Он не разговаривает со мной весь вечер, уходит, когда прихожу, и закрывается на кухне. Я вижу, как он ломается, там, где еще было что-то целостное, например, гордость и жизненные принципы, но Дане звонит. Они долго разговаривают по телефону, почти не слышу, о чем, сидя за дверью его спальни; негромко спорят, Макс без конца матерится и в конце говорит, что Даня всю ответственность берет на себя. После этих слов он вряд ли меня впустит, но Макс хотя бы сделал, как я просил.

Чуда не происходит. Пацан закрывается наглухо, и я уже даже не берусь судить, правильно он поступает или нет, но переживает все в одиночку. Опять. Все сам.

«Я устал», — пишу и, не дожидаясь ответа, набираю новое:

«Устал быть в неизвестности. Устал бояться. Устал не понимать что с тобой происходит и как с этим жить. Жить нам обоим».

«Если ты с этим справишься, то я не смогу один».

Шарканье за дверью, промедление, словно раздумывает, а стоит ли, но все же решается. Сначала слышу щелчок и поднимаю на звук голову, в проеме двери размытый, но знакомый силуэт. Тут бы обрадоваться, а у меня замерло все. А что, если вижу его последний раз?..

— Не трогай меня, — говорит знакомо холодно, как если бы буркнул соседке приветствие на ее доставшее «Здравствуй, Даничка».

Не трогать… А как, если руки сами тянутся? И я уже после это понимаю, когда, собрав себя с пола, сгребаю его в охапку и прижимаю к себе; уткнувшись носом в его плечо, сам за него держусь, продолжая сдавливать руками.

— Это ты сделал меня таким, — звучит как упрек, хотя это он и есть. — Сделал слабым, — еще жестче, на что он хочет отстраниться, рук так и не поднимает, стоит, как не родной, и не дышит совсем. — И как мне такому начать жизнь заново, а? Если я без тебя даже пожрать не могу.

— Все наладится, — опускает руки мне на пояс, тихо поглаживая, и с нажимом отодвигает, вот теперь делая вдох. Бледный, уставший, испуганный. Нет ничего хуже, чем бояться себя самого. Бояться сделать плохо другим, тем, кому не желаешь вреда, и ничего с этим поделать не можешь, делаешь.

— Когда? — Убрав руки в карманы, присаживаюсь на тумбочку в коридоре, закрывая то ли ему выход, то ли себе запрещая входить дальше. — Когда тебя по больницам таскать будут, а я ничего не смогу сделать? Или когда нервы сдадут окончательно и сам тебя придушу, потому что, сука, выбесил!!! Когда у нас все наладится, а?! Я заебался ждать!

— Ты не в себе, тебе лучше уйти.

— Хуй! — рявкаю на всю лестничную клетку и захлопываю дверь с диким хлопком. — Домой папка пришел!

Я на него посмотрел так, как не должен был и не имел права. Посмотрел со знакомым голодом и вечной жаждой, которую не мог утолить, даже когда были вместе. А еще злость.

— Только попробуй… — Хрип вместо внятной речи и моя ядовитая усмешка ему ответом. — Миша, не вздумай! — А вот это уже крик.

Поймал его в спальне, роняя на кровать и сдирая шмотки. Мы оба были в равной силовой категории, но сейчас во мне было больше злости, а еще отчаяния, Даню же стопорила боязнь сделать мне больно или поранить, поэтому… поэтому шмотки летели на пол, я зажал его в углу, уткнув носом в подушку, а сам пристроился сзади. Щека горела от пощечины, но куда сильнее была боль, которую не удавалось даже охарактеризовать. Пусть лучше ненавидит, пусть так, чем дать ему понять, что он один со всем этим. Я согласен был разделить его боль. Удар под дых только не ожидал и даже не слышал, что кто-то вошел. Потом еще парочка по лицу и ребрам — не сопротивлялся, валялся на полу, глотая рвано воздух, и ни о чем не думал. Совсем. Стало так спокойно.

Макс укутал Данилу, я слышал, как тот плачет, почти неслышно, почти… Меня выволок в кухню и вылил на голову холодную воду из чайника, впрочем он не проверял, холодная она или нет, была бы кислота — вылил бы и ее. Смотрел на меня молча. Глаза красные, злые, отчаянные, наверное, как и у меня недавно. Смотреть в зеркало оказалось страшно, и я закрыл их. Видя, что отхожу, он ушел, под звук тишины не наградив нотациями и не попытавшись выгнать, потому что понял — все бесполезно. А все и было бесполезно, вся эта чертова жизнь, полная несправедливости, теперь окончательно открылась во всей красе. Ты никто. Ты — жертва обстоятельств, большая часть из которых от тебя не зависит.

Встал со второй попытки, опять прихватило сердце. Выпил корвалола прямо из бутылька, вытер лицо, стирая кровь с разбитой губы, выбросил в окно полотенце, подальше с глаз. Свитер скинул в коридоре, футболку там же. Зашел в спальню без стука, присел на край кровати, положив парню, свернувшемуся клубком, руку на бедро.

— Как я должен буду жить с этим? — спрашивает про мой поступок, я просто пожимаю плечами.

— Никак. Ты умрешь. Такое не лечится. Иди, я тебя обниму. — Сам приподнимаю его за плечи, прижимая к себе, и укладываю рядом, крепко обняв.

— Я не хочу, чтобы ты в это лез. Хоть раз можешь меня послушать? — не требует, просит, устало прикрыв глаза.

— Прости…

Я перебираюсь обратно, наплевав на подъебки Макса и его предостережения. Сплю на диване, только иногда, когда от кошмаров подкидывает, ухожу к Дане, обнимая поверх одеяла, и больше не смыкаю глаз до утра. Мы оба чувствуем, что делаю это не так, как нам обоим бы хотелось, но переступить через себя не могу, словно мне сломали руки, и если и прощу его когда-нибудь, то обнять так же уже не смогу.

Даня наотрез отказывается ехать сдавать анализы, аргументируя это тем, что ничего не изменится, даже если диагноз подтвердится. Макс продолжает поиски того парня. Так же как и Данила, бродит по городу, обзванивает знакомых, но тот как сквозь землю провалился. Не видя результата, долго отходит. Листает в сети сотни ссылок, изучает вопрос, присматривает клиники, но по-прежнему отказывается ехать, пока одним ранним утром не будит меня, резко растолкав, с глазами полными слез и воспаленными от бессонной ночи.

— Я мог тебя заразить, — садится у меня в ногах, тянется обнять и сам же отдергивает руки, прижав их к груди, словно может испачкать.

Молча сажусь, растираю лицо, пью воду из стакана, бужу мысли.

— В смысле?..

— Мы спали с тобой после… того. Мих, мы не предохранялись.

— И?

— Ты тупой, что ли?!

— Ты мне это сейчас зачем говоришь? Сам же сказал, будь что будет.

— Я говорил о себе, — протянув руку, убирает у меня со лба пряди челки, как бы невзначай гладит по лбу пальцами, опускает взгляд. Тяну его к себе, обняв за плечи и уложив рядом, накрываю обоих с головой. Просто лежать — не получается, руки спускаются на поясницу, и я, едва не застонав, прикусываю губу, чтобы не взвыть, обнимаю поверх одеяла.

— Я хочу во всем разобраться, — говорю не столько ему, сколько себе, решая, что жить так, в неизвестности, для меня хуже, чем знать правду. — Для меня это важно. — Он ворочается и поднимает на меня глаза, смотрит в упор, не зло, а отчаянно, я вижу все сразу: и боль, и слабость, и как он скучал тоже вижу. Поэтому сводит низ живота и кровь приливает к паху. Мы слишком близко друг к другу.

Укладываю его на подушку, сам встаю. Даня видит мою эрекцию и, проскулив что-то невнятно, утыкается лицом в подушку. Ему и раньше тяжело было, когда нет тактильного контакта, а сейчас совсем невмоготу, но я не могу дать ему больше, чем свое присутствие в его жизни.

При нем набираю номер, знаю, Макс встает рано.

— Мы хотим оба сдать анализы… нет, мы не спали… Макс, я не вру. Раньше — да. — Друг на том конце провода собирает мысли в кучу и молчит слишком долго. Не тороплю его, даю все осмыслить и понимаю, что когда до него дойдет — он взорвется. — Тебе тоже стоит провериться. Срок маленький, но мало ли. — Даня резко подрывается, и если бы не чувствовал за собой вины, то сразу бы вмазал, даже за то, что мог сам подумать об измене. Это я ушел молча, у него так бы не получилось.

— Ты спал с ним? — перебивает разговор, пнув меня по лодыжке, я отворачиваюсь к окну, убирая трубку чуть дальше.