- Нет, - хором ответили ему сыновья. – Сначала надо выбраться на открытое пространство.

Однако через каких-то четверть часа даже эти две колеи пропали совсем. Кругом, куда ни глянь, был обычный весенний лес, где явно не ступала нога разумного существа. Пришлось пробираться вовсе по бездорожью. Лошади спотыкались чуть ли не на каждом шагу. Фургон отчаянно мотало из стороны в сторону, и всем актерам приходилось налегать на борта, чтобы удержать его от падения и помочь лошадям. Чтобы облегчить его, женщины взяли на руки кое-что из вещей. Внутри оставались лишь дети Таши – сама альфара шла у заднего борта, не спуская с малышей глаз, – и больной юноша, который никак не реагировал на происходящее.

Тем более что и лошади стали вести себя странно. Они двигались все медленнее и неохотнее, клонили головы к земле и тяжело дышали, словно тащили огромную тяжесть не пару часов, а несколько дней. Запнувшись о камень, одна из них внезапно споткнулась и еле устояла на ногах.

- Ну, нет! – Янсор, чья очередь была сегодня править лошадьми, решительно бросил вожжи. – Так дело не пойдет! Погодите меня здесь!

Вооружившись двумя ножами из своего многочисленного метательного арсенала, бывший браконьер передал поводья матушке Ханирель и легким шагом устремился в чащу.

- Привал! – объявил мастер Боар.

Таша тут же полезла в фургон, где устроилась рядом с детьми. Артисты последовали ее примеру, рассаживаясь, кто куда, чтобы дать отдых уставшим ногам – шагать по ровной дороге совсем не то, что пробираться по нехоженому лесу. Тем более что на всех навалилась страшная усталость. До полудня еще оставалось немного времени, но актеры чувствовали себя такими же утомленными, как и лошади. Соэль и старая Ханирель, например, сразу легли спать. Остальные терли слипающиеся глаза, борясь со внезапно накатившей сонливостью. А тут еще и неожиданная для весны летняя духота, когда глаза закрываются сами собой…

Приподнявшись на локте, глава труппы посмотрел вслед Янсору. Бывший браконьер тенью крался за деревьями.

- Возвращайся скорее! – крикнул мастер Боар и широко зевнул.

Легкая, как тень и стремительная, как солнечный блик, дриада скользила по лесу, и тот отзывался ей тысячами голосов. Шелестела листва – у каждого дерева свой голос, и даже ясень, выросший в чаще леса, поет не так, как его собрат, раскинувший ветви у солнечной опушки, - лепетал что-то ручей, вздыхала земля, пели птицы, осторожно вздрагивала прошлогодняя листва, звенели колокольчиками первоцветы.

В самом сердце Древеня дриада сбавила бег-полет и остановилась перед раскидистым дубом. Он был таким старым, что, наверное, сам не помнил, сколько лет прошумело над его кроной. Добрая половина сучьев его уже успела облысеть от древности – лишенные не только листвы, но и коры, они, словно обглоданные кости, торчали ввысь. Но рядом тянулись к солнцу живые ветки. Почки на старом дубе, однако, уже набухли и даже проклюнулись – этот старик всегда самым первым среди своих собратьев одевался листвой и последним сбрасывал свой зеленый наряд. Между его корней в небольшой ямке уже проснулся родничок, и тонкая струйка воды переливалась через природное углубление и стекала в ручей. Вдоль его берегов уже распускались белые крошечные звездочки. В складках его корявого ствола и трещинах коры жили дриады.

Большая поляна у подножия дуба была покрыта вечнозеленой травой, курчавой и густой, как ворсистый ковер. Тот и там сквозь него пробивались острые стебельки – на каждом уже начал распускаться бутон. В центре же торчал пучок свежих листьев, но побега с бутоном у него не было.

Вокруг на пушистом зеленом ковре расположились дриады. Они не сводили глаз с пучка листьев, напряженно ожидая перемен, но ничего не происходило.

Подбегая, дриада засвистала тоненьким пронзительным голоском. Этот звук не походил ни на одну птичью песню, но сидевшие возле цветка лесавки встрепенулись, оборачиваясь ей навстречу.

Дриада остановилась перед старым деревом и тихо засвистала. Голосок ее слился с посвистом птиц, гнездящихся в кустах у ручья, но пару минут спустя послышался ответный свист, а потом в трещинах дубовой коры показались обитатели старого дерева.

- Ты что? Что случилось? – послышались голоса.

- Я нашла! – весело воскликнула дриада. – Нашла тех, кто сможет помочь!

- Ты уверена? – три дриады постарше выпорхнули из дупел и опустились на траву. Все три казались сестрами-близнецами – одинаковые заострённые мордочки, одинаковые зеленоватые взлохмаченные волосы, одинаковые наряды из травы и листьев. Отличались только ожерелья – в одно были вплетены желуди, в другое – крылатки клёна, а в третье шишечки ольхи.

- Да! Они ночевали под моим деревом, пели песни, танцевали, а потом украли у меня омелу!

Это последнее сообщение вызвало бурю эмоций. Дриады защебетали хором, перекрикивая друг дружку. Птицы ревниво откликнулись, усиливая голоса, и некоторое время вокруг слышались только свист, щебет и пронзительные крики. От шума пробудились маленькие лесавки и зашныряли в траве, как двуногие ежики, путаясь у дриад под ногами. Прилетело даже эхо и заметалось среди веток, увеличивая суматоху и шум на свой лад. Испуг и возмущение слышались в голосах обитателей леса.

Наконец, те и другие успокоились. Птицы расселись на ветвях, лесавки присели на траву, задрав мордочки.

- Они украли омелу! – воскликнула одна из старших дриад. – За это их надо немедленно наказать, Ясенька!

- Я это уже сделала, - весело откликнулась та и захлопала в ладоши, прыгая на одной ножке. – Я завязала узлом их дороги, и не развяжу до тех пор, пока они не согласятся нам помочь и разбудить сердцецвет! – дриада посмотрела на пучок зеленых листьев. - Они до-олго будут ходить кругами! А когда надоест, я приведу их сюда!

Янсор вернулся через полтора часа, слегка запыхавшийся, и ещё издалека почувствовал неладное.

Он в свое время достаточно много прожил в лесу, спал под кустами и в дуплах деревьев, уходя от двуногих и четвероногих хищников, научился мастерски путать следы и бегать не только по земле, но и по веткам деревьев. Любой лес был ему родным домом, где точно знаешь, где что стоит или лежит, и где даже ночью и спросонья легко отыщешь дверь и окна. Он прекрасно помнил свою дорогу и был уверен, что сможет вернуться назад по своим следам, но не тут-то было. Метатель ножей шел и шел. Цепочка его следов тянулась и тянулась, время от времени виднелись его метки – особые надрезы на коре некоторых деревьев – но конца пути всё не было.

А потом земля ушла из-под ног, и Янсор еле успел затормозить, едва не свалившись в овраг.

Вот тут-то он и понял, что дело неладно. Ибо раньше этого оврага не было.

- Вот гоблинский лес! – шёпотом выругался он. – А, чтоб тебя через пень и колоду!

За спиной послышался шорох и тихое хихиканье. Янсор сжал кулаки, борясь с желанием обернуться. Но он точно знал, что этого делать нельзя. Оглянешься – подпадешь под чары…

- А чтоб твою-то мать…! – выругался он, нарочно вспоминая самые страшные ругательства, подслушанные в мире людей. – Ступай в…

Противный визг, похожий на скрежет, резанул уши. Бывший браконьер выругался в третий раз – теперь уже с досады, затыкая уши пальцами и пытаясь стряхнуть с ног обувь. Быстро разувшись, он переобул башмаки – левый на правую, а правый на левую ногу. После чего содрал с плеч куртку, выворачивая наизнанку.

- Что, съел? – развернувшись, Янсор показал лесу оттопыренный палец. – Вот тебе! Вот!

Резкий порыв холодного, совсем зимнего, колючего ветра толкнул его в грудь. Бывший браконьер устоял на ногах, развернулся на пятках и ничуть не удивился тому, что овраг куда-то исчез.

Продолжая ругаться сквозь зубы, он зашагал через лес, размахивая зажатыми в кулаках кинжалами, словно распарывая невидимые занавеси. Время от времени слышался тихий треск, как если бы лезвия в самом деле разрезали тонкую ткань. Лес больше не шутил с ним злых шуток, и шагов через пятьсот бывший браконьер действительно вышел к поджидавшему его фургону.