— Это уже не твое дело, с кем я сплю. — Ответа не последовало, но я такой злостью умылся, что колени подкосились и пришлось присесть на подоконник.

Максим договаривается о приеме быстро, и уже через час мы все вместе едем в клинику. Меня капитально трясет, Макс сверлит взглядом Данилу, тот в ответ разглядывает меня. Хочет спросить и знать тоже хочет, но, как я и сказал, не имеет на это права, поэтому сдерживает поток вопросов и упреков. Атмосфера между нами искрит. Готов признать, что мы устали друг от друга, все трое, особенно Максим, не имея к нашей личной жизни никакого отношения, но все шишки сыпятся именно на него.

На запотевшем стекле рисую солнышко. И плюсик, обозванный Максом крестом, стертый его рукой, которая и меня из салона вытаскивает.

Даня идет сам, открывает дверь, пропускает нас внутрь, меня же Макс тащит, взяв под руку, а в конце и вовсе рывком загоняет в кабинет первым и захлопывает дверь.

Процедура взятия крови кажется вечностью, я убираю руку, не даю перетянуть жгутом, отказываюсь «работать кулачком» и вообще ерзаю на месте. Иголка с горем пополам протыкает плоть, темная жидкость чуть не фонтаном льется в пробирку, ее так много, что начинает кружиться голова и темнеет в глазах. На пробирке пишут специальный номер, а на самом деле — приговор.

Следом идет Данила, выходит слишком быстро, нежели я или Макс, но шефу хоть объясняют, как делается анализ, через сколько готов, какова вероятность и еще много чего, слышу все это из-за неплотно закрытой двери, сидя с Данилой в одинаковых позах напротив и не разрывая зрительного контакта, пока между нами не встает Макс.

Меня поднимает сам, я Дане протягиваю руку, он принимает с неохотой, а потом и вовсе обнимает, просто без подтекста, обнимает, как родного, гладит по голове и успокаивает, а я сам не замечаю, как по роже текут слезы. Теперь… ждать…

========== Часть 4 ==========

Автор

Мишка сидел на кровати, пролистывая записи в телефоне, прогоняя фотографии чаще документов, которые он всегда держал под рукой, или контакты тех, с кем надо было связаться. На глаза попалось фото, сделанное совсем недавно: он там сидел на диване так же, как сейчас, Данила раньше вернулся с работы, с ходу, прямо в одежде плюхнулся на него и, прижавшись к губам и прикрывшись шапкой, щелкнул их. Было плохо видно, кто где, только поцелуй и часть лица… У Мишки сдавило грудь, как если бы ее перетянули тугими бинтами, участилось сердцебиение, и не помогали ни вдохи-выдохи, ни самообман, что все будет хорошо.

Даня подошел сам, чувствуя, что-то идет не так. Он всегда чувствовал и перемену настроения, и резкий всплеск эмоций, и работал как заземление, перетягивая все на себя, так и сейчас, просто сел рядом, приобняв за плечи.

— Я не хотел, чтобы так получилось. — Этот разговор все равно когда-нибудь бы состоялся, так почему бы не сейчас?

— Почему у меня не получается это представить? — Мишка тряхнул плечом, выбираясь из-под колючего пледа и отходя на безопасное расстояние. Посмотрел на сигареты и, ощутив на губах горечь, отвернулся — выкурил за последнее время их столько, что смотреть на них не мог. — Как бы ни старался, не могу представить, как ты с кем-то трахаешься. — Он растрепал волосы, Даня ухмыльнулся в ответ, повторив за Мишкой.

— Я тебе тоже не девственником достался.

— Знаю. И все равно… мне казалось, я пометил тебя всего, что все это, — он махнул на парня, — моё, и никто не имеет прав трогать. Я настолько сильно в это поверил, что стал слепым. Забил на то, что тебе чего-то может не хватать.

— Почему это понимается только тогда, когда ничего нельзя изменить? Неужели у нас совсем нет времени на ошибки? Ты же не сможешь простить, я знаю. А я не смогу сблизиться с тобой после того, что было и что есть сейчас.

— Диагноз еще не подтвердился.

— Да это и неважно! Какая разница, есть он или нет, если ничего нельзя изменить?

— Хочешь, чтобы я врал тебе, что все хорошо, оставаясь рядом? Я буду. И врать, и в койку лягу, если потребуется, я просто не умею по-другому выражать свои чувства, не делая жертвой других, а только себя.

— Так, может, хватит уже?

Разговор не клеился, он тянулся, как нагретая жевательная резинка, был липким и неприятным, но ни один не мог прервать его первым. Они перешли на нейтральные темы, говоря о фильмах, которые успел посмотреть Данила, а Мишка даже не знал, что такие есть, о новой программе, реально клевой, которая так же была Мишке незнакома. Сейчас они видели, насколько они разные, насколько несовместимые, оба с тяжелыми характерами и судьбами, и тем горше было осознавать, что, наплевав на все, какое-то время были счастливы — не ради кого-то, а ради себя самих.

— Позвони, — Мишка ходил за Максимом хмурой тенью, доставая его уже второй день. — Тебе сложно, что ли?

— Мишань, иди отсюда. — Терпение было на пределе у всех, а у Максима особенно, переживавшего не только за друзей, но и за себя, хотя о себе он думал в последнюю очередь. — Сказали же — десять дней.

— А вдруг раньше?

— И что ты с этим «раньше» будешь делать?

— Я же туда сам поеду, — уже не просьба, а прямая угроза.

— Давай, — отмахнулся Максим, плюнув на дела, переложил всю работу на своего нового зама по документальной части. — Заодно этого прихвати, — кивок на задремавшего на диванчике Даню, — а то смотреть тошно, скелет ходячий. Ты, вообще, в курсе, что он подумывает к родителям обратно уехать?

— Передумает.

— Вот это и обсудите… — Макс отвлекся на пискнувший телефон, открыл сообщение и быстро прочел, а после еще несколько раз. — Я чистый, — произнес не без напряга, Мишка в ответ улыбнулся, впервые за долгое время. — Но советуют пересдать через полгода. Ты же знаешь, что так быстро не проявится…

— Ой, да заткнись ты, — отмахнулся блондин, — все будет нормально. У тебя.

— А у тебя?

— А у меня на роду написано, что ненормально будет. Поехали в клинику, не хочу больше ждать.

— А Даня?

— Пускай поспит, позже за ним приедем, скажи своим, чтобы не беспокоили.

Они ушли почти беззвучно, не заметили только в суете, как парень открыл глаза и через влажную пелену решимости посмотрел им вслед.

Данила

До сих пор помню то чувство, когда, проснувшись еще в полупьяном бреду, вдруг осознал, что жизнь кончилась. Такое легкое признание самому себе, и после него уже не надо строить планы на будущее, к чему-то стремиться, о чем-то мечтать… и любить тоже не надо, только вот с последним, как всегда, неувязки вышли. Я не смог его отпустить. Не хотел. Даже чувствуя за собой вину.

Мишка впервые за все время, сколько его знаю, по-настоящему от меня отрекся. Не в пылу ссоры, когда раз сто посылал к черту, а потом сам же шел догонять, аргументируя это тем, что он еще не все сказал, продолжал орать, но до сих пор чувствую тяжесть его ладони, сдавившей мои пальцы, и то, какая она была мокрая от волнения.

Перекинув лямку рюкзака на второе плечо сверился с часами, уже около восьми, думаю, Мишка уже понял, что к чему, и, скорее всего, дико зол, но больше оставаться рядом и не иметь возможности к нему прикоснуться, даже боясь взять его за руку — я не могу.

«ТОЛЬКО ПОПРОБУЙ С СОБОЙ ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ! Я ТЕБЯ, СУКА, ВСЕ РАВНО НАЙДУ!» — считываю сообщение на ходу, ожидаемая реакция.

В съемной квартире холодно и пусто. Уехать из этого города пока нет ни возможности, ни сил. Реальностью размазывает, как мошку по лобовому стеклу на скорости сто шестьдесят, и ничего не получается сделать, ни уйти в сторону, ни зажмуриться, я вижу происходящее так четко, что хочу ослепнуть. Безысходность хуже всего, с ней не вступишь в бой, она заранее победила. Наверно, я все это заслужил.