Удовольствие через всполохи боли, танцы на стёклах, нетерпение дрожащих бёдер. Мокрые от пота, смешавшие горловые звуки и рычание… ты подходишь моему члену слишком идеально, а я достаю наружу всю твою порочную развращённость, даже не зная, что способен на такую яростную страсть. С яйцами бы влез, а так… трусь о спину, по свежим следам исступления, горячо вылизываю шею, по-собачьи заливаю слюной… в первых позывных острого оргазма делаюсь грубее и злее. Начинаю дрочить тебе, даже не смочив ладонь… вскрикиваешь и передёргиваешься от новых ощущений, сжимая внутри так, что едва не спускаю махом. Распятое на столешнице, ходящей ходуном, татуированное тело крышесносно… картинки словно оживают на коже, бесстыдно и жадно алеет растраханный вход… твой стон сладок… на искусанных губах кровь, но облизать её — значит позволить увидеть… Смотрю, как маньяк, на игру мышц на сильной спине… провожу когтями до поясницы, потом бархатным языком по свежим царапинам… взрыкиваю… срываюсь на бешеный темп, под пошлые шлёпки и стоны.
Дан ни разу не попытался меня остановить, словно дикость и жестокость то, чего ему не хватало в сексе. Но дело не во взаимовыгодном процессе совокупления. Тут другое… мы насыщаемся друг другом, будто совпали каждой гранью плоти… даже сильнее… срослись нервами, и его уже чувствую продолжением себя, усмирившим звериное бешенство, вытерпевшим сильную разрывающую боль и укусы, до сих пор принимающий и при этом наслаждающийся… Чувствую, как почти одновременно подбираемся к выплеску. Он, несмотря на возбуждение, измучен ожиданием, уже толкается в мою руку, и там израненное «внутри» распаляет сокращением мышц. Ещё несколько неистовых толчков, Дан кончает кипяточными брызгами под невероятный по интонации «ммма-а-ах-х», нагоняю с разницей в один вздох… хватает сил вынуть член и выплеснуться на влажную спину. Иначе была бы сцепка. Настоящая, качественная… Смотрю сверху на светлый поджарый зад, облизываюсь, сминаю одну половинку.
— Ты же не хочешь сказать, что это всё? — хрипло спрашивает Дан и потягивается.
— А тебе мало? — собственный голос кажется чужим и не уверен даже, что я — это все еще я, скорее какая-то часть меня, которая к парню тянется и слышит его голос, отвечает.
— Я хочу ещё, — произносит упрямо, сам едва стоит на ногах, поддерживаемый моею рукой под животом, — если сейчас остановишься, тебе будет больно, — голос сорванный, хрипловатый, кажется урчанием в собственном рыке. Припадаю к его спине, утыкаясь носом в шею, жадно тяну горько-терпкий запах, возбуждаясь по новой, только… ещё сильнее. Страх начинает душить, хорошенько сжав горло, несмотря на запредельную температуру тела, руки холодеют, что-то тянет из меня все жизненные силы. Кружится голова.
— Я понял, откуда так тащит мокрой псиной, — расслабившись, откидывается мне на грудь, закрываю ему рукой глаза, не хочу, чтобы видел меня таким, он не к месту улыбается и кусает мои пальцы, совсем как заигравшийся щенок. — Забей. Это не важно. Просто трахни меня. Иначе… тебя трахну я.
Угроза кажется шалостью, вплоть до того момента, как у меня начинает раскалываться голова, и трещать каждая мышца, словно их вытягивают по одной из тела.
— Ну? — просит устало, руку опуская вниз и сгребая в ладонь мою уже затвердевшую плоть. — Не доводи до статьи…
Тьма всегда выбирала невест. Женщины ощущают нас и приходят на зов: а дальше раздаёт крупье-провидение. Может статься темнота поглотит её, а может сделает соломинкой, что потянет разум к возвращению. Только я, зная, насколько становлюсь бесконтрольно злым и жестоким, никогда не звал просто из похоти. Всю жизнь сознательно жил одиночкой после смерти Алисы, не стоял в очереди за скупым счастьем…
Дан недвусмысленно трётся задницей о мой стояк. Мало… ему мало… и мне… Провожу ладонью по лицу до горла, чуть сжимаю, поддушивая. Моя грубость — это привычка и блажь, он должен понимать — зверь никогда не полюбит, как человек. Он может поверить, неистово привязаться и быть рядом, но не любить.
Лижу солоноватую кожу на сильной шее, продолжая удерживать в руках, оборачивается, подсаживается на стол, широко разводя колени — смотрит в душу со странной улыбкой. А мне хочется смутиться и покраснеть, мне…
— Давать так. — хрипло шепчет и обнимает за шею, совсем не пугаясь. Поцеловать уже не могу, любая попытка оборачивается кровавыми укусами, но он лишь слизывает кровь с губ и тянется снова, доверительно отдавая себя госпоже-тьме. Беру его снова…Спина Дана трётся по грубой столешнице, пока закинув его ноги на плечи, неистово долблю ненасытное тело. Стонет горячо и пряно, душу вынимая, а татуировки живут на медовой коже своей жизнью: двигаются, дышат, светятся. Он смотрит мне прямо в глаза, определяя теперь и навсегда нерушимость этих уз. Словно спаиваемся всем существом и сознанием. До очередного оргазма три глубоких толчка и два рваных выдоха… взлетаем выше облаков… сжимаю его до хруста, метя укусом чуть выше пробитого штангой и безумно меня заводящего розового соска… кричит в голос, не скрывая любви к боли, и обильно кончает. Помогаю ладонью, мучая и выжимая до капли — Дана трясет, глаза сияют, румянец полыхает на щеках, он жадно выпивает мою ярость до последнего глотка, не давая переступить порог бесконтрольного падения во тьму. И я остаюсь в этом мире впервые после подобного прихода. Разряжаюсь на судорожно втягивающийся живот, наваливаюсь, награждаю движением языка по линии ключиц.
— Ещё! — ноги обвивают мою поясницу, и на отдых милостиво выдаются десять минут, пока он любуется обескураженной мордой огромного молодого оборотня, рождённого ненавидеть и убивать всё живое. Если я продолжу — начнёт кровоточить, а вид и запах крови слишком мощный катализатор. Пристально смотрю в синие бесовские глаза, пытаясь дать название природе этого влечения, усиленно напоминаю себе, что передо мной мужик с красивым крупным членом, при чём тот ещё гемор во плоти, или демон…
— Сдохнуть подо мной… не боишься? — рычу низко, теряя голос.
— После двух заходов? Пф! Считай тебе выдан безлимит — сколько продержишься, столько и получишь.
— Яйца бездонные?
— Нет… тьма во мне, — последнее выдыхает прямо в оскаленную пасть, — я, кстати, хочу тебя снизу.
— Похоже, бессмертный? — развожу ноги пошире, придирчиво рассматривая призывно пульсирующий, ещё не сомкнувшийся вход.
— Не знаю… Всё может быть. — нетерпеливо ёрзает подо мной.
— Будет больно…
— То что нужно. — бесцеремонно сжимает мой член, гоняя шкурку по самой головке. — Ну так что?
Вогнал по самые яйца без лишних слов под судорожный всхлип, наблюдая, как по бедру заструился кровавый ручеёк, задрав голову, взвыл и оскалился в опасной близости к его горлу. Дан тут же вдохом втянул опасную волну, а я впервые при виде крови не ощутил жар в глазах, только сожаление. Наглая, до одури счастливая мордаха откровенно бесила, разворачиваю Дана в прежнее положение, раздвигаю половинки задницы с диким желанием вылизать и подлечить — нетерпеливо лягает.
— Наверное, я всё-таки тебя трахну!
Отвечаю лающим смешком, похожим на кашель — горло уже огрубело и слов членораздельно пока больше не произнесу, а впереди ночь, и если Дан выживет, то пожалуй, соглашусь с тем, что мне повезло.
Дан
Чердак трещит, как после жуткого похмелья. Состояние передоза плавно рассасывается по организму, и уже непонятно, где болит, а где искрит, чувствую себя электриком, которого током ёбнуло, вроде сам полез, а вроде как и больновато. Вик сидит у противоположной стены, низко опустив голову и обхватив ее руками. По виду — переживает.
С третьей попытки встаю, но вот бесшумно это сделать не выходит, ноющие рёбра прострелило болью и вместо дыхания протяжный болезненный стон, хотя уже почти всё заросло.
— Сидеть! — рявкаю на его попытку подорваться, ещё мне не хватало куриц-наседок, которые со мной носиться будут!
Вик послушно плюхается на задницу обратно и смотрит на меня, как на восьмое чудо света. Не люблю этот неловкий момент, когда он вроде как и не виноват, но, глядя на меня покоцанного, испытывает чувство вины. А я любуюсь. Впервые вижу молодого оборотня. Нет, я слышал, что где-то они есть, и не такого в мире полно, взять хотя бы меня… но это пока не важно… но чтобы настоящего и своими глазами…
