никем не брали…

− А вам очень надо было именно туда, так?

− В общем, да…

− Ну ладно, мы к этому моменту ещё вернемся. У вас, я понимаю, были какие-то веские причины для такого, мягко говоря, странного поступка. Вы ведь всё мне расскажете?

"Господи, какой хороший человек! Он же совсем молодой, ему и тридцати нет. Волосы рыжеватые, зачесаны назад. Нос, правда, прямой, ну не у всех же евреев нос с горбинкой… Я всё расскажу!"

− В первую очередь, сами понимаете, меня больше всего интересует эпизод с китайцами… Так что расскажите ещё раз. И постарайтесь ничего не упустить! А Марина всё напечатает.

Надо же, в углу сидит машинистка! Смирнов всегда был один…

− Да, да! Летом 1920 года я служил комиссаром продотряда номер четыре Череповецкой губернии. Командиром продотряда был матрос Тюрин, Архип Осипович. Отряд состоял из китайских рабочих, которые плохо говорили по-русски. Приказы им передавали через Янь Вэня…

− Это тот, кого вы называли Ян Иванович?

− Да, мы так его звали. Поэтому можно сказать, что фактическим командиром отряда был именно он. Товарищ Тюрин давал команду Яну, тот переводил…

− А китайцы не спорили?

− Нет, очень исполнительные были китайцы! Даже чересчур…

− Поясните!

Шехтель замялся.

− Понимаете, время было такое… Голод в стране… Партия приказала изъять излишки хлеба у крестьян… А излишков особо не было. Приходилось применять силу…

− Подробнее!

Милый местечковый акцент следователя исчез. Но Шехтель этого не заметил.

− В деревне Тихая один из крестьян ранил товарища Тюрина вилами. Да не ранил, скорее, просто царапнул… Товарищ Тюрин применил оружие…По нападавшему. Кроме того, крикнул, что всех там закопает…

Шехтель судорожно допил воду.

− Ян Иванович перевел… И китайцы…

− Выполнили приказ, так?

− Да…

− Как именно?

− Простите, мне тяжело…

− Здесь всем тяжело! − бросил Моисеев. − Отвечайте!

− Китайцы закололи эту семью штыками…

− А почему не расстреляли?

Шехтель в изумлении поднял глаза.

− Так у них же патронов не было! Патроны были только у товарища Тюрина…

− Понятно. И сколько же человек было в той семье?

− Девять… Трое детей…

− Давайте дальше! Про ваш рейд в деревню Протоки!

− Это уже был сентябрь 1920 года. Лето было дождливое, урожай плохой, а план по отбору зерна подняли. Поэтому у нас было указание начать раньше обычного, чтобы закончить до осенней распутицы.

До деревни мы добирались долго. Дороги были плохие, лошади почему-то постоянно беспокоились. И люди не выдерживали…

Товарищ Тюрин после ранения очень изменился. Он всё время пил, собственно, он самоустранился от своих обязанностей…

− А вы? Вы докладывали?

− Да, я писал в Уездный ЧК в Беловодск… Но мне не ответили.

− Я проверил. Вот ваша записка! − он вынул из папки потертый листок. − На ней резолюция: "В архив". Чем вы можете объяснить такое отношение?

− Людей не хватало…

− Ладно, давайте дальше.

− В Протоках всё прошло относительно спокойно. Правда, я не помню, сколько излишков хлеба удалось изъять. Но у нас ещё оставалось место на подводах.

− Так… А что значит "относительно спокойно"?

− Силу применять не потребовалось. Товарищ Тюрин пару раз выстрелил в воздух. И пригрозил расстрелом за отказ сдавать излишки…

− Хорошо. А что было дальше?

− Ян Иванович сказал, что неподалеку есть ещё одна деревня, которой почему-то нет на нашем плане.

− Откуда он узнал?

− Не знаю… Видимо, кто-то из местных сообщил.

− И вы приняли решение осмотреть и ее?

− Не я. Товарищ Тюрин…

− Ну да, ну да… И что там?

− В деревне никого не было. Люди ушли…